Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»
– Не забывай пословицу – простота хуже воровства.
* * *Простояв на остановке битых полчаса, Лена отправилась на вокзал пешком. Стандартная стекляшка под названием «У дороги» стояла на углу и ее ни с чем нельзя было перепутать, разве что с такой же стекляшкой под другим названием, которые стоят на обочинах всех российских дорог.
Лена толкнула тяжелую дверь из листового железа, увернулась от той же самой двери, норовившей обрушиться на нее под силой мощной пружины и продолжила путь в полумраке. Несмотря на то, что в зале стояли вполне типовые низенькие столики с облупившейся полировкой, сразу можно было сказать, что хозяйкой кафе была небогатая женщина: бесформенные вещицы, витые из соломки, безвкусные кашпо с пучками растений свисали со стен. На полке бара стоял запыленный двухкассетник, мурлыкавший что-то из репертуара «Европы Плюс». Над приемником висел рушник с вышитой надписью
«Пусть доброта и наш уют
Опять вас в гости к нам ведут»
«Доброта» может быть, но насчет «уюта» – это наглая ложь, сочла Лена и села. Колени ее упирались в жесткий край стола и «уют» был очень далек от реализации. В кафе абсолютно не было публики, кроме одного шофера, расправлялвшегося с полной тарелкой дымящихся пельменей. Она прождала добрых пятнадцать минут официантку, затем подошла к буфетной стойке и застучала вилкой о стеклянную вазочку с салфетками.
– Вам что-нибудь надо?
В дверях появилась официантка с пудреницей в руках. Она была девушкой молодой и хорошенькой, но лицо у нее было мрачным, словно она сомневалась, что получит жалование в следующий раз. Лена заказала чай с пирожным и лишь, когда та принесла заказ, осмелилась задать свой вопрос.
– Скажите, вы не знаете, доктор Глузский живет здесь?
– Доктор Глузский? – та пожала плечами с видом полнейшего недоумения. – Нет, здесь нет никакого доктора. Только эта лахудра носит такую фамилию, а ее мамаша – уже другую.
Девушка нахмурилась.
– Знаете, поскольку у нее есть пацанёнок, то можно вычислить, что и муж наверняка был, хотя… – она сделала невыразимый жест руками. – Хотя, если у нее действительно был муж, то я не знаю, что с ним случилось. Сбежал вероятно, и не скажу, что я его за это обвиняю. А может, помер. – Она доверительно нагнулась к Лене. – Знаете, в этом паршивом городишке люди вешаются чуть ли не ежедневно. А на что жить? Этот громадный комбинат закрыт, весь город мается без работы, пенсий не дают, пособий не выплачивают. Людям, если честно, даже самогонка в глотку не лезет. Я сама здесь недавно и не собираюсь задерживаться ни в этом городишке, ни в этом заведении. Нет, я не из тех крыс, что тонут вместе с кораблем, я еще за себя постою. – Она взяла у Лены пятерку и заговорщицки шепнула: – Я позову вам эту мымру, только вы при ней про меня ни слова.
Вошедшая минутой позже женщина словно была создана для мук и страданий. У нее было кроткое, покорное лицо, недорогие на запястьях и пепельно-серые волосы, затянутые назад вылинявшей лентой. Выглядела она так, словно единственными целью и делом ее жизни было страдать и упиваться собственными муками. Она была призвана получать приказы. От наглых торговых чиновников, рэкетиров, пьяницы-мужа, старых и требовательных родственников – от кого угодно, лишь бы их отдавали уверенным голосом. Она жалко закивала шоферу, уже расправившемуся с пельменями и теперь ковырявшему спичкой в зубах и с нервной улыбкой поспешила к Лене. Нитка зеленого бисера вокруг ее шеи издавала резкий звук при каждом шаге.
– Добрый вечер. Надя сказала, что вы хотите поговорить со мной. Надеюсь, вам не на что жаловаться.
Ее низкий, мягкий голос звучал так, словно она привыкла к жалобам.
– Нет, вовсе нет. У вас все очень мило. Я хотела бы поговорить с вами по чисто личному делу. Я полагаю, вы жена доктора Глузского?
– Да, да, я его жена, Ирой меня зовут… благодарю… – взгляд ее запнулся о журналистское удостоверение. – Я была его женой до…
Лена показалось, что она вот-вот заплачет.
– О, извините. Я не знала, что с вашим мужем что-то случилось?
– Случилось? Не знаю. Может, и случилось. Вы думаете, он умер? О, нет, он не умер. По крайней мере, я так не думаю. Просто мы… просто он…
Она замолчала, оглядываясь на любопытствующее физиономию у углового столика.
– Не прошли бы вы ко мне? Там тихо, и мы могли бы поговорить, конечно, если вы не возражаете… но если у вас есть новости о Мише…
Она помогла Лене отодвинуть стул и повела вглубь кафетерия, поднявшись несколько шагов по лестнице, оказавшейся прямо за дверью.
Комната над подвалом кафе была маленькой и яркой, но со-вершенно лишенной уюта. Несмотря на летнюю погоду, она обогревалась малюсеньким электрокамином, а скатерть на столе имела мертвый, полинялый вид, который появляется после слишком многих стирок.
– Мы тут и живем… Жили… Видите ли, у мамы однокомнатная квартира, и мы с Мишей решили оборудовать себе здесь гнездышко.
«Неудивительно, что он сбежал, – подумала Лена, – было отчего, жить с этой клушей, постоянно ощущая кухонный чад, запах варящихся сосисок и слыша бесконечную пьяную лопотню заехавших клиентов».
– Здесь же вот и Миша родился. Он у нас Михал Михалыч.
Из кресла, задвинутого в самый угол комнаты выглянул мальчик лет тринадцати-четырнадцати с большой головой и заячьей губой. У него были подслеповатые на выкате глаза, к которым он чересчур близко держал книжку со стихами.
– Хочешь, пойди погуляй, Мишук, – сказала Ира.
– Мне надо заниматься, – с упреком сказал мальчик и вновь уткнулся в книжку.
Процветающе и богато в этой комнатушке выглядела только одна стена. У нее стоял книжный шкаф, полный ярких переплетов. Там была и русская классика, и Голсуорси, и Мериме, и «Библиотека приключений», стояли там и медицинские тома. Лена могла прочитать заголовки на корешках: «Хирургия. Акушерство и гинеколо-гия. Физиология».
Справа от шкафа в стене был проход в другую комнату, прикрытый занавесом. Время от времени Лена слышала за ним поскрипывание досок и тяжелые, медленные движения.
– Ну, о чем вы хотели мне сказать? – Ира засуетилась вокруг Лены. – У вас есть новости о моем муже? Понимаете, он оставил меня некоторое время назад, и я подумала, не собирается ли он подать о себе весточку. Одна очень нехорошая дамочка вынудила его меня бросить и, возможно, она же не дает ему писать…
– Боюсь, что у меня для вас нет никаких новостей.
Лена глянула на фотографию доктора на камине. Он на вид был симпатичен, но, казалось, напрочь лишен характера. Добрые глаза, приятные нос и рот, твердый подбородок, но все это как-то странно не вязалось одно с другим и поэтому не создавало определенной личности. Обширная лысина не украшала лицо. Тем не менее, он не походил на человека, которого кто-то мог принудить к чему-либо.
– Нет, я хочу получить информацию от вас, – проговорила Лена. – У вас есть адрес вашего мужа? Он вообще-то в России?
– Нет, не знаю. Он с этой… уехал. Куда-то далеко. В Сибирь. Последний раз я слышала, что у нее есть дом где-то под Челябинском.
– Понимаю. Тогда мне лучше объяснить вам, что мне надо. Я, собственно, приехала не столько из-за вашего мужа, сколько из-за случая, который был у него много лет назад. Я журналистка, понимаете, и… – Лена вытащила свою карточку и начала рассказывать наспех приготовленную историю совсем как инструктировал ее Барский и как ее одобрил шеф. Она умела правдиво врать, и все пошло гладко. Она пишет серию статей о величайших преступлениях прошлого и в виду важного нынешнего положения Корсовского решила включить в общий ряд убийство его ребенка. Она хорошо все это объяснила и, когда закончила, Ира Глузская села рядом с ней, явно приняв ее историю за чистую монету.
– Да, понимаю. Так уж случилось, я прекрасно помню тот случай. Младенца принимал Миша. Пациентка была дочерью очень важных родителей, и Миша на некоторое время вообще переселился к ним в дом. Мне было жаль малютку, но этот Корсовский, вероятно, был ужасным человеком. Бедный Миша был тогда очень расстроен.
– Ужасным! – Лена изумленно приподняла брови. – Но почему вы так говорите?
– Ну, он был так груб… Через несколько дней после рождения этого младенца, Миша что-то заметил. Я понятия не имею, что именно, Миша никогда не говорил со мной о пациентах, но я знала, что он обеспокоен. Во всяком случае, Корсовский вел себя с ним возмутительно. Он стал придираться к Мише, оскорблять его и в конце концов приказал ему убираться. Я помню, что когда убили ребенка, мне даже показалось, что это возмездие Божие… Конечно, ужасно говорить и даже подумать такое. Я сожалею об этих словах и, конечно же, так не думаю. Просто мой муж был всегда так добр и нежен. Это было просто подлостью со стороны Корсовского.
– О, все нормально, я понимаю ваши чувства.
Лена обдумывала следующий ход и взгляд ее упал на книжный шкаф.
