Софи Ханна - Комната с белыми стенами
– Никакого семейного сходства, правда? С трудом верится, что трое детей одних и тех же родителей могут быть так не похожи. – Рейчел Хайнс кивает на фотографию и передает мне стакан с каким-то темно-розовым напитком. – Этим двоим досталась вся красота.
И обаяние.
Значит, это не пара геев. Ну конечно же! Отпрыски Марчингтон-хаус наверняка учились в Кембридже. Это вам не какой-то там занюханный технический колледж, даже говорить нечего. Рейчел Хайнс, по всей видимости, тоже училась в Кембридже. Или Оксфорде. Любые родители, которым по средствам проложить по периметру кухни прозрачный водопровод, непременно захотели бы, чтобы их детки получили самое лучшее образование. Кстати, а где эти родители? Неужели на работе?
– Венди Уайтхед не виновата в смерти Марселлы и Натаниэля. Я пыталась сказать вам это по телефону, но вы не дали мне договорить. Садитесь, пожалуйста.
Не виновата? Чувствую, как у меня пересохло во рту, и делаю глоток из стакана. Напиток оказывается клюквенным соком.
– Вы сказали, что она убила их.
– Она думала, что защищает их. Я тоже так думала и потому позволила ей это сделать.
Я жду объяснения этой странной фразы, стараясь не обращать внимания на пробежавший по спине холодок. На один миг, пока она смотрит на меня, самообладание покидает ее, и на ее лице появляется выражение беспомощности и испуга.
– Неужели вы не поняли? Я же сказала, она была медсестрой.
– Я читала заметки Лори. Никакой медсестры в вашем доме не было, когда… оба раза вы были одна с детьми, когда они умерли.
– Венди сделала Марселле и Натаниэлю первую прививку АКДС – против коклюша, дифтерита и столбняка. Я так понимаю, у вас нет детей?
Я отрицательно мотаю головой. Вакцинация. Она говорит про вакцинацию. Вспоминаю, как читала в какой-то газете, что какие-то безумные хиппи отказывались делать своим детям прививки, а чтобы ребенок не заболел, полагались на женьшень и масло пачули.
– Они плачут, когда их приносят на прививки. Приходится их держать, пока им делают укол, но при этом не думаешь о том, что делаешь им больно. Ты думаешь, какая ты хорошая мать, ведь ты заботишься о ребенке. Ты не делаешь никаких сравнений, не проводишь аналогий, не думаешь о других ситуациях, в которых людям делают уколы против их воли, и все они ужасны…
Я отталкиваю ее с моего пути, подхожу к кухонному столу и со стуком ставлю стакан. Я рада, что не стала садиться.
– Я ухожу. Наверное, зря я сюда пришла.
– Почему?
– Почему? Разве это непонятно? – Мне трудно скрыть разочарование. – Вы всё выдумываете. Когда вас судили, не было ни слова сказано ни про какие прививки.
– Верно подмечено. Вы даже можете спросить меня почему.
– Теперь вы пытаетесь переложить вину за то, что случилось с вашими детьми, на обычную детскую вакцинацию. Вы пытаетесь приравнять ее к смертельным инъекциям в камере смертников.
– Вы не знаете, что я пытаюсь сказать, потому что не дали мне договорить. Марселла родилась на две недели раньше положенного срока, вы в курсе?
– Какое это имеет значение?
– Если вы сейчас уйдете, то никогда не узнаете.
Я наклоняюсь за моей сумочкой. Теперь я точно знаю, что не буду снимать документальный фильм об убийце по имени Венди Уайтхед, которой это сошло с рук. У меня нет причин оставаться здесь. Рейчел Хайнс должна это понять. К какой лжи она прибегнет дальше?
– Почему вы так сердиты на меня? – спрашивает она.
– Не люблю, когда меня во что-то вмешивают. Только не говорите, будто не играли со мной, начиная с самого первого телефонного звонка, когда сначала вы настояли на том, что приедете поздней ночью ко мне домой, а затем взяли и уехали. Вы звоните мне и говорите, что ваших детей убила Венди Уайтхед, ловко умолчав о вакцинации…
– Вы не дослушали меня и положили трубку.
– Из-за вас я солгала полиции. Они спросили меня, знаю ли я ваш адрес, и я сказала им неправду. Теперь я должна временно прекратить работу над фильмом и ждать, когда мне снова дадут «добро»… Зря я приехала сюда. – Сумочка соскальзывает с моего плеча. Я тщетно пытаюсь ее поймать. Она падает на пол. – Это ведь вы присылали мне эти карточки и фотографию, не так ли? Это были вы.
Рейчел Хайнс растерянно смотрит на меня. Впрочем, растерянность изобразить проще всего.
– Карточки? – переспрашивает она.
– Шестнадцать цифр. Четыре столбика по четыре. Полиция считает, что тот, кто их послал, может попытаться… напасть на меня или что-то в этом роде. Они не сказали этого прямо, но я догадалась, о чем они думают.
– Успокойтесь, Флисс. Давайте поговорим спокойно, без эмоций. Уверяю вас, я не посылала никаких карточек…
– Нет! Я не хочу разговаривать с вами! Я ухожу, и вы не станете больше меня беспокоить… я требую, чтобы вы дали мне слово. Не знаю, в какую игру вы играете, но она закончена. Скажите это вслух! Скажите, что навсегда оставите меня в покое.
– Вы не верите мне?
– Это еще мягко сказано! – Никогда в жизни я не разговаривала ни с кем так грубо.
– Тогда мое слово ничего не значит.
– Верно подмечено, – бросаю я и направляюсь к выходу.
Моя ложь перестанет быть ложью, когда я сообщу полиции ее адрес. Я позвоню детективу Саймону Уотерхаусу и скажу ему, что Рейчел Хайнс сейчас прячется в Твикенхэме, в Марчингтон-хаус, и что я уверена в том, что это она присылала мне карточки. Не знаю, почему это не пришло мне в голову раньше. Первую карточку я получила утренней почтой в среду. И именно в среду она позвонила мне в первый раз. Неужели она накануне, во вторник, села и составила список? Пункт первый: бросить все дела и начать пудрить мозги Флисс Бенсон. Неужели так все и было?
– Флисс! – Она хватает меня за руку и тянет к себе.
– Отпустите меня! – У меня кружится голова и подкашиваются ноги. Своими прикосновениями она как будто пронзает меня, впрыскивая в мою кровь страх. Тотчас вспоминаются слова детектива Уотерхауса о том, что мне никуда нельзя ходить одной.
– Вы думаете, это я убила их? – спрашивает она. – Вы считаете, что я убила Марселлу и Натаниэля? Скажите мне правду!
– Может, и вы. Я не знаю. И никогда этого не узнаю, и никто не узнает, кроме вас. Если же решать на основании того малого, что я о вас знаю, то я сказала бы «да, я не исключаю такой возможности».
Вот, я сказала это, и черт с тобой, Лори, если ты телепат и услышал меня, и сейчас укоризненно качаешь головой. Ты даже не удосужился спросить меня, что я думаю о твоих протеже. О Хелен, Саре, Рейчел… Мое мнение ничего не значит. Оно значит ровно столько, сколько и вчерашний секс.
Внезапно я начинаю рыдать. О боже, боже, боже! Я пытаюсь взять себя в руки, но все бесполезно. Я чувствую себя беспомощной, как человек, не умеющий плавать, который оказался перед бурлящей массой водопада. Такое ощущение, что это даже не мои слезы.
Я в ужасе от того, что делает со мной мое тело, даже не спросив моего разрешения, что в течение нескольких минут не замечаю, что меня кто-то крепко обнимает и что этот кто-то не кто иной, как Рейчел Хайнс, потому что, кроме нас, здесь больше никого нет.
– Я не собираюсь спрашивать вас. Вы, очевидно, не хотите говорить об этом.
Я мотаю головой. Я сижу на шаткой фиолетовой софе в кухне и глоток за глотком отпиваю из стакана клюквенный сок. Наверное, когда я допью его, то перестану чувствовать себя такой дурой. Рейчел сидит за столом в дальнем конце кухни, тактично пытаясь сохранять расстояние между нами. Можно подумать, мы с ней обе забудем о том, что последние полчаса она вытирала мне слезы.
– Я не посылала вам карточек с цифрами, – говорит она. – Или какие-нибудь фотографии. Вы поинтересовались у полицейских, почему они уверены, что тот, кто их посылал, собирается напасть на вас? Если вы в опасности, вы имеете право знать, что происходит. Почему вы не…
– Мне не нужен психолог-наставник, – отнюдь не неприязненно бормочу я.
– Даже если б и был нужен, меня бы вы вряд ли наняли, – говорит она, четко подытожив мое отношение к этому вопросу. – Я могу объяснить, почему уехала в среду вечером, но вы, пожалуй, обидитесь.
Я пожимаю плечами. Я уже чувствую себя нелюбимой, униженной и испуганной. Пусть до кучи буду еще и обиженной.
– Мне не понравился ваш дом.
– Что? – Неужели я ослышалась.
Я поднимаю глаза, чтобы проверить, так это или нет.
– Он весь какой-то грязный. Оконные рамки облупленные…
– Это не мой дом. Я лишь снимаю квартиру, в полуподвале.
– И как она, ничего?
Я не могу поверить, что мы ведем этот разговор.
– Моя квартира? Она ужасная. Она… дайте подумать… в пять миллионов раз ужаснее этого дома. Тесная, сырая, но другую я не могу себе позволить. – Может, мне стоит добавить: это все, что я могла себя позволить до недавнего времени.
Впрочем, какая разница? Как только Майя – не говоря уже о Лори – узнает, что Рейчел изменила мнение обо мне, я окажусь безработной и, возможно, даже бездомной. Даже заплесневелые квартиры в Килберне стоят денег.
