При попытке выйти замуж - Анна Жановна Малышева
Заорали все четверо одновременно: лежащая на ковре Света, сидящий с поджатыми ногами Рестора-тов, ударенный микрофонной подставкой Бороденков и стоящий в центре всего этого безобразия в позе выкорчеванной ураганом березы Гуревич. Получилось громко и убедительно.
Сева наблюдал заварушку с нескрываемым восторгом и бросал на Гуревича почти влюбленные взгляды. Было совершенно очевидно, что он простил ему недавнюю подножку, а также бисквитный торт, который Гуревич три дня назад украл из отдела происшествий.
— Квартет, — одобрительно заметил Сева. — Споются.
Крик оборвался так же внезапно, как и начался. И в наступившей тишине очень внятно и разборчиво прозвучал вопрос, заданный девочкой-курьером:
— А кто же теперь будет главным редактором?
Все в этом зале хорошо знали, что газету делал Юрий Сергеевич, и никто другой. Всем было известно, что без него все начнет сыпаться и разваливаться. Все понимали, что найти адекватную замену практически невозможно. И у всех, без преувеличения, возникло чувство, что только что здесь была сожрана корова, которая поила молоком, кормила маслом и творогом всю семью и к тому же на днях должна была отелиться.
В выразительных глазах «золотых перьев» появилась тревога. Немой вопрос «Где ж мы масло теперь возьмем?» натыкался не на ответ, а на встречный вопрос: «А молоко?! Молоко-то где?»
И тогда Серебряный медленно встал, одернул пиджак, поправил галстук и торжественно произнес:
— Возглавить газету мог бы я.
В сущности, такую фразу может произнести кто угодно. Есть у человека мечта, пусть он ее мечтает. В детстве мы все писали сочинения на тему: «Если бы директором был я», и взрослые не ругали нас за дурацкие допущения. Но — важна аудитория. Важно, кому вы это говорите. Все присутствующие в зале прекрасно знали, что Серебряный понятия не имеет о том, как делается газета вообще и хорошая газета в частности. Поэтому все замерли. Все, кроме Игоря Леонидовича, который, держа микрофон в руке, расслабленно прохаживался по залу и излагал свою «концепцию».
— Надо, надо все менять, — вещал он. — Мы должны делать другую газету — интересную, массовую, солидную, общественно-политическую.
— Так солидную, общественно-политическую или массовую интересную? — спросил кто-то из зала.
— И то, и другое. — Серебряный ткнул пальцем в вопрошающего. — Газета должна в кратчайшие сроки поменять свое лицо. Газета должна стать главным изданием страны, и мы имеем для этого все возможности.
— Простите? — редактор журнала «Бизнес-курьер» — одного из приложений к «Вечернему курьеру» — поднял руку. — Вы говорите: «газета, газета», а я вот возглавляю журнал. К нам, к журнальным приложениям, ваши слова не относятся?
— Правильно! — Серебряный хлопнул в ладоши. — Вы совершенно правы. У нас — компания, и мы должны реформировать все издания нашего издательского дома. Кстати, позвольте проинформировать вас о новых кадровых назначениях. Владимир Бороденков — встань, Володя, — новый редактор журнала «Курьер-Политика». И он готов изложить вам новую концепцию журнала. Пожалуйста, Володя, зачитай.
По залу пробежала дрожь. Нельзя сказать, что Володю не любили, нет, к нему относились лояльно. Но ему знали цену. Пять лет он добросовестно исполнял технические функции, собирал материалы в номер и даже мог вполне сносно сократить материал, если вылезал хвост. Володя никогда не прикидывался знатоком других областей газетной жизни и честно признавался: «Политика? Ничего в ней не понимаю. Экономика? Боже сохрани!» Его недоброжелатели распускали слухи о том, что Бороденков считает Черномырдина, Зюганова и Лапшина одним и тем же человеком, носящим по каким-то загадочным причинам три разные фамилии. Совершенно понятно, что лучшей кандидатуры, чем Володя, для того, чтобы возглавить политический журнал, не нашлось.
Бороденков ничего зачитывать не стал, потому что зачитывать ему было нечего. Оказалось, что концепцию он не написал, потому что у него «болел живот», но готов изложить коллективу свои соображения без шпаргалки.
Устная концепция Бороденкова дорогого стоила. То, что он говорил, было удивительно прежде всего потому, что Володя, при всей противоречивости своей натуры, в отличие от Серебряного, считался профессиональным ответственным секретарем и компетентным в этой области человеком. Но это ничуть не помешало ему нести потрясающую ахинею. Начал он с того, что приставка «Политика» в названии журнала совершенно лишняя и ее надо снять.
— Ну, действительно, — зашептал Сева, — зачем политическому приложению называться политическим? Было бы куда веселее, если бы политическое приложение к «Вечернему курьеру» называлось «Колокольчик» или «Чебурашка». Согласись.
Я согласилась. А Бороденков тем временем послал по рядам макет новой обложки журнала.
— Изменение названия влечет за собой перерегистрацию издания, а это морока и головная боль. Так что мы избавились от слова «политика» весьма остроумно. Посмотрите.
Все посмотрели. Остроумие заключалось в том, что сбоку от слова «Курьер», набранного крупными буквами, перпендикулярно ему малюсеньким, практически нечитаемым шрифтом было набрано «политика». Заметить эту приставку невооруженным глазом было невозможно.
Дальше — больше. Бороденков говорил об усилении фотослужбы, о том, что иллюстрации в журнале никуда не годятся, «а его ведь не только читают, но и рассматривают».
— Конечно, — бубнил поникший Сева, — политические издания покупают для того, чтобы картинки посмотреть.
Бороденков настаивал на создании отдела светской жизни и на перемене стиля: «Красные кирпичики в конце полосы — это дурной тон», и так далее и тому подобное. То есть — все очень концептуально.
— Вы полагаете, что изменение цвета отбивки — серьезный стилеобразующий фактор? — жалобно спросил его зав. отделом иллюстраций.
— Конечно! — радостно ответил Володя. По залу прошел тихий стон, но он его не слышал. Бороденков на ходу придумывал журнал, и мнение толпы его мало интересовало.
Глава 22
ВАСИЛИЙ
Кабинет капитана Огурцова мало чем отличался от кабинета капитана Коновалова. Тот же обшарпанный стол, тот же коричневый сейф, те же страшненькие занавесочки. Но дубовый канцелярский комплект — подставка под календарь, карандашница, полочка для папок и прочие штучки-дрючки намекали на то, что хозяин кабинета не такой уж аскет, как это могло показаться при взгляде на сейф.
После встречи на крыльце с Сашей Митиной Морозов не вбежал, а ворвался в кабинет Огурцова. Тот быстро поднялся навстречу бывшему сослуживцу, но поговорить они не успели: в дверях появилась мощная фигура старшего оперуполномоченного МУРа Василия Коновалова. Василий вальяжно вплыл в кабинет практически вслед за Морозовым.
Огурцов, с усилием согнав с лица мученическое выражение, принялся источать радушие. Василий — ответное. Оба делали это изо всех сил, напрягаясь и не жалея себя.
— Знакомьтесь. — Огурцов улыбнулся так, что даже клоун с нарисованной улыбкой позавидовал бы: — Валерий — Василий.
