Софи Ханна - Комната с белыми стенами
– Джейси Херридж.
Услышав это имя, я невольно вздрагиваю, хотя и понимаю, что это смешно. Джейси Херридж не убивала моего отца. Ей было всего полтора года от роду.
Я чувствую себя так, будто угодила в ловушку, будто она разверзлась передо мной и тотчас захлопнулась. После стольких лет моего глухого молчания зачем мне рассказывать об этом, и кому? Рейчел Хайнс?
– Ваш отец – тот самый опозоренный социальный работник, который покончил с собой?
Я киваю.
– Я помню, что в тюрьме ходили разговоры о нем. Я по возможности избегала новостей и газет, но многим женщинам требовались все новые и новые истории человеческих страданий – это позволяло им отвлечься от собственных.
Я глотаю подкатившийся к горлу ком. Мысль о том, что отцовские страдания служили поводом для зубоскальства озверевших заключенных, ранит в самое сердце. Мне наплевать, пусть меня считают предвзятой. Но если они радовались несчастьям моего отца, то я вправе считать их сбродом, которому за решеткой самое место. Таким образом, мы квиты.
– Флисс? Расскажите мне!
У меня странное ощущение – как будто в глубине души я всегда знала, что так и будет, что Рейчел Хайнс – именно та, кому я захочу все рассказать.
Я с каменным лицом излагаю факты. В первый год ее жизни Джейси Херридж привозили в больницу двадцать один раз. По словам родителей, все травмы имели случайный характер – синяки, порезы, отеки, ожоги. Когда ей был год и два месяца, мать привезла ее в хирургию с переломами обеих рук. При этом мамаша заявила, что малышка якобы вывалилась из коляски и упала на бетонированную детскую площадку. Врач, знавший историю болезней девочки, отказался поверить этому объяснению и сообщил в социальную службу. По идее, это надо было сделать несколько месяцев назад, укорял он себя, вместо того чтобы распивать чаи с родителями Джейси и выслушивать их ложь. Когда он бывал у них в доме, и мать, и отец в оба голоса заверяли его, что берегут дочь как зеницу ока, демонстративно целовали и тискали малышку и не отпускали с рук.
В последующие четыре месяца социальный работник, назначенная курировать дело Джесси, пыталась вырвать ее у родителей. Полиция и врачи, которые были в курсе этого дела, были на ее стороне, но юридический отдел счел, что доказательств жестокого обращения с девочкой недостаточно, а значит, изъять ее из семьи никак нельзя. Со стороны начинающего юриста органов опеки это была катастрофическая ошибка. Ему следовало знать, что в семейные суды не требуют неопровержимых доказательств, если в их распоряжении имеются тревожные сигналы. Требовалось всего ничего: чтобы судья семейного суда решил, что, исходя из имеющихся фактов, для Джейси безопаснее находиться на попечении местных властей, чем в родительском доме. Учитывая же количество и серьезность травм, так оно и было бы, дойди дело до суда.
Как омбудсмен мой отец должен был обратить внимание на эту ошибку, но он этого не сделал. Он был завален работой, буквально погребен под кипами бумаг, которые громоздились на его рабочем столе, и потому валился с ног от усталости. Когда он прочитал слова «начинать действия по опеке нет достаточных оснований», а под ними – подпись юриста, он не стал больше ничего предпринимать. Ему и в голову не пришло бы забрать ребенка у родителей без решения суда, как не могло ему прийти в голову, что юрист, работающий в системе опеки, может быть столь некомпетентен, чтобы спутать уголовные и гражданские стандарты доказательств.
В результате его доверия и идиотизма юриста Джейси осталась у родителей, которые в конечном итоге убили ее в августе 2005 года, когда ей было всего год и восемь месяцев. Отец признался, что забил ее до смерти, и был приговорен к пожизненному заключению. Мать так и не предстала перед судом, так как не удалось доказать ее причастность к избиению дочери.
Мой отец подал в отставку. То же самое сделал и врач Джейси. Юрист отказался последовать их примеру и в конечном итоге был уволен. Их имен теперь никто не помнит, а вот имя Джейси Херридж у всех на слуху. И лишь немногие скажут вам, что родителей несчастной малышки звали Дэниел Херридж и Оскар Келли.
Мой отец так и не простил себя. В 2006 году, за неделю до годовщины смерти Джейси, он принял тридцать таблеток снотворного, запил их бутылкой виски и заснул. И больше не проснулся. По всей видимости, он все спланировал заранее. А чтобы мать случайно не разгадала его замысел и не помешала ему, он уговорил ее провести уик-энд у своей сестры.
Я могла бы поведать Рейчел Хайнс много больше. Например, как я провела последний год жизни отца, обманывая его, делая вид, будто я не виню его за роковой промах, хотя голос в моей голове беспрестанно вопил: почему ты не проверил? Почему ты принял на веру чьи-то слова, когда на кону стояла человеческая жизнь? Почему ты оказался таким кретином?
Мне всегда хотелось узнать, притворялась ли мама, так же как и я, или же искренне верила в то, что повторяла раз за разом: мол, это не вина отца, и никто не смеет его ни в чем обвинять? Но как она могла в это верить?
Я кое-как заставляю себя вернуться в настоящее. Мне нужно закончить с объяснениями и как можно быстрее убраться отсюда.
– Чего вы не знаете – а вы не можете этого знать, – так это того, что незадолго до того, как покончить с собой, он разговаривал со мной о вас.
– Ваш отец разговаривал с вами обо мне?
– Не только о вас, обо всех троих. Хелен Ярдли, Саре Джаггард…
– О нас троих. – Рейчел улыбается, как будто я сказала что-то забавное. Затем улыбка исчезает, и ее лицо становится серьезным. – Мне наплевать на Хелен Ярдли и Сару Джаггард, – говорит она. – Что ваш отец говорил обо мне?
Я ощущаю себя садисткой, однако не могу отказать себе в удовольствии ответить на ее вопрос, раз уж все зашло так далеко.
– Однажды мы на целый день отправились за город, я, мама и отец. Мама часто устраивала такие поездки, чтобы взбодрить его после смерти Джейси. То, что толку от них не было никакого и отец все так же пребывал в подавленном состоянии, нас не обескураживало. Мы не оставляли попыток. Как-то зашли в ресторан перекусить. Мы с мамой беспечно болтали, как будто все в порядке. Отец читал газету. Там была статья про вас, о вашем деле. Кажется, там что-то говорилось про апелляцию – мол, вы собирались ее подать. Вроде бы так, точно не помню.
Наверное, ее написал Лори.
Отбросив газету, отец сказал: «Если Рейчел Хайнс подаст апелляцию и ее удовлетворят, то не будет никакой надежды».
Ее губы подрагивают. Но в остальном никакой другой реакции.
– Его трясло. До этого он ни разу не произнес вашего имени. Мы с мамой не знали, что сказать. Воцарилось напряженное молчание. Мы обе знали… – Я умолкаю. Я не знаю, как это выразить, чтобы не показаться чудовищем.
– Вы знали, что если он думает обо мне, то думает и о мертвых детях.
– Да.
– И это была опасная тема для его раздумий.
– Он сказал: «Если Рейчел Хайнс выпустят из тюрьмы, то ни одного родителя, убившего своего ребенка, в этой стране больше никогда не осудят. Все работающие в системе опеки могут собирать вещички и отправляться домой. Подобно Джейси Херридж, дети будут погибать и дальше, и никто не сможет положить этому конец». Его взгляд горел… яростью, как будто он узрел страшное будущее и…
И он предпочел уйти из жизни. Я не могу заставить себя произнести это вслух. Я убеждена – я всегда была в этом убеждена, – что отец покончил с собой потому, что не хотел жить, если Рейчел Хайнс окажется на свободе.
– Он был по-своему прав, – тихо говорит она. – Если все матери, осужденные за смерть своих детей, подадут апелляцию и выиграют суд, то идея ясна: матери не убивают своих детей и не способны на убийство. А это – мы знаем – не соответствует истине.
– Он начал кричать. – Я снова плачу, но теперь мне все равно. – «Они все вдруг стали невиновными – Ярдли, Джаггард, Хайнс! Всех их судили, двое получили сроки, но теперь все они невиновны! Как такое может быть?» Он кричал на нас с мамой, как будто это была наша вина.
У мамы не выдержали нервы, и она выбежала из ресторана. Я сказала: «Папа, никто не говорит, что Рейчел Хайнс невиновна. Оттуда в тебе такая уверенность, что она собирается подавать апелляцию? И даже если подаст ее, вовсе не обязательно, что она добьется своего».
– Он был прав. – Рейчел встает и бесцельно начинает ходить по кухне. Она наверняка возненавидела бы мою кухню – та слишком мала, чтобы расхаживать по ней туда-сюда. Ей от одного ее вида точно сделалось бы дурно. – Мое дело внесло изменения в закон. Как и ваш отец, трое судей, заслушавших мою апелляцию, не видели во мне личность. Для них я была обвиняемая номер три, после Ярдли и Джаггард. Все валили нас в одну кучу – три детоубийцы, – говорит она и хмурит брови… – Не знаю, почему из нас сделали знаменитостей. В тюрьмах сидит немало женщин, осужденных за убийство детей, своих собственных и чужих.
