Жара - Мария Владимировна Славкина
– Скажите, Катенька, – задумчиво спросила Захарьина, – а вы не обращали внимание на сходство вашего супруга с господином Розенфельдом.
– Замечала. Я вам даже больше скажу, Вова даже играл под Розенфельда. Усики, бородка, височки, а главное – неповторимый розенфельдовский стиль в одежде – все эти кепочки, курточки. Терпеть его не мог, слова доброго ни разу о нем не слышала, а хотел казаться таким мачо. Хотя зачем это – я не понимала. Вова – художник, тонкая натура.
– Катя, вы ведь тоже художница? – спросила Захарьина.
– Ах, Анна Германовна, мы же люди все-таки грамотные и понимаем, что в одной десятой мизинца Володи больше художественного таланта, чем во всех нас вместе взятых. Мое счастье в том, что я беззаветно и преданно служу гению, пытаюсь оградить его от жизненных сложностей и даже защитить его от него самого.
– Ну что ж, – подытожила Захарьина, – я вас поняла. Давайте на сегодня заканчивать. Время уже позднее. Сейчас нас развезут по домам.
И вдруг Екатерина Крохина расплакалась:
– Неужели его все-таки посадят в тюрьму, неужели все-таки сломают, сломают его чудесные пальцы?
– Посмотрим, – сказала Захарьина, – посмотрим.
– Анна Германовна, – взмолилась Екатерина, – я договорюсь с Брахманом, я упрошу его, и мы попробуем сделать вид, что это я приехала к Розенфельду, это я нашла труп и уговорила Петра Михайловича вывести его. То есть Володи там как бы и не было.
Анна смотрела на Катю Крохину с саркастической улыбкой.
– Дура ты, моя дорогая. Но сердце у тебя хорошее. Не бойся, если врать не будете и все подтвердится, получит твой гений наказание, не связанное с лишением свободы. Он ведь и так наказан, как никто. Убитый Розенфельд – биологический отец твоего мужа.
Понедельник, 23 августа
В понедельник утром сыщики собрались для очередной мозговой атаки. Кроме Анны Захарьиной присутствовали Трефилов, Анохин, Люба Сидорова и Измайлов. Анна была свежа, настроение у нее было приподнятое, вообще ничто не свидетельствовало о том, что Анна Германовна проспала в эту ночь не более трех часов.
– Ну что, товарищи, – начала Анна, – ситуация одновременно и проясняется, и осложняется. Скажу сразу, что ни секунды не верю в то, что Михаил Семенович Крохин – это и есть искомый убийца Розенфельда. Не тот психический тип, не те мотивы. Историю с тем, что он воспитывает чужого сына, он знает давно и понимал, на что шел. Хотя, впрочем, серьезным мотивом являются домогательства ополоумевшего Розенфельда до красавицы Мадлен. Вообще скажу вам, что последние недели его явного существования похожи на поведение человека со сдвинутой психикой. Гораздо более перспективная, на мой взгляд, фигура – это Крохин-младший. Мотивы все те же самые. То есть мотивы средние. Но каков темперамент! Он очень любит родителей. И с яростью может мстить за отца и особенно за любимую маму, которая с его точки зрения претерпела сущий ад. Вова Крохин прямо-таки просится в благородные злодеи.
В связи с этим надо как следует допросить Брахмана. Допросить так, чтобы этот скользкий тип не увернулся в очередной раз, выгораживая сына своего друга. Брахман фактически бездетен. С детских лет очень любил и опекал Вовочку Крохина. Правда, надо отметить, что аналогичные чувства к мальчику, видимо, испытывал и отнюдь не бездетный Игорь Юлианович Кляйн. И тот, и другой могли пойти на явное лжесвидетельство и уничтожение улик как ради Крохина-старшего, так и ради его жены и сына. Такой вот клубок. Допрос Брахмана прояснит многое, но не все. Пока понятно, что Розенфельда мог убить и Владимир Крохин, и Брахман, и Кляйн, и еще кто-то…
– Анна Германовна, – изумился Трефилов, – как такое может быть? Ведь есть предсмертная записка старшего Крохина. Собственноручное признание.
– Вот эта записка и дает нам надежду на то, что мы все-таки выйдем на настоящего убийцу, а не на несчастного Крохина.
– Анна Германовна, поясните вашу мысль, – попросил Измайлов. – Эксперты ведь подтверждают. Почерк на сто процентов крохинский. Он что, писал ее под дулом пистолета?
– Очень может быть, – сердито ответила Анна, – очень может быть. И пистолет может быть. И может быть нечто другое, что сильнее пистолета. Вот, что я хочу сказать. Господа детективы, а вам не приходило в голову самое простое – а именно самооговор. Крохин кончает жизнь самоубийством, чтобы выгородить, вывести из процесса дорогого и близкого ему человека. А такие люди у нас есть. Сын Вовочка и жена Мадлен.
– Извините, Анна Германовна, – влез Анохин, – ну почему нельзя было дать ложное признание и остаться живым? Смягчающих обстоятельств у Крохина-старшего хоть пруд пруди. Суд бы пошел ему навстречу.
– Эх, Андрей Алексеевич, – с какой-то ласковой иронией сказала Захарьина, – неужели вы не понимаете, что я раскрутила бы этого Крохина на допросе за полчаса. Где произошло убийство? На какой площади? Какое было орудие убийства? Куда дели труп? Как его туда везли? И, наконец, где спрятали? Это я еще половину вопросов не перечислила. И на все нужно было бы отвечать. А потом мы бы поставили пару простеньких следственных экспериментов. Знаете, сколько в моей практике было подобных самооговоров. Вспоминать тошно. И все это были в основном хорошие люди, старавшиеся выгородить своих близких, наделавших грязных дел. Так что это не метод защиты. Михаил Семенович Крохин или сам решил, или ему кто-то подсказал, что коли хочешь сделать самооговор, то сразу концы в воду. А в нашем случае – голову в петлю. Но кто эти доброхоты? Это мог быть настоящий убийца. Это мог быть не убийца, но искренне расположенный к Вове Крохину человек. Здесь на передний план выдвигается фигура строптивого Брахмана. Дело в том, что он принял прямое участие в вывозе трупа и его захоронении. На этом я его прижму. Но дорогая Любовь Николаевна, майор Сидорова, я убедительно прошу вас вскрыть квартиру Розенфельда и вылизать ее с величайшей тщательностью. Где был убит? Где лежал труп? Ну, в общем, вы меня понимаете.
