Евгений Сухов - Разборки авторитетов
В начале семидесятых, на заре застоя, в Москве, как грибы после дождя, стали плодиться так называемые политические институты по изучению различных «измов»: коммунистического движения, буржуазных течений, по проблемам разрядки и мирного сосуществования, рабочего движения и загнивающего капитализма. На эти темы защищались многочисленные диссертации. Ученым можешь ты не быть, а кандидатом стать обязан! Этот лозунг многих «вдохновлял» на «научные» подвиги, хотя никаких особых усилий для защиты не требовалось, поскольку и в науке отношения строились тогда по принципу: «Ты – мне, я – тебе».
Спартак Иванович Шестернев, заместитель директора по научной части одного из таких институтов, имел государственную машину с персональным водителем, секретаршу Ариадну Ивановну – огненно-рыжую русалку с зелеными глазами, жену и море друзей. Дружили институтами, семьями или, как тогда говорили, домами – словом, по-всякому. Красиво жили, надо сказать. Застолья, банкеты, поездки за рубеж… Спартак Иванович, например, защитив по совокупности докторскую, прямо из ресторана «Прага» улетел со своей секретаршей в Нью-Йорк на какой-то симпозиум, а когда вернулся, домой не поехал – обосновался у Адочки в однокомнатной квартире в Черемушках. Стал ее первым мужем, а она его третьей женой.
Друзья отговаривали от этого брака. Между ними была разница в двадцать пять лет. Спартаку Ивановичу, правда, казалось, что он в состоянии преодолеть любые трудности.
Был развод с женой. Он и на этот раз поступил как джентльмен. Оставил квартиру, забрал книги, личные вещи и обещал позаботиться о судьбе дочери. Спустя полгода у них с Адочкой родился сын. Мальчика назвали Леонидом, что было вполне естественно, потому что Спартак Иванович только что вернулся из зарубежной командировки в дружественную державу, где помогал готовить визит Генерального. Хорошая квартира за выездом на Фрунзенской набережной стала наградой за плодотворный труд и личную преданность. Крестины и новоселье отгуляли капитально.
Жизнь в семье Шестерневых шла своим чередом, но как-то однобоко.
Сколько Леонид себя помнил, мать все время жила с кислой миной на лице. Сыном она не занималась. Ей не давали покоя амбиции, сосредоточившиеся исключительно в области потребления. Она хотела вещей, денег, красивой заграничной жизни. Каждый выход с мужем в гости к друзьям заканчивался сценами дома.
Только став взрослым, Леня понял, что сцены – излюбленное оружие нахрапистых женщин, поскольку позволяют за минуту надрыва и гнева получать от мужчин то, чего пришлось бы напрасно добиваться разумным путем в течение месяцев и даже лет.
Для того чтобы сцена оказала свое действие, ее надо исполнять на хорошем театральном уровне. Его матери это удавалось. Истеричкой, психопаткой она не была. Помимо страсти к деньгам и богатству, она обладала отменной интуицией. Нутром чувствовала, что сцены производят большое впечатление, если они редки. В самом деле, в странах, где гроза – явление повседневное, никто не обращает на них внимания.
Многие мужчины, когда разражается домашняя буря, предпочитают удалиться или укрыться за газетой, однако Спартаку Ивановичу они внушали ужас, потому что инициатива всегда оказывалась в руках у Ариадны Ивановны.
На неокрепшую душу мальчика циничные монологи матери оказывали страшное разрушительное воздействие. Расхаживая по длинному коридору взад-вперед, она измывалась над семейными устоями, проклинала тот день, когда связала свою судьбу с «этим склеротиком», «старпером». По ходу дела Ариадна Ивановна, конечно, громила все «завоевания социализма». Она требовала «светлого будущего» сию же минуту.
Единственная тема, которой Адочка никогда не касалась, была тема благосостояния. Здесь ей трудно было упрекнуть Спартака Ивановича.
Леня старался во время таких скандалов улизнуть на улицу. Он стал пропускать школу, покуривать, таскать у матери из кошелька деньги.
Однажды у отца случился сердечный приступ, и его увезли на «Скорой» в кардиоцентр на Рублевском шоссе. Он тогда учился в шестом классе. Мать каждый день возвращалась поздно и, как правило, под градусом и тут же принималась его воспитывать. Она впервые испугалась, сообразив, что отца следует беречь, а вот сына надо исподволь готовить на первые роли.
Леня тогда учился в английской спецшколе, но, невзирая на это, Ариадна Ивановна наняла приходящую англичанку и стала постоянно вдалбливать сыну, что если он не будет знать английский как следует, а в дневнике будут одни тройки, то после десятилетки он загремит в армию. А уж тогда дипломатом ему точно не быть.
Пацаны Леню Шестернева недолюбливали и частенько били.
– Жизнь – это битва, – сказала мать как-то раз, явившись домой с букетом гвоздик и коробкой конфет. – Посмотри, на кого ты похож! Под глазом – фингал. Настоящий хлюпик. В наше время надо обладать связями и бицепсами, чтобы уложить противника в нужный момент на лопатки в переносном и прямом смысле.
Через неделю с ее легкой руки он стал ходить в Лужники, в секцию по классической борьбе, а через год убедился в правоте ее слов.
Когда Валек, гроза Усачевки, потребовал принести из дома десятку, Леонид не растерялся. Заломив Валькину руку за спину, он сделал подсечку и, повалив на землю возле помойных баков, прижал коленкой и зло сказал:
– Еще раз подлезешь ко мне, грабли переломаю, понял?
Окрестные ребята после этого случая Шестерню стали побаиваться, хотя друзей у него не прибавилось.
А через два месяца он отличился в классе. В начале зимы к ним в школу пожаловала американская делегация. Раиса Львовна, преподавательница английского, выпихнула его вперед и велела произнести приличествующие случаю слова. Переводчица из Интуриста только глазами хлопала, когда он бойко отвечал на вопросы каких-то мымр в шляпках. Он и сам не ожидал от себя такой прыти, когда ни к селу ни к городу спросил у дамочек, а входит ли Гуверовский центр в Стэнфордский университет и далеко ли это от Сан-Франциско. Те прямо обомлели, а Раиса Львовна сделала страшное лицо. Американки чего-то там мямлили, а он в душе ликовал.
Отец уже оформлял командировку в этот самый Гуверовский центр как научный кадр. Мать по телефону всем раструбила, что в инстанции принято решение послать профессора Шестернева в Гуверовский научно-исследовательский институт войны, мира и революции, где собраны уникальные архивные материалы из всех стран. Она высокомерно сообщала, что и сама будет там работать. Мол, муж выбил ей должность референта, и она, получая из Союза зарплату, будет заниматься подбором и покупкой книг для московских научных библиотек.
Ариадна Ивановна без особого труда договорилась с директрисой школы о том, что Леню Шестернева аттестуют досрочно по всем предметам за восьмой класс. И пусть он едет с родителями хоть на год. Это ведь такая языковая практика! В конце концов экзамены можно сдать и экстерном. Кто знает, где мальчику придется прожить свою жизнь?!
Мать все это рассказывала своим подругам, а Леня спал и видел Америку. Будущее казалось прекрасным и удивительным.
В марте были готовы и визы, и паспорта. Перед отъездом Ариадне Ивановне пришла в голову идея отправить мужа в санаторий недели на три. Иногда Спартак Иванович жаловался на боли в сердце. Конечно, это обстоятельство держалось от всех в тайне. Разве можно сердечнику ехать за рубеж?
Еще раньше, когда он проходил в ведомственной поликлинике медицинское обследование на предмет выезда за границу, Ариадна Ивановна нанесла визит главврачу, и, конечно же, медицинская карта была заполнена без всяких анализов в течение часа. Теперь она держала себя в узде и оберегала мужа от лишней нервотрепки.
Спартак Иванович уехал подлечиться и отдохнуть перед напряженной командировкой, а Ариадна Ивановна занялась подготовкой к отъезду. В доме царила праздничная суматоха. Телефон не умолкал ни на минуту. Она решила устроить «отходняк».
Пришли подруги, какие-то ее прежние сослуживцы. Леню Ариадна Ивановна спровадила к родственникам. Он согласился, но с условием, что мать разрешит заночевать у школьного приятеля Игоря Климентьева, живущего поблизости. У того отец только что приехал из Франции и привез сыну в подарок два диска-гиганта «Дип пепл». Мать почему-то с удовольствием согласилась.
У Игорька заболела сестренка, поэтому Леня ночевать не остался и домой вернулся вечером, где-то около десяти. В квартире было тихо. Рановато гости смотались, подумал он и заглянул в родительскую спальню.
Мать спала, лежа поверх покрывала, почти голая, лишь слегка прикрытая черным кимоно с вышитыми цаплями на рукавах и спине. Рядом посапывал какой-то тип.
Детство, когда мы просто живем, не обремененные никакими особыми проблемами, кончилось у Леонида именно в эту минуту. Он все понял.
Подойдя к кровати, он поднял с пола материн шлепанец и с размаху ударил типа по затылку. Реакция последовала незамедлительно и оказалась по меньшей мере странной.
