Андрей Воронин - Таможня дает добро

Брать водку Адаму Михайловичу не хотелось. Но и отказаться силы воли не хватило.

У дома Самусева Барановский приказал своему охраннику:

— Коля, водку в дом, быстро!

Коля схватил картонный ящик, занес в дом и поставил на веранде, прямо у таза с рыбой.

— Выпьешь со мной? — поинтересовался у Барановского Самусев.

— Нет, не буду, некогда. Дела ждут, их невпроворот, выше крыши.

— Ты молодой, у тебя дела. Прощай и помни,о чем мы условились: ты меня не знаешь, ты меня не видел, и где я обитаю, тебе неизвестно. Да, Геннадий?

— Да, да, конечно, так оно все и будет.

— Ну а теперь прощай, — сказал старик Самусев, держа руки в карманах телогрейки.

— Прощай, Адам Михайлович, прощай, родной. Спасибо тебе, что сохранил металл, спасибо, что отдал. А может, тебе денег все‑таки дать? У меня есть с собой, — Барановский запустил руку во внутренний карман плаща и буквально выхватил пухлый бумажник.

— Нет, деньги мне не нужны. Я и пенсию с трудом трачу. Куда мне деньги, к чему они мне? Иди, Геннадий, и забудь сюда дорогу. Я сделал то, о чем ты мечтал в тюрьме. Мы с тобой в расчете.

— Да, в расчете. Ты рассчитался сполна, я не ожидал, — опять произнес Барановский и, пятясь, покинул дом.

Дверь за собой он не затворил, и на этот раз вскочил в джип так, как ковбой вскакивает на лошадь, когда надо куда‑то мчаться, кого‑то спасать.

— Коля, гони в Москву, мать его…

— Все в порядке, Геннадий Павлович?

— В порядке, Коля! Давай!

Джип, сорвавшись с места, сразу же умчался, пугая собак, бродивших по улице, и разгоняя кур, которые всполошенно взлетали на заборы.

Самусев улыбнулся. Так улыбаются мудрецы, которые познали жизнь и точно знают ее смыл. А затем Адам Михайлович неторопливо направился к своему соседу, к Федору Потапову, к человеку, в чьем сарае еще совсем недавно хранилось бесценного металла на несколько миллионов долларов. Естественно, бывший фельдшер представить себе такого не мог.

— Федор! — зайдя во двор, крикнул Самусев. Федор появился с газетой в руках и в очках, висящих на кончике носа.

— Пошли ко мне, по стаканчику водки выпьем. Я тебя угощаю.

— Хорошее дело. Я тут статью читаю о мафии в правительстве. Любопытнейшая статья! Говорят, они денег крадут несчетное количество.

— Может, крадут, а может, нет, — благодушно заметил Самусев.

С газетой в руках, в очках, подрагивающих на кончике носа, Федор двинулся вслед за Адамом Михайловичем.

— Кто это был, Адам Михайлович?

— Один старый знакомый. Работал когда‑то под моим началом.

— Наверное, не бедный мужчина?

— Да уж не бедный, особенно теперь.

— Почему это теперь?

— Я ему помог дела поправить.

— И сильно помог?

— Думаю, что да.

— Денег одолжил ему, что ли?

— Нет.

— Как же ты ему тогда помог?

— Совет один хороший дал. Советы — они же ничего не стоят, и деньги за них брать грешно.

Войдя на веранду, бывший фельдшер покосился на картонный ящик, испещренный надписями.

— Это чего такое?

— А это, Федор, шведская водка, меня за совет отблагодарили.

— О! —воскликнул бывший фельдшер. — Я бы ему тоже советов дал, по–моему, у него с печенью проблемы.

— Нет у него проблем, Федор, поверь мне.

— Мне показалось, с печенью у него непорядок, мешки под глазами темные, и ногти какие‑то не очень здоровые.

— Когда это ты, Федор, успел заметить мешки. под глазами, он же очки не снимал?

— Я врач, Адам Михайлович, это моя профессия.

—- Хватит разглагольствовать, садись к столу, по стаканчику шведской водки выпьем.

Самусев взял нож, на ручке которого серебрилась чешуйка размером в десятикопеечную монету, разрезал коробку, где было восемь литровых бутылок «Абсолюта.» Несколько секунд смотрел на винтовые пробки, словно бы прикидывая, какую из бутылок выбрать. Затем увидел на одной пробке царапину и взял именно ее.

— Ага, — глядя на бутылку, с почтением произнес бывший фельдшер.

— Литр, — поддакнул ему Адам Михайлович, разглядывая бутылку с разных сторон. Он смотрел на нее так, будто это была не бутылка с водкой, а граната, которой предстоит уничтожить вражеский дот.

— Значит, тысяча граммов?

— Конечно, тысяча. Я уверен, грамм в грамм, шведы — люди пунктуальные, обманывать не станут, не в их интересах. Я Федор, решил дать тебе одну с собой.

— Зачем с собой? — удивился столь невиданной щедрости соседа бывший фельдшер.

— Да вот так. У меня их восемь штук, одну тебе, одну сейчас покатим.

— Думаешь, сдюжим? Говорят, шведская водка мягкая, это правда? — поинтересовался Федор Потапов.

— Сейчас мы с тобой это дело, так сказать, проверим. У нас будет возможность убедиться.

— Правда, Адам Михайлович, что после нее голова не болит?

— И это мы с тобой проверим, Иваныч.

— Ну тогда не томи, а то у меня уже слюна под самой гортанью стоит, вот–вот через нос полезет.

— Потерпи, — произнес Самусев, уверенным движением, словно бы он это делал каждый день или даже по несколько раз в день, свернул пробку. Та хрустнула неожиданно легко.

— Видал, пакуют слабо? — вставил свои пять копеек бывший фельдшер.

— Пахнет ничего, — втянув в себя запах из горлышка, сказал Самусев.

— Что за хрензя на ней такая? Из воска, что ли?

— Это называется, брат ты мой, дозатор.

— Дозатор? — изумился фельдшер.

— Да–да.

— На кой ляд он нужен, этот самый дозатор? Кому и что дозировать?

— Нужен он, Иваныч, лишь для того, чтоб в эти бутылки другую водку не наливали.

— А–а, — удивленно вертя в руках бутылку, бурчал фельдшер, — хитрые шведы, на честность они не рассчитывают. Сколько ж такая одна стоит?

— Вот тут я тебе не скажу, но, думаю, рублей двадцать стоит.

— Всего‑то? — изумился фельдшер.

— Двадцать американских рублей.

— А наших, российских, сколько будет?

Когда прозвучала цифра, фельдшер присвистнул и поморщился.

— Что‑то, знаешь, Адам Михайлович, мне и пить расхотелось. Это ж только подумать, столько денег в себя влить!

— Денег, конечно, много, но она нам досталась, так сказать, на ровном месте.

— Кстати, как твое сердце, не шалит в последние дни?

— Не шалит вроде бы, — ответил Самусев.

— А у меня вот что‑то шалит.

— Ну ничего, Иваныч, мы с тобой сейчас здоровье поправим.

На столе появились два стакана, алюминиевая миска с рыбой, выловленной и зажаренной накануне. На дубовой дощечке Адам Михайлович крупно нарезал хлеб. Двухсотграммовые стаканы были налиты до половины. От нетерпения бывший фельдшер даже скреб загрубевшими ногтями ладони рук.

— Поехали, что ли, Адам Михайлович, а?

— Тянуть не стоит.

Мужчины подняли стаканы, посмотрели друг другу в глаза, хитро улыбнулись, словно были заговорщиками, уже не принюхиваясь, не смакуя, залпом проглотили свои дозы.

— Ничего, забористая, — промокая губы кусочком хлеба, произнес бывший фельдшер.

— Рыбу ешь.

— Мы еще ту с женой не съели, что ты в понедельник дал.

— Бери, рыба‑то хорошая.

— Чего ж ей плохой быть? Вот я все время думаю, — занюхивая хлебом, сказал фельдшер, — что это тебе, Адам Михайлович, эта рыба далась? Разводил бы пчел или вообще ничего не делал.

— Люблю я это дело. Сколько тебе ни объяснял, ты никак понять не хочешь, что рыбалка — самое хорошее занятие. И нервы успокаивает, и свежим воздухом дышишь — в общем, полный профит.

— То, что воздухом дышишь, это хорошо. Самусев посмотрел на бутылку, затем на соседа.

Тот тоже смотрел на бутылку.

— Курант… Это что значит?

250

— Смородиной отдает, ты что, не слышишь?

— Я хотел сказать, что смородиновым листом пахнет. Это ж так можно в любую водку настоя смородинового листа намешать, и твой «Курант» получится. Пьется мягко, правду ты говорил, Адам Михайлович.

Самусев налил еще по полстакана. Мужчины, уже повеселев, немного размякнув, выпили. И в этот момент, даже не успев закусить куском рыбы, зажатым в пальцах, Адам Михайлович застыл, лицо его исказила странная судорога, словно изнутри все мышцы вдруг сжались. Фельдшер смотрел на своего соседа и приятеля широко открытыми глазами и жадно втягивал в себя воздух.

— Не так что‑то, Михалыч! Чую, не так! — уже хрипя, захлебываясь слюной, пробормотал фельдшер.

Но Адам Михайлович Самусев его уже не слышал. Глаза у него закатились, он засучил ногами, обутыми в галоши, вцепился руками в край стола. Кусок рыбы упал на пол. Старик быстро задышал, слишком быстро, почти как бегун–спринтер, его глаза уже ничего не видели, зрачки побелели.

— Воды… воды… — судорожно шептал Самусев. Но воды бывший фельдшер уже не мог подать.

Он, с грохотом опрокинув стул, упал на пол и забился в конвульсии. Изо рта повалила пена, глаза закатились, и, несколько раз дернув левой ногой, бывший фельдшер умер.