Инна Тронина - Птенцы «Фламинго»
— У тебя прекрасный парфюм. Что это за запах?
— «Дух большого города», из разряда пьянящих. Главный аромат — марочный коньяк с кофе и яблоком.
— Тебе идёт. Пьянящий… Ты опьянил меня навсегда. И я рада, что сумела понравиться тебе. Но почему ты приехал именно сегодня?
— Проезжал мимо, выдалось время…
— Куда едешь завтрашней ночью?
— Не знаю. Надо будет подумать.
— У тебя было много женщин, так что выбор есть.
— Тебе сейчас тяжелее всех, поэтому я здесь.
— Мне кажется, что тебе самому нелегко. Я права?
— Да, ты права. Но это — не твои проблемы.
— Конечно, не мои. Кто ты мне? Кто я тебе?
— Но у нас с тобой будет общий ребёнок.
— Не сглазить бы! Я так жду его! У тебя ещё есть дети, а у меня других нет. И это — самый дорогой твой подарок.
— Не пожалеешь? Ты уверена, что действительно этого хочешь?
— Не пожалею. И тебя преследовать не стану.
— Там, где я вскоре окажусь, меня не достанешь.
— Ты хочешь уехать за границу?
— В некотором роде. Но я уже сказал — это мои проблемы.
— Я поняла. Всё-всё поняла про тебя.
— И что ты поняла?
— То, что тебе сейчас очень плохо, как и мне. То, что мы, скорее всего, или вообще никогда не увидимся, или не увидимся очень долго. Ты ведь приехал попрощаться, правда? Я по глазам твоим это поняла. Раз не хочешь ничего объяснять, я не спрашиваю. Только хочу сказать, что люблю тебя и буду любить всегда. И ещё… Мы родились в один день, значит, у нас общая карта Таро. Она называется Победитель. На ней изображена колесница с запряжёнными в неё чёрным и белым сфинксами, которой правит Воин посреди поля битвы. Воин закован в латы, и в руках держит тяжёлый диск, символизирующий Судьбу. Сфинксы говорят о том, что он овладел светлыми и тёмными сторонами жизни — совсем как мы с тобой. Но он не поддаётся панике в условиях боя. И мы не прогнёмся, верно? Воин понимает — как он настроит себя внутренне, таков будет и внешний отклик событий. Видя смерть, Победитель продолжает править колесницей своей судьбы. В и этом — залог того, что жизнь восторжествует. А теперь давай попрощаемся. Поцелуй меня и уезжай. Мне вкололи обезболивающее и снотворное. Я очень хочу спать. А утром подумаю, что видела тебя во сне, как это часто бывало…
— Я ухожу только потому, что ты об этом просишь. И целую.
— Ты целуешься лучше всех на свете! Скажи что-нибудь ещё…
— За меня скажет Шекспир. «Гамлет», акт первый, сцена пятая. «Прощай, прощай! И помни обо мне…»
… Аня вздрогнула и посмотрела на часы. До приезда Вероники оставалось двадцать минут. «Победитель продолжает править колесницей своей судьбы…» Она обязана там, в оранжерее, встать на ноги! И какое-то время продержаться, пока не наступит развязка!
Съёмки в фильме Дои Ватанабэ приучили Аню не бояться орудий пыток, огня и крови. Схватившись за ручку, она выдвинула ящик, достала шило. Потом зажгла конфорку итальянской плиты, нагрела шило, откинула скользкий подол платья и, закусив губу, вонзила острие в ногу. Аня думала сейчас только о том, чтобы ненароком не испортить платье.
Кровь сразу же сворачивалась от соприкосновения с раскалённым металлом, и отвратительно воняло горелым мясом. Но Аня упорно продолжала терзать свою плоть. Она должна была добиться хотя бы незначительной подвижности ног, их относительной чувствительности. Иначе она не сможет подняться в полный рост, а, значит, не получится должного эффекта, или вообще всё сорвётся.
С двадцатым уколом Аня ощутила боль. А на двадцать пятом правая нога вдруг сильно дёрнулась. Аня застыла в кресле, расширенными от волнения глазами глядя на свою несчастную ногу.
Мобильник застрекотал неожиданно, хоть весь вечер Аня ждала звонка. Рона приехала, и ей нужно было открыть дверь.
— Да, слушаю! — Аня кричала в трубку, не помня себя от радости.
— Я у тебя во дворе, будничным голосом сообщила Вероника. — Ты готова?
— Да-да, конечно, поднимайся! Сейчас открою дверь.
— Я иду. — И Рона отключилась.
Аня поскорее распахнула окно, чтобы проветрить кухню и не довести гостью до рвоты. Когда опять взглянула на ноги, заметила, что и левая дрожит. Неужели?.. Это невероятно. Организм мобилизовал все резервы. Она добилась своего и может закончить дело.
Вероника позвонила в дверь. Аня, схватив свои костыли, повисла на них; она стремилась закрепить достигнутый успех. С трудом добравшись до двери, открыла оба замка. Рона, откинув капюшон кожаной, на меху, куртки увидела сияющую Аню — в белом платье, с жемчужным ожерельем на шее и с такими серьгами в ушах; на изящных алюминиевых костылях. И, несмотря на открытое окно, ощутила ужасный запах горелого человеческого мяса. Когда-то давно, в деревне, где Вероника отдыхала школьницей, случился пожар, и в соседней избе сгорела пьяная супружеская пара. С тех пор Вероника никак не могла забыть этот прилипчивый, сладковатый смрад. Она тотчас же прижала к носу платочек.
— Что у тебя стряслось?! — Рону едва не вырвало.
— Ничего, не обращай внимания. — Аня покосилась на кухонную арку. — Я готова, так что давай собираться.
— Намереваешься в таком виде прятаться в оранжерее? — опешила Вероника и даже пошатнулась, тяжело опираясь на тросточку. — Другой одежды не нашлось? Это же подвенечное платье!
— Мне и нужно подвенечное. Ты не поймёшь, по крайней мере, пока. — Аня улыбалась и чувствовала, что Рона уже сомневается в её адекватности. — Дай мне норковую шубу из шкафа-купе, и мы поедем. Планы Веника не поменялись?
— Нет. Он завернёт ко мне, только удвоит охрану. Как мы с тобой и договаривались, двоих ребят оставит у двери, ведущей из оранжереи на улицу. Звягин в любом случае не сумеет уйти.
— Да. — Аня не раскрывала перед Роной весь план, иначе та могла бы воспротивиться. — Хуторов не струсит, как ты думаешь?
— Он понимает, что киллера проще сего взять именно там. Иначе ему придётся шарахаться от каждой тени, и за границей покоя не будет. Анька, окно закрой, простудишься. На улице мороз. — Вероника ёжилась даже в куртке, свитере и шерстяных брюках.
Но Аня как будто её не услышала, и тогда Рона сама отправилась на кухню. Оглянулась на плиту и замерла, увидев шило со следами крови, горящую конфорку, бутылку вина и стакан с остатками коктейля на донышке.
Вероника, сильно хромая, вернулась в прихожую и выдохнула:
— Ты что, пьяная?! О ребёнке бы подумала, мать твою!..
— Бокал коктейля «Красный апельсин». И всё!
Аня висела на костылях и чувствовала, как ноги волшебным образом оживают. Теперь она ощущала жгучую боль на месте каждого укола, а на съёмках такого и близко не было.
— Я выпила от радости, Рона. Мои ноги начали двигаться.
— Ноги двигаются?! Ну, однако, подруга! — Вероника закрыла окно, погасила конфорку, но шило и бутылки не тронула. — Вообще-то ты молодец! Рада за тебя. Где шуба висит?
— В комнате, левый шкаф.
Аня мотнула головой. Под черепом шумело, мебель и светильники двоились перед глазами. Но, главное, она опять чувствовала свои ноги. «Воин понимает — как он настроит себя внутренне, таков будет и внешний отклик событий…»
— Вот, держи!
Вероника, припадая на здоровую ногу, бережно вынесла в прихожую шубу из голубой норки. Ту самую, пробитую звягинской пулей.
— Помочь надеть?
— Помоги. Коляску брать не нужно — спущусь на костылях. Я смогу это сделать. Сегодня точно смогу.
— Ты — героиня. Ты — сумасшедшая героиня! — восхищённо сказала Вероника, помогая Ане надевать шубу.
Она понимала, что Аня не говорит ей всего, но не задавала никаких вопросов. Не сговариваясь, они сочли себя подругами, но не хотели вслух говорить об этом.
— А теперь пошли скорее!
Аня, не веря сама себе, переставляла костыли и подтягивала к ним своё тело. По ковровой дорожке — к двери, потом — до лифта. А внизу, потихоньку, — до машины. Время ещё есть…
«Спасибо вам, Дои-сан! Вы научили меня совершенно ничего не бояться. Дядя Юзя, родной, вы подарили мне надежду. Синтия Эванс, вы обязательно напишете обо мне, и повесть ваша очень эффектно закончится…»
Двери лифта разъехались, и Аня с Роной прошли мимо консьержки, которая оторопела, впервые за год увидев эту жиличку не в коляске. Вероника открыла дверь подъезда, не дожидаясь, когда это сделает Майя Петровна. На улице, с трудом удерживая равновесие, она подставила Ане плечо и повела её к своему ярко-жёлтому «клопу» с широкими удобными дверцами.
Аня шла по снегу в лёгких туфлях, но не чувствовала холода. Тонкие колготки сияли под светом фонаря, освещавшего парковку. Она упала на заднее сидение «Опеля», затащила в салон костыли и в последний раз взглянула на дом, в котором оставила выматывающую, долгую боль.
Птенцы «Фламинго» возвращались в своё гнездо, и Ане очень хотелось поскорее увидеть розовых птиц, стоящих на одной ноге.
