Татьяна Степанова - Зеркало для невидимки
— Ну? — Илона обратила к ней вопросительный взгляд. — Ты чего там с ноги на ногу переминаешься?
— Так поздно, — Катя отчего-то смутилась. — Я так задержалась тут у вас. И автобусы ушли. Такси придется ловить или частника.
— Брось, обдерут как липку; Тут с пяти экспресс начинает ходить — «Автолайн», от метро до кладбища и обратно. Пошли ко мне пока, погреемся, а то что-то зябко стало. — Илона передернула плечами в своей тоненькой футболке. — А я тебя видела, — сказала она чуть погодя, когда они пересекали двор. — И на той репетиции, и потом, на представлении.
— И я тебя. — Катя улыбнулась: с этой Илоной было так легко общаться. — У вас номер классный.
У тебя и мужа.
— Это когда я раздеваюсь, что ли?
— Ты очень красивая. На тебя одно удовольствие смотреть. У тебя фигура как у античной статуи.
Катя помнила старую репортерскую заповедь: сделай собеседнице комплимент (только самым, пожалуйста, искренним тоном), и с тобой, даже если сначала не хотели, будут говорить и говорить. Потому что комплимент из уст женщины — это редкая, но чертовски приятная вещь!
— А муж твой там? — спросила она.
— Нет, земляков поехал в аэропорт проводить.
Братьев-армян, — Илона усмехнулась. — К нему иногда как наедут — целым табором. У него родни пруд пруди и в Ереване, и в Бакуриани, и в Сумгаите. Живут бедно. Думают, раз он артист, да еще в Москве, — деньги лопатой гребет. А он человек добрый.., к чужим.
— А я тоже от мужа сбежала. Даже не знаю; как оправдаюсь, где сегодня ночь провела, — «честно» поделилась Катя.
Вагончик Геворкяна и Илоны был такой же тесный, как и у Петровой, но зато битком набит разными хорошими вещами: сумки и чемоданы в углу, на кронштейне под потолком японский телевизор-"двойка", холодильник, тахта с подушками, столик и огромное количество электроприборов — микроволновка, кассетник, фен на подоконнике, видеокамера в чехле, кофеварка.
— Посиди-ка, я за водой, мигом. — Илона взяла с подставки электрочайник и нырнула в ночь. Катя осталась на пороге. Что это? Или ей показалось, или это.., тень, скользнувшая за угол. Быстрая, безмолвная…
— Эй, кто там? — крикнула Катя, вглядываясь в ночь. Тишина. Она быстро спустилась и храбро обогнула вагончик. Никого. Бытовки как черные спичечные коробки. Но… Катя поклясться была готова, что чувствует чей-то пристальный взгляд из тьмы.
Взгляд внимательный и стерегущий.
— Ты что? — Илона вернулась.
— Не знаю, мне показалось — там кто-то был. — Катя кивнула в темноту. Илона прислушалась. Кате показалось, что она встревожена.
— Пойдем, — она подтолкнула ее к вагончику.
Далекие шаги. Нетвердые, глухие. Катя вдруг почувствовала, что сердце ее в груди дико забилось. Да кто же это? Этот чертов невидимка?
— Эй, кто там бродит? — крикнула Илона хрипло. — Баграт, это ты? Идиот! Хватит дурака изображать!
«Вот оно что… Муж уехал… А он и не уехал совсем. А как в анекдоте», — страх Кати улетучился, стало смешно и неприятно. Только этого еще не хватало — присутствовать при супружеской сцене! Но…
Темная фигура вышла в полосу электрического света.
Это был не Геворкян. Не ревнивый муж из анекдота, следящий за женой. Это был тощий, длинный…
— Ромка, ты совсем, что ли, спятил? — зло крикнула Илона. Она узнала в незнакомце коверного.
Кате, правда, показалось, что Дыховичный появился с противоположной стороны от того места, где она впервые заметила это «что-то» во тьме, однако…
— Придурок. — Илона втолкнула Катю в вагончик. — Полоумный придурок. Как напьется, ничего не соображает.
— Мне очень неловко, что я тебя затрудняю, — сказала Катя, когда Илона поставила чайник и насыпала в чашки растворимого кофе.
— Ерунда, я все равно не усну.
— Бессонница?
— Вроде того. Тебе с сахаром? Печенье бери. Овсяное.
Катя смотрела на горку печенья в пластиковой вазочке. Ей было странно: ей, совершенно чужому человеку, вот который раз уж предлагают здесь кров и стол. И делают это так просто, словно так оно и должно быть, словно гостеприимство в порядке вещей. А вот попробуй незнакомец вечером постучаться в дверь вашей квартиры — ведь нипочем не откроете, подозревая грабителя и вора. А тут, в этом кочевье — двери настежь, все друг друга знают. И к чужим вроде радушны и вполне приветливы.
— Мы с тобой даже не представились друг другу, — Катя улыбнулась. — Правда, твое имя мне по представлению знакомо, Илона — красивое, редкое…
Это сценический псевдоним, да?
Илона кивнула.
— А вот у этого старичка, который со слоном, такая звучная фамилия Ростов-Липский — тоже псевдоним?
— Нет, у них династия, точнее, две династии были. Конюшня — это Ростовы, номер был известный, джигитовка, а дрессура — Липские.
— А у вашего Разгуляева тоже псевдоним?
Илона не ответила, выключила закипевший чайник, заварила кофе.
— Спасибо, не очень крепкий. Я вот сижу тут и думаю, — Катя вздохнула, — как у вас тут славно, по-человечески хорошо. Живете вы дружно, словно одна семья. И все же… Знаешь, отчего я сейчас так испугалась этого вашего пьяницу? — Она сделала страшные глаза и наклонилась к Илоне, словно доверяя опасную тайну:
— Я думаю, все же тут что-то неладно.
Кто-то с приветом тут у вас. Маньяк! Ведь два убийства уже… И это я тебе не как репортер говорю, а так, ну, просто… Вот поэтому я и испугалась. И ты, кажется, тоже.
Илона дотянулась до сумки, валяющейся на подоконнике, достала пачку сигарет и зажигалку. Предложила Кате, услышав «не курю, спасибо», щелкнула зажигалкой, затянулась, у — — Что это за парни с тобой были на репетиции?
Здоровый такой и маленький с усиками? Из газеты тоже? — спросила она вдруг, внешне никак не реагируя на слова Кати.
— Муж и его приятель.
— Муж — это который?
— Который машину подогнал. Ты ему еще двери открывала.
— А, молодец парень. — Илона выдохнула дым. — Давно ты замужем?
— Кажется, всю жизнь.
Илона усмехнулась, женщины порой понимают шесть смыслов в трех словах.
— А коротышка за тобой как хвост по всему цирку слонялся, я заметила. Смешной такой, сердитый.
Катя поняла, что под этим нелестным «коротышкой» красавица-блондинка подразумевает Мещерского.
— Мой тоже, наверное, успела заметить, ростом не вышел. Армянчик мой. — Илона утонула в дыму. — Так говоришь-то, маленький друг… Интересное психологическое наблюдение. — Она оглядела Катю, хотела что-то добавить, но внезапно прижала руку к губам, бросила сигарету, резко встала — только чашки звякнули. — Ничего, так что-то… Тошнит вроде. Одному нашему рыбы из Астрахани прислали, рыбы я натрескалась, вот и мутит, наверное, с нее. Ну все, вроде прошло. — Она вытерла губы, перевела дух. Щеки ее, всего минуту назад розовые, стали землистыми. Села, аккуратно поправила чашку на блюдце. — Так о чем это я? А, о коротышке твоем… Знаешь, в Праге, когда я там работала, у одной из наших такой номер был смешной.
— В Праге? — спросила Катя, следя за собеседницей. С Илоной что-то произошло.
— Ну да. Лучшей доли когда за бугром шукала. — Илона улыбнулась. — Я смоленская, а смоленские — они такие… По контракту два года в одном клубешнике выступала ночном. Набрали нас целую группу, кордебалет. Ну, знаешь, объявления дают: «Интим категорически исключен. Танец, красивая привлекательная внешность, пластика, вокальные данные».
Вокал, да… Ну, денежки, правда, платили. Семьсот баксов в месяц. Там за жилье только дорога платить, а то бы я больше наколотила.
— А что же ты в Чехии не осталась? Сейчас многие туда перебираются насовсем. А у тебя контракт был, работа.
— Я бы осталась. Да… Ладно, чего там, давно мы это проехали. Я лучше про номер расскажу. Там одна у нас была из Киева — «на перевоз на Кыев». — Илона усмехнулась. — Девчонка — ну что твоя баскетболистка, рост под два метра. Ты тоже, смотрю, высокая… Когда она себя под музыку демонстрировала, не только там пластикой или гарными своими полтавскими очами мужиков удивляла, а еще читала им этакие лекции. Чешский специально долбила, немецкий. Я парочку запомнила — «Похвальное слово великанам» и «Похвальное слово коротышкам». — Илона облокотилась на стол. Кате казалось, что ей все еще нехорошо: глаза ее лихорадочно блестели. — «Мне нравятся маленькие мужчины. Очень нравятся… Потому что все, чем они располагают, — мало, и они увеличивают это силой духа, выкованного в жесткой борьбе с самим собой. Их агрессивность божественна. Они будят во мне материнскую нежность. Нет ничего, в чем бы большая женщина отказала маленькому мужчине». У нее бюст был пятый номер. Мужики там от нее тащились все, балдели — как запоет…
Я тут вот нечто подобное попробовать хотела — не позволили.
— Почему? — спросила Катя. При этом ей отчего-то вспомнился сердитый Серега Мещерский.
— Палыч сказал: ну, ты, Илонка, даешь, у нас все же культурно-развлекательное заведение, а не бордель. А я… Слышала, наверное, на представлении, что мне эта старая ворона кричала?
