Наталья Александрова - Любовница тени
— Наверное, найдется.
— Ладно, я сама с ней поговорю, а то ты все перепутаешь. Интересно, хватит сорока тысяч на лечение?
— Почему сорока тысяч?
— Потому что десять тысяч долларов я завтра отправляю Лешке, чтобы он заплатил за год обучения в Массачусетсском университете!
— Что? Ты мне ничего про это не говорила.
— Не придуривайся, ты все читал в Лешкиных письмах.
— Но я думал…
— Ты думал, раз денег нет, то Лешка вернется. А теперь деньги есть.
Видя, что он недоволен, я пришла в ярость.
— Ты что, хочешь, чтобы он вернулся сюда, в этот бандитский город? Ты хочешь, чтобы его, абсолютно неподготовленного после Америки, избили, как Олега, за куртку, за часы, за просто так? Ты этого хочешь?
— Но как же мы… — спросил он растерянно.
— А мы накопим денег и поедем к нему в гости. А если тебе со мной скучно, то так и быть, заводи кота. Вон Надежда тебе посодействует котеночка из приличной семьи.
— Устроим! — немедленно отозвалась Надежда.
В положенное время тетя Нюра вернулась из своего дома отдыха и пригласила нас с Надеждой на торжественное чаепитие по случаю своего возвращения. Слухи о неудавшемся ограблении уже ходили по всему дому, их распространяла Митревна, а может, кот Тимоша по своей линии, но, так или иначе, тетя Нюра уже была в курсе. Она восприняла все случившееся довольно спокойно, только благодарила нас за то, что не упустили Тимошу.
Когда мы съели чуть не половину огромного пирога с капустой, тетя Нюра рассказала нам, что случилось несколько лет назад, незадолго до смерти ее мужа Николая Егоровича.
— Как стал он болеть, сердце у него отказывало, но еще довольно бодрый был, так вижу, что-то все он задумывается, достанет эту папку картонную, картинки все рассматривает и думает. А потом как-то и говорит мне, что не успокоится, пока точно не узнает, что это за вещи. Я ему и отвечаю, что ведь носил он эти картинки сведущему человеку, тот сказал, что ерунда все это. А он мне: нет, Аннушка, видел я, как у того коллекционера на картинки глаза-то зажглись, не все, мол, с ними так просто. И пойдем, говорит, мы с ними прямо в Эрмитаж, там уж нас не обманут. Если ерунда это, пусть посмеются над нами, мы уж потерпим, а вдруг и правда вещь ценная? Не стал бы чекист этот старый тайник в дымоходе делать, чтобы всякое барахло прятать. Я еще помню, ворчала на него, что совсем рехнулся на старости лет.
Ну, пошли мы с ним как-то в будний день, чтобы народу в Эрмитаже поменьше. Подошли к контролерше, что при входе сидит, Коля и показывает ей папочку и вежливо так спрашивает, куда нам обратиться с этими вещами. Та сначала говорит, что сейчас не время консультаций, а потом видит, что мы люди не разбирающиеся, позвонила куда-то, приходит к нам девушка, посмотрела папочку, ничего не сказала и повела нас по залам. Идем-идем, я уж уставать начала, заводит она нас в служебное помещение, там начальник сидит. Посмотрел он картинки, серьезный такой стал, спрашивает, откуда они взялись. Коля ему все по правде описал, как он папку нашел в камине замурованную, как она лежала у нас долго. Тот вышел куда-то, а потом вернулся и говорит, что сейчас как раз у них в Эрмитаже присутствует какой-то самый главный эксперт, он придет на картинки посмотреть. Это, говорит, для нас большая удача, потому что профессор этот старенький, к ним не часто ездит, а нынче как раз такой случай.
Прибегает профессор, и правда старый, седой совсем, как увидел он эту папку, да как схватит ее и давай вертеть-крутить! Картиночки перебирает, а у самого глаза горят и руки трясутся, так что Коля мой даже нахмурился и хотел уходить, потому что этот профессор очень ему того коллекционера напомнил, который предлагал картинки за триста рублей ему продать.
А потом профессор прослезился, сел за стол и говорит, что не картинки это, а офорты Рембрандта, и что пропали они из коллекции профессора, вот фамилию забыла я, которого в тридцать седьмом посадили, и так он и сгинул в лагерях. А чекист этот, Ильичевский, тогда был мелкая сошка, видно, хапнул в квартире профессора, что осталось. Они, из органов, в искусстве не разбирались, видят, что бумажки какие-то, вот и бросили, а этот подобрал. А коллекция почти вся пропала, кое-что недавно всплыло за границей, он, наш-то профессор, и не надеялся, что еще что-то отыщется. А он сам сидел, чудом выжил, так высказался потом про Ильичевского и про других очень нехорошими словами, меня не постеснялся, правда, потом извинился.
А потом начальник их говорит, что денег, конечно, у Эрмитажа мало, но на такое дело найдут они средства, чтобы офорты выкупить. Тут Коля мой прямо обиделся, встал и говорит, что в жизни мы чужого не брали и как не стыдно нас с тем ворюгой Ильичевским на одну доску ставить. Еще, говорит, не хватало, чтобы мы за эти офорты деньги с государства брали. Те, конечно, извинились, проводили нас с почетом, картинки оформили официально, акт составили. И где-то через неделю приезжает к нам домой на машине тот профессор, привозит это письмо, торт и мне вот такой букет роз! Долго сидели, он много интересного рассказывал про коллекцию и очень благодарил, что тогда Коля не продал офорты тому коллекционеру за триста рублей, потому что уплыли бы они за границу как пить дать. Потом руку мне на прощанье поцеловал и уехал, вот! — тетя Нюра с гордостью на нас посмотрела. — Коля положил письмо в папку ту же самую и опять убрал в тайник, а мне и говорит: ты, Аня, не болтай там соседкам, что мы офорты нашли, а то пойдут по дому слухи, что Игнатьич покойный сокровища в тайниках замуровал, так еще к нам залезут, драгоценностей не найдут, а у нас последнее украдут. И где-то через полгода Коля мой умер, а про это дело я и молчала, как он велел, мне ни к чему…
На бескрайних просторах свалки встретились два авторитетных бомжа.
— Здорово, Ледокол! Чтой-то тебя в последнее время не видать было? Али в другие края подался?
— Да не, Ильич, так попробовал по поездам походить, да не дают там нашему брату. Там все дачники да садоводы, сами нищие. Перед ними поешь-поешь — распинаешься, а все без толку. Не, здесь, на свалке, оно надежнее. Всегда хоть что, да найдешь, без стакана спать не ляжешь. А у вас-то здесь что нового?
— Да у нас, Ледоколушко, такой цирк — со смеху сдохнуть можно: у нас тут американец бомжует!
— Ты чего клея нанюхался?
— Да правду я тебе говорю! Сам поверить не мог! Сперва-то все думали — он туману напускает для понта, а он — нет, и по-ихнему чешет будь здоров…
— Да это небось просто профессор какой наш, здешний. Я в бомжах профессоров-то на целую роту тебе наберу!
— Не, этот не профессор, профессора — они поговорить любят, чуть что — всякая у них философия. А этот — только охает да дом свой американский поминает: да сколько у него там ванных, да сколько сортиров, да во что он ему обошелся. Точно тебе говорю — настоящий американец.
— А как же он к нам попал?
— Ой, это опять такой цирк — умрешь! Его Васька-мусоровоз на своей машине привез! Привез в кузове и посреди свалки так и сбросил! И еще бабу с ним…
— Что еще за баба?
— Баба-то что надо, все при ней, да ее сразу Колька-Лось оприходовал.
Она-то попервоначалу рыпалась, сбежать пыталась, да Лось ее так отлупил пару раз — стала как шелковая: что Лось велит, он еще и сказать не успел, а она уже бежит делать. И сапоги ему снимает, и косяки крутит. Так до чего дошло — портянки . ему стирает! Лось в жизни портянок не стирал, носил, пока одна рвань останется, а тут при бабе этой стал как барин: чуть не каждую неделю портянки свежие!
— Ну, это уж она мужика разбаловала!
— А попробуй она его не разбалуй — как что не по нем, сразу в морду.
— Так ее Васька вместе с американцем привез? Она что, тоже американка?
— Да нет, какое там! Своя баба, наша, матом иной раз так запустит — заслушаешься! А с американцем этим у нее что-то, видать, было: она его если увидит, то шипит, как масло на сковородке, иначе как козлом его и не называет.
— А как этот америкашка здесь живет? —Он ведь небось ничего и не умеет?
— Да попервости совсем ничего не умел, чуть было не пропал у нас. Так мужики пожалели, помереть не дали. Я и сам его пару раз покормил. А потом научился кое-как, к Фонарю прибился, что найдет, ему сразу тащит, а Фонарь его за это кормит.
— А чего же он в свою Америку не возвращается, раз у него там дом на десять сортиров?
— Да, видно, боится чего-то, натворил тут у нас дел. А потом у него Митрич, таракан старый, в первый день карманы обобрал и попер все его документы американские. Теперь, говорит, ты мне за них тыщу баксов должен, а иначе тебе своей Америки не видать!
— Ну, Митрич — гнида знаменитая…
— Главное дело, он мне по пьяни-то проболтался, что у него уже и документов тех давно нету, он их как спер, так кому-то за косяк и продал, а кому — не помнит. Так что ходить нашему америкашке в бомжах до волчьей пенсии!
— Это что еще за волчья пенсия такая?
