Леонид Словин - Такая работа. Задержать на рассвете
— Мне уже показывали эту фотографию, — сказала Ветланина, прищурившись и держа фоторобот в вытянутой руке далеко от глаз, — по-моему, женщину, похожую на эту, я где-то видела. Но где? В магазине? В поликлинике? А этого никогда не встречала.
И Налегин и Кравченко были убеждены, что именно Ветланина могла дать ключ к раскрытию преступления, что в ее памяти под пока не известным ни ей, ни им девизом хранился портрет соучастника или соучастницы преступления. Но фоторобот — портрет слишком условный, чтобы вызвать поток прямых ассоциаций. Сотрудникам угрозыска оставалось только задавать наводящие вопросы в надежде на счастливую случайность.
— Может, какая-то женщина ошибалась номером квартиры, спрашивала какого-то Иванова, Петрова, Сидорова?
Ветланина отрицательно качала головой. Налегин сидел в уютном кресле задумчиво, и вид у него был такой, словно он по рассеянности может просидеть здесь до утра.
Глава 9. Гости из Шедшемы
Капитан Лобанов и Василий Платонов приехали в Остромск рано утром. Лобанов — на комиссию в поликлинику, оформлять пенсию, а Платонов — на совещание проводников служебного собаководства.
С поезда они прошли не к городскому автобусу, а к синей милицейской машине, стоявшей под часами, у выхода из вокзала: с десятичасовым поездом, как правило, приезжал кто-нибудь из начальников райотделов, посыльных, поверяющих, и дежурный подсылал к его прибытию вместительную синюю линейку.
Молодой белобрысый шофер — это был Калистратов, — сидя на высоком сиденье, орудовал пилочкой для ногтей. Он мимоходом взглянул на Лобанова и Ваську.
— Слушай, друг, мы из Шедшемы, из райотдела, — сказал капитан Лобанов шоферу, — подвезешь до управления?
Калистратов, не глядя, кивнул на кузов.
Лобанов и Платонов поставили свои чемоданы в кузове, рядом с лежавшим посередине запасным колесом, и снова подошли к кабине.
— Гаршин как? Работает? — спросил Лобанов, предлагая шоферу папиросу. — Он оттуда, от нас. И Налегин, старший оперуполномоченный.
— Ничего, оба работают. А курить не курю, — сказал Калистратов, — в одной папиросе яда больше, чем на целую лошадь! Я как раз позавчера лекцию об этом слушал.
— Зачем же ты слушал, если не куришь? — удивился Платонов.
Шофер еле удостоил его взглядом.
— А затем слушал, что хотел начать курить. И подумал: все-таки надо перед тем, как курить начинать, сходить на лекцию — узнать, к чему это привести может. Переживания у меня были, вот и хотел закурить.
Причину своих переживаний Калистратов не объяснил, но и Лобанов и Платонов поняли, что шофер перед ними не совсем обычный и, следовательно, лежит эта причина скорее в сфере служебной, нежели личной.
Вскоре к машине подошли пожилой капитан с чемоданчиком и еще двое из связи.
— Садитесь, — кивнул Калистратов капитану, — а ты, Штураков, — он обратился к тому из работников связи, что был помоложе, — если пользуешься библиотекой, существующей на общественных началах, то будь добр книги в срок сдавать, потому что в такой библиотеке все на сознательности должно быть. А нет — запишись в массовую библиотеку, — пилочка Калистратова все еще быстро скользила вокруг пальцев, образуя многочисленные касательные к окружности, — пусть тебя там потом открытками вызывают.
— Чего он? — поинтересовался Васька в кузове у обиженного шофером Штуракова.
— В уголовный розыск его на машину не взяли. Вот он и злится, а как выбрали библиотекарем на общественных началах, так от него совсем никакой жизни не стало. То принеси в срок, то отсрочь в срок, то подклей… А где я ему подклею, если мы с ним вместе в общежитии живем и у нас там никакого клея нет, а то он не знает? Я и в самом деле лучше в другую запишусь… Теперь вот взялся в институт готовиться, так, веришь ли, ночами сидит, все конспектирует.
— Поехали! — крикнул Калистратов из кабины и нажал стартер.
— Надо было Налегину телеграмму дать, чтобы встретил, — немного громче, чем следовало, сказал Платонов.
Лобанов, подумав, кивнул. Он сидел на деревянной лавке бочком, глядя в окно, и Ваське вдруг бросилась в глаза густая сетка морщин на твердом, словно вырезанном из дерева, лице старого начальника. Морщины, сужаясь, сходились к углу глаза, как меридианы к полюсу на географической карте. В привычной обстановке, у себя в Шедшеме, Платонов вряд ли бы обратил на это внимание. «Совсем постарел», — сочувственно подумал Васька.
Машина шла быстро и плавно. Чувствовалось, что шофер знает свое дело, а кроме того, ему, возможно, не терпится скорее вернуться к своей пилочке, о которой он очень просто мог тоже услышать на какой-нибудь популярной лекции.
Прямо за вокзалом начинался заводской район — корпуса цехов перемежались с высоченными трубами, огромными металлическими резервуарами, подъемными кранами. Виднелись мачты высоковольтных электрических линий. Мимо окон машины бежали закопченные кирпичные заботы, лязгающие железные ворота с круглыми башенными часами у заводских проходных. Машина то и дело чуть подпрыгивала, пересекая железнодорожную колею на переездах.
— Сильно понастроили! — с уважением вздыхал Лобанов. — Не узнать.
Вскоре замелькали новые корпуса областных Черемушек, магазины, овощные и промтоварные палатки. Наконец машина остановилась.
На здании управления, по обе стороны высоких массивных дверей, висели две одинаковые черные вывески с крупными золотыми буквами. Двери не оставались закрытыми ни на минуту: то и дело в подъезде появлялись новые люди в форме и в гражданской одежде, козыряли вахтеру или показывали пропуска.
И, с уважением поглядев на эти черные доски, на спешивших вокруг сотрудников, Лобанов и Платонов как-то сразу подтянулись, по привычке поправили на себе одежду и, в чем-то разом неуловимо переменившиеся, сосредоточенные и даже чуть-чуть торжественные, прошли в здание.
— Налегина? — переспросил тихий, незаметный человек, сидевший за крайним столом. — Сейчас придет.
— Ну, как он здесь? — спросил Лобанов. — В Шедшему назад не просится?
— Может, и попросится… Данилов как-то сказал…
В это время дверь неожиданно открылась, и в коридоре показался Налегин. Разговорчивый оперативник не замедлил снова углубиться в бумаги.
— Какими судьбами? — Налегин с удовольствием оглядывал обоих шедшемских работников, принарядившихся, серьезных, с одинаковыми узкими галстуками из индийской парчи. — Как вы живете? Надолго сюда?
— У меня сборы недельные, с завтрашнего дня, — ответил Васька, отыскивая на лице Налегина печать недавних переживаний, — а Александр Иванович в понедельник назад.
— Сегодня свободны вечером?
— Я в Остромске давно не был, — сказал Лобанов, — можно сходить куда-нибудь. Вам виднее. Но только не в ресторан, а то мне завтра с утра к терапевту.
— У нас сегодня как раз хороший концерт в Доме культуры. Сейчас я закажу билеты через одного товарища, а то вечером не достанешь. Ну, как жизнь? — он подмигнул проводнику.
— Все хорошо.
— Как Ксанф?
— Он здесь. В питомнике. Был у него весной острый катар, но все благополучно. Приедешь его повидать?
— А как же! Но сначала позвоним насчет билетов. — Налегин набрал номер и, чтобы не мешать Ферчуку, прикрыл ладонью трубку. — Мамонова, пожалуйста.
Услышав знакомую фамилию, Ферчук на секунду обернулся: Мамонов был знаменитым в области фельетонистом. Особенно часто и с удовольствием писал Мамонов на темы, связанные с работой милиции. О том, что Мамонов был еще и институтским товарищем Налегина, Ферчук не знал.
— Привет! У меня к тебе большая просьба. Попробуй достать еще два билета в Дом культуры для моих друзей из Шедшемы. — Внезапно он замолчал, заметив обернувшегося к нему Ферчука. — Пойдешь, Илья Евграфович?
— Спасибо, не пойду, — Ферчук как-то поспешно собрал бумаги и тихо выскользнул из кабинета.
— Два, Женя!
— Итого, три, — отозвался на другом конце провода Мамонов, — Спартак тоже звонил.
— Значит, договорились!
— Слава, — спросил Васька, от внимательных глаз которого никогда и ничто не ускользало, — что это за человек, — он кивнул на стол Ферчука, — ты его зовешь Ильей Евграфовичем, на руке у него написано «Вова»? И вообще?
— Толком, пожалуй, я и сам не объясню. Думаю, что сначала было написано на руке какое-то женское имя, а потом, когда женился, он его переправил на первое попавшееся мужское, чтобы не травмировать жену…
— Наверное, «Зоя»? — быстро сообразил Васька. — А вообще?
— Я его сам не пойму… Способности у него есть; ты не смотри, что он такой тихий и незаметный, от него ничего не ускользает, он за три стены слышит. Память какая! А вот раскрывать преступления совсем не может.
