Александр Чернобровкин - Чижик – пыжик
Мы приехали на трех машинах — я, Вэка и Куцый. Тачки бросили на трассе, а дальше пешочком по раскисшей земле и серым пятнам недотаявшего снега. Ждать пришлось долго, ноги промокли и замерзли. Мы с Вэкой тихо матерились, ругая себя за пижонство, что не обули прохари. А Куцему — хоть бы хуй, грело осознание того, что совершает благое воровское мероприятие. Из бестолковых голов романтику никакой ураган не выдует. Таким надо умные мысли вталкивать в башку хуем через жопу. Впрочем, у нас все через жопу делается.
Первое, что мы услышали, — громкий и продолжительный кашель. Так надсаживаться мог лишь Аскольд. По молодости он пьяный и обкуренный шел ночью от бляди и напоролся грудью на пику. Ждали не его, перепутали в темноте. Аскольду по облому было идти назад, чтобы вызвать «скорую», остался сидеть там, где подрезали, ждать прохожего. В три часа ночи на глухой окраине. Одной рукой закрыл рану, другой достает и шмалит косяки, благо их полный портсигар был. Боли не чувствует, а остальное — похую. Часам к шести, когда он уже отплывал, наткнулся на него какой-то работяга, дотащил на горбу до дороги, отвез на попутке в больницу. Хирург понял, что наркоз не подействует, налил двести чистого спиртугана — и пошел пороть. Вскрыли грудину, откачали кровь из легких. Аскольд орал так, что в соседнем корпусе, роддоме, не пришлось делать несколько запланированный кесаревых сечений. С такой слабой дыхалкой он еще и курит все свободное время от сна и кашля. Так много, что из жопы никотин капает.
— Аскольд! — позвал я.
— Ты, Барин? — окликнулся он.
— Сюда греби!
Он снова зашелся в кашле.
Послышался взволнованный голос Лужка:
— Держись за меня! Быстрее давай!
Очкует пацан. Да и есть отчего: собачий лай звучал все громче.
Мы с Вэкой подхватили Аскольда под руки и бегом отволокли к моей машине. В нее еще сели Лужок и Кроль — парень с дымящимся хуем, из-за которого и заварилась эта каша. Он готов ебать сутки напролет. Если некому засунуть, дрочит. На виду у всех, ни капли не стесняясь. Подозреваю, что Кроль немало баб изнасиловал, но попадал только за кражи. Вэка тоже вез троих. Со слов Аскольда, за ними встали на лыжи еще несколько человек. Одного, судя по радостным крикам солдат и захлебистому рычанию, рвали псы.
Я показал пассажирам на черный полиэтиленовый мешок с одеждой, лежавший на заднем сиденьи:
— Переодевайтесь. Сверху — Аскольду, потом — Кролю, а тебе, Лужок, — последнее, зато два комплекта.
Аскольду и Кролю подобрали по размеру, а на Лужка не рассчитывали. Я догадался, что беглецов будет больше, и взял еще два комплекта кожаных курток, спортивных костюмов и кроссовок — обмундирование рэка — и четыре комплекта закинул в машину Вэке. Пригодились, хоть и не все.
Я достал из бардачка маленькую японскую радиостанцию «уоки-токи», вышел на связь:
— Куцый.
— Да, — отозвался он.
— Вперед. Жми на всю, — приказал я, надавив на педаль газа соскальзывающей, грязной туфлей.
Куцый ехал порожнем. Его задача — оттягивать на себя мусоров. Любой ценой, начиная с денег и заканчивая ТТ. Пацан был горд поставленной перед ним задачей.
Аскольд, который вошкался, толкаясь локтями, на переднем сиденьи, приостановил процесс переодевания, чтобы покашлять вволю и произнести:
— Да-а… Хорошо живете.
Догадываюсь, что ему не хотелось линять с зоны. Там все налажено, сыто, спокойно. Там он — партноменклатура. А на воле жизнь волчья, бегать надо, рисковать. Когда густо, когда пусто. Посидев в моей машине, посмаковав роскоши, быстренько перестроился. На то он и вор: тяга к красивой — в его понимании — жизни в нем неодолима.
Проскочили благополучно. Куцый даже ни копейки не потратил. Никто не попросил. Спали, суки, по будкам. Время ведь предрассветное, тяжелое.
Определили беглецов к Деркачу, чтобы были среди своих. Там они перелиняли с зеков на вольных. Примерно через неделю слетает первый, самый заметный слой; месяца через три — второй; а третий — могила исправит. Я сразу узнаю бывшего зека. По тому, как держит руки, когда стоит, как сидит, курит, почесывает голову, не снимая шапку. Уверен, что и некоторые мусора обладают такой наблюдательностью.
В Толстожопинске беглецы расстались лишь с первым слоем. Потом мы повезли их дальше. Опять на трех машинах, но уже без лишней стремы. Куцый вызывал лай на себя и отбиваться должен был только башмалой и правами. Я на всякий случай зарядил ему трое водительских прав.
Аскольд сидел впереди, дышал на меня устоявшимся перегаром. За все эти дни трезвым он был от силы несколько секунд, необходимых, чтобы разжмурить глаза и дотянуться до угодливо наполненного стакана. Он забыл, что не хотел сваливать с зоны, базлал о планах на будущее. Планах радужных, как защемленная залупа. Позавчера Аскольд закинул мне, что не прочь бы остаться в Толстожопинске. Не хватает мне мороки растаскивать Вэку с Деркачом, третий вклинивается. Аскольд, правда, намекнул, что не прочь и покомандовать, а заодно и развести заклятых френдов. Обо мне он даже не вспомнил. Получалось, жену отдай дяде, а сам иди к бляди. Объяснил ему, что в Толстожопинске будут искать в первую очередь и что ждут его кореша на Урале. Там у них столько капусты, что рубить не успевают. Так как у Аскольда волчья болезнь — никогда не бывает сытым, то сразу согласился, что Урал — это, конечно, интересно. Да, интересен хуй в сметане.
На нем сейчас темно-синий костюм, ярко-желтая рубашка и красный галстук. Еще бы щеки и нос нарумянил и — цирк уехал, клоуны остались. Слушая его пьяное варняканье, я в очередной раз проникся, какое он быдло, какая пропасть между мной и такими вот. Не меньшая пропасть и с другой стороны. Мой удел — быть чужим среди своих и своим среди чужих. Я горжусь собой.
Последний отрезок пути пролегал по лесу. Мой «мерс» недовольно кряхтел, преодолевая колдоебины, и облегченно вздохнул, выбравшись к деревеньке в десяток домов, в которых сразу погас свет: смотрели, кто и куда едет. Дачный сезон не начался, машины бывают здесь реже, чем летающие тарелки.
Нужный нам дом выпадал из общей обветшалости. За каменным забором, двухэтажный, в иллюминации, как новогодняя елка. Возле ворот, напоминая автостоянку в центре крупного города, выстроились иномарки, одна дороже другой. На последней сходке, которую я облагораживал своим присутствием, было скромнее. Встретились в обычном домишке, добирались в лучшем случае на такси. При разъезде я подкинул четверых на своей «девятке» до вокзала. Следующую сходку, как заведено во всем цивилизованном мире, будем проводить в Давосе.
— Не высовывайтесь, пока не позову, — повторил я Аскольду.
— Да понял, понял, — отмахнулся он и зашелся в кашле.
Я вышел из машины, подождал Вэку и Куцего. Втроем приблизились к воротам, возле которых полтора десятка пацанов гоняли по кругу три косяка. Судя по запаху, пряному, сытному — даже в брюхе забурчало — шмаль клевая. На меня они смотрели охуевшими глазами, пока кто-то не признал и не произнес тихо:
— Барин.
Сразу освободили дорогу. Я пошел в дом, а Вэка и Куцый остались у ворот. Первый сразу полез целоваться в десны с каким-то своим посидельцем, а второй важно жал всем ласты, представляясь. Пропадает в нем церемониймейстер.
Хата была устроена не по типичному совковому шаблону — укрупненная изба с камином, а малость поэксперементировали. Холл большой и высотой в два этажа, наверху балкончик, на который выходили три двери. На балкончик вела широкая лестница, перечеркивающая стену по диагонали. Под лестницей, ближе к нижнему концу, и располагался камин — куда же без него?! Как узнал позже, этот дом раньше принадлежал главному редактору областной газеты, наследник которого отдал ее за долги. В холле, во всю длину, стоял стол, загроможденный жратвой и бухалом. Все свободное от стола место занимало барахло: два телевизора (видимо, для левого и правого глаза), две стереосистемы (для левого и правого уха), в каждом углу по псевдокитайской вазе с охапками павлиньих перьев (каждому гостю по одному в жопу), какие-то тюки, коробки, рулоны… Представляю, сколько всего этого сегодня будет перебито-переломано, а сколько наоборот прирастет ногами.
Воров собралось десятка два. Больше половины — лаврушники. Воры-славяне покруче будут, но их губит пьянка да и солидарности, взаимовыручки нет такой, как у грузин. Они уже успели разговеться, но серьезных разговоров не вели, ждали меня. По России слух пошел: вялый хуй в пизду вошел. Знали, что в хуеплетовской зоне толпа зеков расписалась на заборе. Многих тормознули, но кое-кому удалось объебать мусоров. Кому именно — хотели услышать сидевшие за столом, но особенно Немец — по паспорту русский, но воровал методично, добросовестно и строго придерживался понятий, что с ушами выдавало его истинное происхождение, — и Чубарь, лысоватый битюг, получивший такую кликуху то ли в насмешку, то ли за былые заслуги. Оба на Урале заправляли в одном областном центре и никак не могли его поделить. Грохни один другого, сразу поймут, чьих рук дело. Получится, что хуй положат на воровской закон. А это как в икону плюнуть: окажется, что не в нее, а в себя, в свою веру. Немец приезжал ко мне два месяца назад, просил устроить этот побег, чтобы загасить Чубаря по всем воровским правилам.
