Татьяна Степанова - Готическая коллекция
Катя прошлась по пляжу. А вот тут Преториус нашли уже мертвой. Расстояние отсюда до места, где стояла машина, не более пятидесяти метров. Сколько же потребовалось смертельно раненной женщине времени, чтобы преодолеть это расстояние? Катя снова огляделась. И отсюда выезда на шоссе тоже не было видно. Обзор закрывали дюны. Слева вдалеке высилась над морем песчаная гора — Высокая Дюна. А справа, на фоне безоблачного неба, маячила высокая колокольня из красного кирпича, увенчанная шпилем без креста.
Что ж… Катя чуть помедлила, собираясь с духом.
Надо идти куда шла. А здесь, на пляже, как и тогда, нет ни подсказок, ни улик, только песок, клочки поблекшей сухой травы да бумажный мусор.
Мимо пруда Катя шла быстро и бодро, правда, стараясь не глядеть на черную зеркальную гладь воды, прогретую солнцем. Дверь церкви была распахнута и даже приперта внизу кирпичами, чтобы тугая пружина не захлопывалась. Впрочем, открытые двери еще ничего не значили, Линка там могло и не быть. Но его можно было подождать внутри, а не на берегу этого…
Катя поднялась по ступеням и оглянулась на пруд — стоячая вода, тишина, сгорбленные ветлы с ветвями," похожими на зеленые речные струи.
Катя подумала: в прошлый раз она совсем не обратила внимания, какова эта старая, вновь отстроенная церковь изнутри. Все, что она помнила, — это едкий запах краски и скипидара, прохладный сумрак, ряды скамеек, груды стройматериалов и мокрые пятна на полу, оказавшиеся всего-навсего следами маленькой юродивой. Она вспомнила побледневшее, удивленное лицо Марты. И странно изменившееся лицо Катюшина: у него тогда был вид, словно он умолял — я сплю, ущипните меня! И она сама, наверное, была тоже хороша, потому что в тот самый миг, увидев следы, подумала… О чем? Катя сделала глубокий вдох и, шагнув через порог, вошла в церковь, на этот раз смотря не под ноги, а вверх и по сторонам.
То ли полдень был особенно ясным, то ли сама церковь изменилась, но сейчас все здесь выглядело совсем по-другому. Сумрак таился лишь в укромных, затененных углах. А прямо в центре, над кафедрой и алтарем, мощные потоки солнечного света струились из окон фасада. И окна эти отсюда, изнутри, казались и не такими узкими, и не такими мрачными, как снаружи, несколько приземистых, симметрично расположенных деревянных колонн по бокам поддерживали перекрытия. Портал украшала простая резьба. Апсида была покрыта свежей штукатуркой, обрамленной полосами, выкрашенными яркой лазурью с сочным узором в виде растительного орнамента, где преобладали синий и желтый цвета — символы моря и песчаных холмов. Скамьи для прихожан по-прежнему выстроились только слева, а справа уложены возле стены. Каменный пол чисто подметен. И на нем на этот раз не было ни грязных пятен, ни следов — только плясали тут и там солнечные зайчики, проворные и юркие, как живые.
Сверху, с хоров, послышался приглушенный шум, словно что-то двигали, а потом звуки… Нет, не органа, а обычной эстрадной электропианолы. Кто-то взял на ней пробный аккорд, аккорды слились в первые такты торжественного хорала, затем кто-то сыграл мрачное начало «Dies irae» [9] и сразу же без остановки перешел в другую тональность джазовым наигрышем «Go down Moses» Луи Армстронга. А потом словно бы одним пальцем начал подбирать мелодию простенькой немецкой песенки. Катя уселась на скамейку. Песенку эту она знала, даже знала слова — русский перевод:
«Анхен из Тарау нравится мне больше, чем жизнь и богатство, вдвойне. Я через море пойду за тобой, сквозь лед и пламень, сквозь смертный бой». Игравший на хорах замер на секунду, снова джазовой россыпью перешел в другую тональность, и вот зазвучала уже новая мелодия — песенка, знакомая всем с детства: «Ах, мой милый Августин, все прошло, все»…
— Вы приходить к мне, фройляйн? — раздался сверху голос Линка.
— Да, Михель, здравствуйте, я к вам, — отозвалась Катя. Его она не видела за перилами хоров. А он, видно, никак не мог оторваться от электропианолы. Мелодия «Анхен» вновь покатилась сверху, как серебряные колокольчики: «Анхен из Тарау, солнышка свет, я твоей чудной улыбкой согрет».
— Айн момент, я спускаться! — крикнул Линк. Послышались быстрые шаги по лестнице. Видимо, это была та самая лестница, скрытая в одном из приделов, что вела и на хоры, и выше, на колокольню. Появился Линк, как всегда, одетый просто, по-рабочему — в бермуды цвета хаки и серую байковую толстовку с капюшоном.
— Добрый день, — поздоровался Линк. — Если он есть добрый. Я уже все знать, вы можете не говорить.
Мы вместе с Клим искать тут девочка вся ночь. А потом утром я слышал от рабочих, что девочка найти мертвая в бочке с водой.
— А где же ваши рабочие? — спросила Катя, оглядывая пустую церковь.
Линк кивнул на двери, и словно в ответ со стороны флигеля послышался рев бензопилы.
— Ясно, — коротко сказала Катя. — Славно вы играли, Михель. Скоро, говорят, и орган тут установите.
А я знаю эти песенки. Августина почти все дети в детстве слыхали из-за «Свинопаса» Андерсена.
— Бедный девочка их любить. Я прежде вот так играть. Я хотеть развлекать ее, у нее быть очень недетский, трудный жизнь. А сейчас я там молиться ее бедный душа. И вспоминать ее. У вас, фройляйн, ко мне дело в связи с этот ужасный смерть?
— И да, и нет, Михель. У меня к вам разговор. Речь пойдет о вашей сестре, о Марте. Я вот слушала эту милую песенку про Анхен. Мотив такой светлый, легкий.
Так мне и хотелось отчего-то в рифму подставить «Марта из Морского», так и ложится на мотив, нет? У вас славная сестра, Михель.
— Да, Марта славный. Но нет поэт слагать стихи в ее честь. Об Анхен писать стихи Симон Дах. Он был поэт и жить Кенигсберг триста лет назад. А у моей Марты такой преданный менестрель нет.
— А как же ее жених?
Линк грустно улыбнулся и покачал головой.
— Но есть еще один человек, — сказала Катя. — Мне кажется, он ради Марты готов на многое. Он и ваш друг. И вы переживаете за него. Так получилось, что и нас с вами познакомил тоже он… Тогда.
— Иван не поэт, — сказал Линк. — Он лишь повторять чужой стихи. Как все бедный влюбленный.
И тут Катя вдруг вспомнила тот вечер субботней дискотеки в баре. И Дергачева, так нелепо вскочившего на эстраду с гитарой. Его хриплый голос под Высоцкого и ту странную балладу. О чем он пел? О Водяном, в которого никто тут, конечно, не верит, но все боятся, и еще о.., о ребенке Водяного!
— Я хочу поговорить с вашей сестрой о нем, о Дергачеве, — сказала Катя. — Помните, Михель, вы тогда нам сказали, что он из-за нее хотел покончить с собой.
Но вы сказали не все. Я понимаю, что это не мое дело, но… Есть кое-что, Михель, как мне кажется, очень важное…
— Быть возможно, что вы сильно ошибаться, — тихо ответил Линк. — Но вам лучше говорить с ней.
— Но я не знаю, где мне сейчас искать Марту. Я не знаю, где она живет, и телефона ее не знаю. А дело, поверьте, не терпит…
— Тогда вы сейчас идти со мной, — Линк поднялся со скамьи. — Я тоже много думал об этот одна вещь.
Важный вещь. У меня болеть сердце из-за этого. Но я тоже, возможно, сильно ошибаться. И я не должен наносить вред. Причинять беда. Поэтому я молчать, а вы спрашивать не меня. Вы говорить с ней.
Он крепко взял Катю за руку и повел за собой. Из церкви на улицу, по берегу пруда, через дюны на пляж и еще дальше по песку. Он шагал, как нескладный журавль, и один его шаг равнялся двум Катиным. Ветер трепал его короткие светлые волосы, Катя едва поспевала за ним. И вдруг, когда они в полном молчании шагали по песку, Линк снова заговорил:
— Они очень любить друг друга еще со школы.
Марта мне сама признаться — очень. И я не слепой, я сам это видеть свои глаза. И даже сейчас. Когда они расстаться, когда умирать отец Марты от инфаркт, от потрясений, Марта приезжать на месяц ко мне в Любек. Я тогда жить там, слушать лекций в Остзее-Академи. Марта быть в великий горе тогда. Я сделать ей виза и приглашений и предложить, чтобы она оставалась в Дойчланд, где жить ее родственник, где жить все мы. Я даже знакомить ее сразу со славный малый, мой приятель по Мюнхен Гюнтер Гиппель. Он бизнесмен, богат, у него свой дом и еще дом в Шварцвальд — вилла. И я тогда хотеть их женить, потому что Марта ему нравится. И я думать — Марта стать счастлива и забывать это все, — Линк повел вокруг рукой. — А потом, спустя время, она сказала мне, что ехать домой, возвращаться Калининград. Я не знать, что думать.
А потом я узнавать: один раз она хотеть звонить свой русский друзья из дома Гюнтер, который всем говорить, что ее очень любить и взять как жена. А он взять и выключить сразу телефон от скупость. От жадность.
И Марта уезжать из Любек, от меня. А потом писать мне, что у нее появляться жених, этот Григорий Петрович. И еще писать, что Иван не оставлять ее в покой. Вот это я сказать вам, то, что знать. И от Марта, и от Иван. Он тоже говорить мне, как он жить и что делать. И я потом думать и гадать сам об этом. Но я не говорить вам, что я гадать, — потому что это, возможно, есть ошибка мой, не правда. Остальное вы спрашивать она, если она, конечно, захотеть вам сказать правда. — Линк указал вперед.
