Данил Корецкий - Кто не думает о последствиях…
Переезжать к сыну, в бибиревскую «двушку»? Саша-то не откажет, только их там и без него четверо, а через пару лет девочки подрастут — вообще не развернешься… Да и с невесткой отношения у Мончегоровых-старших как-то сразу не заладились. Явно это заметно не было, но приезжала Елена крайне редко, и не просто прохладой от нее веяло, а арктическим холодом…
Да нет, не может быть, никто его не выселит! Он же не неплательщик!
Решил связаться с риэлторской конторой, спросить, что там у них за сотрудники и почему так нагло себя ведут. Набрал справочную, но оказалось, что там «Марианна-Лимитед» не зарегистрирована. Позвонил в администрацию, в налоговую — нигде про нее не слышали. Откуда же приходили эти типы?
На следующий день пришла Катя, принесла свои пирожки с вишнями, колбасу и молоко из магазина.
— Ой, Иван Степанович, слышали, что нас здесь всех выселить хотят?! Вчера к нашим какие-то люди приходили, предлагали дачу продать. Представляете, за бесценок! А то, говорят, вообще ничего не получите… Потом к Лисовченко пошли, к Семеновым, короче, всех обошли!
— Мало ли, что кто хочет, — сердце Мончегорова беспокойно ворохнулось, но он скрыл собственные опасения за маской уверенного безразличия. — А еще больше болтают!
— Ох, нет, Наталья Андреевна позвонила знакомым, те говорят: сейчас в хороших местах у простых людей действительно дома отбирают. Из-за участков — земля-то здесь дорогущая: миллионы долларов стоит! И платят копейки, а деваться некуда: кто откажется — сожгут. За большими деньгами всегда стоят бандиты. Бывает, и люди горят вместе с дачами…
— Да что за глупости! — возмутился Мончегоров. — Как так — сожгут?! Да я завтра же пойду в милицию и напишу заявление!
Катя развела руками.
— Так нет уже милиции, Иван Степанович! Полиция теперь…
— Ну, в полицию пойду, — сбавил пыл Мончегоров.
Ни в милицию, ни тем более в чужеродную даже по названию полицию ему идти не хотелось. И вообще не хотелось думать о выселении.
— А ну их к шуту! — махнул он рукой. — Катюша, давай-ка лучше чайку попьем с твоими пирожками!
— Давайте, — обрадовалась женщина. — Сейчас бутерброды сделаю… У меня и наливочка вишневая есть…
Она полезла в большую клеенчатую сумку.
Наливка оказалась сладкой, душистой и пьянящей. Через час Катя раскраснелась, и на лице Мончегорова заиграл румянец, как в молодости.
— Кем вы работали, Иван Степанович? — спросила она. — А то, слышала, Бабрыкин Васильцову говорит: «Я, мол, номенклатура ЦК, ты — номенклатура Московского обкома, а Мончегоров кто такой? Какой-то инженер-мелиоратор! Как он вообще сюда попал? Что это за номенклатура такая?»
— Да обычный список ответственных должностей, — усмехнулся Иван Степанович. — Кого утверждает ЦК, кого обком, кого горком… Сейчас все это ничего не значит. Главное, что человек сделал в своей жизни! Я много лет в тайге провел… Помнишь, песня была…
Он напел:
Сырая тяжесть сапога,
Роса на карабине,
Кругом тайга, одна тайга,
И мы посередине…
Слуха у него не было, но приятный баритон позволял в молодости исполнять под гитару. Хотя он уже очень давно не пел и сейчас даже смутился своего порыва.
— Так вот, это про меня. И моих друзей…
— Так вы геологом были, а не этим… мелиоратором? Там же небось и медведи водились, и тигры — не страшно было?
— Это ерунда! — махнул рукой Иван Степанович. — У нас там Огненный Дракон имелся, который тысячу медведей мог в один миг проглотить… Его побаивались…
— Драконов не бывает! — рассмеялась Катя.
— Бывают, еще как бывают! Про них просто не знают, а кто знает — не рассказывает. Их мой друг Евгеньич укрощал, а я ему помогал…
— Да бросьте шутить, Иван Степанович! — хохотала Катя. — Хорошо, что вы из этой своей тайги выбрались!
Мончегоров вздохнул.
— А ты знаешь, меня туда все время тянет… Там я был очень значимым человеком, мы делали важное дело, государственное… Не то что эти Бабрыкин и Васильцов… А теперь они кичатся, что они патриоты, а я — никто! Получается, там я был стране нужен, а здесь…
Он досадливо махнул рукой.
— Ну, почему, Иван Степанович! И здесь вы нужны…
Катя встала, обошла стол, положила руки на плечи Мончегорову, ее лицо придвинулось вплотную. Сейчас на нем не было морщин, зато была очаровательная девичья улыбка…
* * *Нарьян-Мар
— Забыли все про меня, старик, забыли! — Докукин огорченно выпятил нижнюю губу. — День рождения как-никак… Правда, дата не круглая, шестьдесят три, но все-таки… Где поздравления, подарки, цветы, торты, открытки? Где хотя бы смс? Хотя у меня мобильного нет… А может, на него и пришла сотня поздравлений! Как думаешь?
Собеседник скептически молчал.
— Говоришь, откуда сотня поздравителей узнала бы номер несуществующего телефона? — расшифровал его молчание Докукин. — Согласен, не в телефоне дело. Просто я никому не нужен… По большому счету, мне это все равно. Мне ведь тоже никто не нужен. Что, дружище, думаешь, вру?
Друг молчал, проявляя железную выдержку.
— И правда, вру! Василий и Петро могли поздравить. Да и Нинка, как-никак почти тридцать лет прожили… А остальные мне и правда до лампочки! Ты и сам знаешь, мы уже тоже тридцать лет знакомы и разводиться не собираемся…
Друг молчал, даже после того, как Докукин вынул шомпол из стволов. Потому что разговаривал он с ружьем.
Этот «Зауэр — три кольца» Виталий Евгеньевич купил очень давно у сослуживца за пятьсот рублей — баснословную по тем временам сумму, из-за чего Нинка устроила громкий скандал… Хотя зарабатывал он тогда, как академик или директор военного завода — рублей семьсот, и вполне мог себе это позволить. Просто характер у жены был такой. Хотя, может, не был, а стал — когда женились, от скромной девочки скандалами и не пахло, а поездила двадцать лет по глухим гарнизонам — и превратилась в мегеру… А может, он сам во всем виноват — постоянные разъезды, медвежьи углы, зашкаливающая секретность, предельный фон…
Вздохнув, он протер ружье израильской оружейной смазкой, потом прошелся чистой ветошью — на белой ткани не осталось ни пятнышка… Крупповская сталь удовлетворенно блестела — ни одной царапинки, ни одной раковины в стволах. А ведь двустволка выпущена сто десять лет назад — в далеком 1902 году…
Это настоящий раритет, который очень ценится среди настоящих охотников и любителей оружия. Конечно, сейчас выбор стволов такой, что глаза разбегаются! Несколько лет назад Виталий Евгеньевич был в Москве и зашел в магазин «Кольчуга» близ Красной площади — чего там только нет! И двустволки, и трехстволки, и бокфлинты, и горизонталки, и полуавтоматы, и «нарезняки» любых мастей: слегка упрощенные после конверсионной переделки автоматы и пулеметы Калашникова, СВД, карабины Симонова, штуцеры-нитроэкспрессы для охоты на носорогов и слонов…
Правда, и цены неподъемные, даже для отставного полковника с пенсионными надбавками за особые условия работы. Все накопления — а было у него на книжке пятьдесят тысяч рублей, сгорели — то дефолт, то кризис неплатежей, то хренолт, они там, наверху, научились все ловко объяснять, но ничего непонятно. Вот, совсем недавно выплатили компенсацию — пятьдесят тысяч. Только рубль-то совсем другой стал! Раньше на эти деньги можно было и машину купить, и гараж, и домик на черноморском побережье… А теперь шестизарядный «Бенелли» под сто тысяч вытягивает…
Но он и не собирался ничего покупать. Он привязывался к вещам и любил свой «Зауэр», любил чистить его, чувствовать холодное прикосновение смертоносной стали, пробуждающее у любого мужчины инстинктивное, на бессознательном уровне, уважение к скрытой сдержанной силе. Он даже, иногда, мысленно разговаривал с ружьем, как с другом, тем более что друзей-то у него и не было — все остались в той, прошлой жизни. Их и тогда-то было не слишком много — режимная работа накладывала отпечаток: с годами все становились замкнутыми, настороженными, опасающимися подходов… Да и не приветствовалось в их среде тесное сближение, особисты косились — где дружба, там сговор… Только со Степаном Мончегоровым они как-то сошлись, тот хотя и гражданский, но парень аккуратный, обязательный, порядочный… И к основной работе он был не допущен — занимался своей мелиорацией, и все. Хотя гриф и на него натянули — все ведь в одном котле варились, как тут разграничить…
Он захлопнул стволы, еще раз прошелся по ружью мягкой фланелью, придирчиво покрутил «Зауэр» перед окном, но никаких дефектов в мягких бликах света на смазанном воронении не выявил и с удовлетворением, которое всегда испытывал от хорошо выполненной работы, поставил его в угол за кроватью.
Сейф у него, конечно, был. Но друзей в железные ящики не запирают, иначе какая дружба? И в заточении он тебе никакой не помощник. Да и от кого прятать-то? Дети взрослые, уехали далеко-далеко, в какую-то Рязань. С Нинкой они благополучно развелись, и она тоже уехала в Рязань. Почему-то все уезжают в Рязань… Так что живет он один, даже кошки нет. Потому что дружба с кошкой — это уже подозрительно: она может что-то выведать и намурлыкать тем, чужим… А «Зауэр» железный, от него ни слова, ни мяуканья не услышишь…
