Андрей Воронин - Таможня дает добро
— Это ты про кого?
— Да про кого, про кого.» -шепотом говорил мужчина, — про Петрачка.
— А да, ведь деда мучают уже полгода. Деду почти сто лет, так они у него по суду коня конфисковали, замучили бедолагу. Он сейчас в больнице лежит.
— Погодите, погодите, мужики, а как проехать?
— Куда тебе надо проехать?
— На хутор.
— Так хутора уже нет, только труба печная -торчит. Как в войну, словно немцы сожгли, — все таким же заговорщическим шепотом, то и дело оглядываясь, говорил небритый, пожилой местный житель.
Дорогин понял: произошла трагедия. Пока он лишь держал это в голове, слова еще не превратились в чувства, и сердце еще не окаменело. Он воспринял пока лишь информацию, ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Говорите, по этой улице гостиница?
— Да, да, поезжай. Тут триста метров, свернешь налево.
Дорогин сел в машину и уже через пять минут входил в холл гостиницы. Ему достался номер на первом этаже, главной достопримечательностью которого являлся огромный куст сирени, чьи ветви буквально вваливались в открытое окно. Сергей жадно вдохнул аромат и улыбнулся. Такого пьянящего запаха он не слышал уже давно, может, с самого детства.
«Ну и пахнет! Такой запах, наверное, царит в раю, — мечтательно подумал, продолжая улыбаться, мужчина, и улыбка тут же сползла с его лица. Он вспомнил, зачем приехал, и вспомнил слова местных жителей. — Опоздал! — сказал он себе, прикасаясь рукой к кисти сирени. — Сколько раз в своей жизни я уже опаздывал и появлялся, когда от меня никакой пользы!» — он рассматривал ветку сирени, держал пышную кисть на ладони.
Дорогин увидел цветок с пятью лепестками, грустно улыбнулся, но обрывать его не стал. Ветка качнулась и мягко ушла за окно. Муму, словно птицу, отпустил ее на волю. Ветка исчезла в сумерках. Сергей закрыл окно, уселся на кровати. Пьянящий, райский запах все еще царил в маленькой комнатке, его можно было уничтожить лишь одним способом — выкурив сигарету.
Сергей вытащил пачку, из которой угощал двух словоохотливых местных мужиков, закурил, жадно затянулся и откинулся к стене, уперся в нее затылком. Его глаза были закрыты, губы подрагивали, на щеках ходили желваки, кулаки непроизвольно сжимались, причем так сильно, что даже коротко обрезанные ногти до боли впивались в кожу ладоней.
«Ну что делать? — спросил он сам себя, выпуская голубоватую струйку дыма. — К чужой смерти тебе не привыкать. Может, развернуться, сесть в машину и поехать назад? Я спокоен, спокоен, я абсолютно спокоен… Нет, ты не спокоен, ты нервничаешь, — сам на свои мысли отвечал Дорогин, — и нервничаешь очень сильно. Что‑то держит тебя, словно когти впились в сердце, — и он вспомнил слова Григория Склярова, сказанные им в Москве, в холле студии Останкинской телестудии, что‑то про таможенников, что‑то про левые контрабандные грузы, которые за определенную мзду таможенники пропускают за границу. — Да, да, — продолжал вспоминать Дорогин, — он же приезжал не только за деньгами, он заходил еще в МВД, пытался найти правду. Наивный, наивный… Он всегда был наивным и простым. Но и я наивен. Оба мы хотели сделать как лучше. Ведь я же мог дать ему деньги сразу, в тот же день, но стал хитрить, думал, не возьмет, у меня лично не возьмет, а от людей — да. Почему тогда я этого не сделал?»
На этот вопрос у Дорогина четкого ответа не было.
«Наверное, Григорий деньги не взял бы. Получилось бы неудобно, словно я бахвалюсь перед ним богатством. А если бы взял, то наверняка почувствовал себя обязанным мне на всю жизнь… по гроб жизни. Да, да, по гроб, — поправил себя Дорогин. — Завтра девять дней, и я буду скотиной, если уеду сегодня. Я должен побывать на кладбище, и если уж ничем помочь не могу, то хоть в мыслях должен извиниться за то, что опоздал, за то, что смалодушничал, постеснялся собственного благородства, не пожелал казаться лучше, чем есть на самом деле. И вот теперь кусай ногти, нервничай», — Дорогин резко вскочил и заходил по маленькому гостиничному номеру.
А за стеной слышалась пьяная гулянка. Визжали, хохотали женщины, гремел мат, звенели стаканы.
«Весело людям. Правду говорят, кому горе, а кому радость. Так всегда, они ходят рядом друг с другом, как сестры–близнецы.»
Сергей опять открыл окно, раздавил окурок прямо в пальцах и зло швырнул его в сиреневые сумерки. Дым медленно вытягивало на улицу.
Ни беспокойный сон, ни встреченный на центральной площади Браслава рассвет не изменили состояние души Дорогина: что‑то внутри у него замерзло и уже, казалось, никогда не оттает. Он смотрел на мир, словно сторонний наблюдатель, ничто не трогало его сердце.
Ему казалось, что в прозрачном рассвете, в свежем утреннем воздухе разлита тоска, причем такая, что ее не высказать и не определить словами. А потом понял, повсюду ему чудится запах дыма, запах сгоревшего дома. Может, и в самом деле в это раннее утро в Браславе пахло дымом. Может, кто‑то топил печь, где‑то жгли мусор, а может, это всего лишь казалось Дорогину.
Когда город понемногу ожил, Сергей вернулся к гостинице, забрался в машину и только сейчас вспомнил, что деньги, завернутые в пакет, так и переночевали в ящичке на приборной панели.
«Вот тебе и страшное место, — усмехнулся он, — первый этаж, а решеток на окнах нет, никто ничего не крадет.»
Машина, в которой лежит двадцать пять тысяч долларов, спокойно переночевала возле гостиницы, и никто на нее не позарился, хотя машина новая и в Москве такую раскорежили бы за полчаса. Все‑таки провинциальная жизнь имеет свои прелести. И если ты никому не мешаешь, не лезешь В чужие дела, то и ты никому не нужен, можешь быть спокоен за свою жизнь, за свою собственность.
«Значит, все‑таки Гриша Скляров кому‑то сильно помешал.»
Из глубины памяти всплывали пейзажи Браслава, виденные им семь лет тому назад. Здесь мало что изменилось с тех самых времен, разве что открылось несколько новых кафе, появилось несколько пестрых киосков и два рекламных щита.
Как проехать на хутор, Дорогин вспомнить не мог. Первое время он еще пытался положиться на интуицию, но вскоре заплутал. И когда в третий раз увидел тот самый памятник жертвам войны, то все‑таки решил спросить. Он увидел женщину, стоявшую на автобусной остановке, та по виду напоминала учительницу. Автобуса уже давно не было и, как понимал Дорогин, будет еще не скоро.
Он остановился прямо возле остановки и, открыв дверцу, даже не надеясь на то, что сразу же получит ответ, спросил:
— Вы не подскажете, как проехать к хутору, где живет Григорий Скляров, егерь?
Горло перехватило, когда он произнес слово «живет.»
«Надо было сказать"жил"», — подумал Дорогин, но так и не исправился.
Женщина немного испуганно посмотрела на незнакомого человека. Сергей улыбнулся ей немного грустной улыбкой, давая понять, что он в курсе того, что случилось с егерем.
— Подсказать‑то я смогу, но, думаю, вы не разберетесь. Дорога довольно длинная, а указателей на ней никаких нет.
— Я когда‑то раньше бывал здесь, кое‑что помню.
— Вам на сам хутор или вас что‑то рядом с ним интересует?
— Мне именно туда, к Грише Склярову… покойному, — добавил Дорогин.
— И мне в ту сторону. Если подвезете, я вам по пути все объясню.
— Что ж вы сразу не сказали?
Дорогин пригласил женщину сесть. Та торопливо забралась в машину и принялась набрасывать ремень безопасности.
— Что, ГАИ зверствует? — Дорогин тоже потянул ремень, которым практически никогда не пользовался.
— Бывает. Они у нас такие: если надо, то ни единого милиционера не увидишь, убивать будут, резать — никого. А как только ремень не пристегнешь, так сразу словно из‑под земли появляются.
— И что, часто тут кого‑нибудь режут, убивают? Женщина пожала плечами.
— Не знаю, что для вас часто, но иногда случается. Вот, когда хутор Склярова сгорел, буквально в тот же день и мой сосед пропал.
— Как это, пропал? — глядя на дорогу, спросил Дорогин.
И хотя женщина еще не сказала, куда ехать, направление Сергей чувствовал.
«Раз не беспокоится, значит, едем правильно.» Браслав остался за спиной, и была видна лишь башня костела.
— Эта дорога на Слободку, а нам надо повернуть чуть дальше.
— Что вы говорили про своего соседа?
— Пропал, исчез. Куда делся — никто не знает. Они вдвоем, второй тоже на нашей улице живет. Поехали то ли рыбачить, то ли еще что и пропали. Уже никто не верит, что они живы.
— Их что, арестовали, убили?
— Никто не знает. Поначалу никто в милицию не заявлял, думали, они в Латвию подались. Завезти какой‑нибудь товар, продать, хоть немного денег выручить. У нас же здесь безработица, здоровым мужчинам совсем делать нечего. Заводы закрылись, в общем, только водку и пьют, —с горечью переживая подобное положение вещей, произнесла женщина. — У меня хоть работа есть, а вот мой муж совсем не знает, чем заняться. Вы кем Скляровым приходитесь? Может, родственник? Вы, наверное, на девять дней приехали?
