Андрей Воронин - Таможня дает добро
— Нужен он, Иваныч, лишь для того, чтоб в эти бутылки другую водку не наливали.
— А–а, — удивленно вертя в руках бутылку, бурчал фельдшер, — хитрые шведы, на честность они не рассчитывают. Сколько ж такая одна стоит?
— Вот тут я тебе не скажу, но, думаю, рублей двадцать стоит.
— Всего‑то? — изумился фельдшер.
— Двадцать американских рублей.
— А наших, российских, сколько будет?
Когда прозвучала цифра, фельдшер присвистнул и поморщился.
— Что‑то, знаешь, Адам Михайлович, мне и пить расхотелось. Это ж только подумать, столько денег в себя влить!
— Денег, конечно, много, но она нам досталась, так сказать, на ровном месте.
— Кстати, как твое сердце, не шалит в последние дни?
— Не шалит вроде бы, — ответил Самусев.
— А у меня вот что‑то шалит.
— Ну ничего, Иваныч, мы с тобой сейчас здоровье поправим.
На столе появились два стакана, алюминиевая миска с рыбой, выловленной и зажаренной накануне. На дубовой дощечке Адам Михайлович крупно нарезал хлеб. Двухсотграммовые стаканы были налиты до половины. От нетерпения бывший фельдшер даже скреб загрубевшими ногтями ладони рук.
— Поехали, что ли, Адам Михайлович, а?
— Тянуть не стоит.
Мужчины подняли стаканы, посмотрели друг другу в глаза, хитро улыбнулись, словно были заговорщиками, уже не принюхиваясь, не смакуя, залпом проглотили свои дозы.
— Ничего, забористая, — промокая губы кусочком хлеба, произнес бывший фельдшер.
— Рыбу ешь.
— Мы еще ту с женой не съели, что ты в понедельник дал.
— Бери, рыба‑то хорошая.
— Чего ж ей плохой быть? Вот я все время думаю, — занюхивая хлебом, сказал фельдшер, — что это тебе, Адам Михайлович, эта рыба далась? Разводил бы пчел или вообще ничего не делал.
— Люблю я это дело. Сколько тебе ни объяснял, ты никак понять не хочешь, что рыбалка — самое хорошее занятие. И нервы успокаивает, и свежим воздухом дышишь — в общем, полный профит.
— То, что воздухом дышишь, это хорошо. Самусев посмотрел на бутылку, затем на соседа.
Тот тоже смотрел на бутылку.
— Курант… Это что значит?
250
— Смородиной отдает, ты что, не слышишь?
— Я хотел сказать, что смородиновым листом пахнет. Это ж так можно в любую водку настоя смородинового листа намешать, и твой «Курант» получится. Пьется мягко, правду ты говорил, Адам Михайлович.
Самусев налил еще по полстакана. Мужчины, уже повеселев, немного размякнув, выпили. И в этот момент, даже не успев закусить куском рыбы, зажатым в пальцах, Адам Михайлович застыл, лицо его исказила странная судорога, словно изнутри все мышцы вдруг сжались. Фельдшер смотрел на своего соседа и приятеля широко открытыми глазами и жадно втягивал в себя воздух.
— Не так что‑то, Михалыч! Чую, не так! — уже хрипя, захлебываясь слюной, пробормотал фельдшер.
Но Адам Михайлович Самусев его уже не слышал. Глаза у него закатились, он засучил ногами, обутыми в галоши, вцепился руками в край стола. Кусок рыбы упал на пол. Старик быстро задышал, слишком быстро, почти как бегун–спринтер, его глаза уже ничего не видели, зрачки побелели.
— Воды… воды… — судорожно шептал Самусев. Но воды бывший фельдшер уже не мог подать.
Он, с грохотом опрокинув стул, упал на пол и забился в конвульсии. Изо рта повалила пена, глаза закатились, и, несколько раз дернув левой ногой, бывший фельдшер умер.
А Самусев еще корчился, пытаясь вызвать рвоту, причем делал он все это почти бессознательно. Но рвота не вызывалась, внутри организма словно бы все оцепенело. Адам Михайлович задышал еще более судорожно, прерывисто, а затем уткнулся головой в стол, хотя конечности все еще продолжали дрожать. Голова елозила по столу, бутылка с водкой опрокинулась набок, покатилась и упала на пол.
Два пенсионера были мертвы.
А черно–синий джип в это время уже подъезжал к автомагистрали.
—Номера, ребятки, надо поменять.
— Да–да, — джип затормозил, съехал на проселок и остановился в кустах. Два охранника Барановского быстро выскочили из машины с отвертками в руках, и через пять минут номера на джипе уже были сменены на настоящие.
— Вот так‑то лучше.
О том, что одна из бутылок шведского «Абсолюта» отравлена, охранники, естественно, знать не могли, знал лишь их хозяин. Но и Геннадий Барановский не мог знать что именно эту бутылку, именно в этот день, можно сказать, в этот час, вытащила из ящика рука Адама Михайловича Самусева, сейчас уже безжизненная.
— Скорее! — подгонял водителя Барановский. — Только правил не нарушай! Нарушишь — уволю, без куска хлеба оставлю! — радостным и залихватским тоном произнес Барановский.
Охранники переглянулись. В подобном состоянии духа их босс бывал крайне редко, такой радости в глазах Геннадия Барановского охранники не видели уже давненько.
Когда на дороге возник синий указатель — до Москвы тридцать километров, — возбужденно потирая руки и чуть ли не покусывая ногти, Геннадий Павлович Барановский потянулся к телефону. Охранник покосился на своего хозяина, выбросил за окошко недокуренную сигарету.
— Что смотришь? — хмыкнул Барановский.
— Настроение у вас хорошее, Геннадий Павлович.
— У тебя бы, Коля, тоже было хорошее, если бы ты знал, что случилось.
— У меня, глядя на вас, Геннадий Павлович, настроение сразу же поднимается.
— Не настроение, а хер подниматься должен, — Барановский откинулся, сладко потянулся, вытянул немного затекшие ноги, несколько раз сжал на ногах пальцы — так, как это делает огромная обезьяна.
Затем тряхнул головой, закурил сигарету, вторую за этот день. Охранник быстро и расторопно поднес огонек зажигалки.
— Не суетись, Коля, не суетись. Скоро наша жизнь изменится.
— В лучшую сторону, надеюсь, Геннадий Павлович?
— А то в худшую, можно подумать! Посмотрев записную книжку, Барановский набрал номер. Ответили тотчас.
— А, Карпов, здравствуй! Барановский тебя соизволил побеспокоить. Небось еще спишь, дрыхнешь? А жизнь уже мимо проходит.
— Нет, на ногах, — ответил невидимый абонент.
— Если на ногах — хорошо, а если бы и лежал в кровати, тебя напряг бы.
—Может, не надо, Гена?
— Карпов, напрягись. Я хочу, чтобы сегодня ты мне организовал встречу с твоим Конрадом, или как там его… Сведенборгом…
— Конрад Сведенборг, — уточнил Карпов.
— Ну так вот, с ним и сведи меня. Разговор у меня серьезный, так что место для встречи подбери сам, чтобы можно было с глазу на глаз вопрос перетереть.
— А что за вопрос, если не секрет?
— Тебя, Карпов, он не касается, ты свои комиссионные получишь в любом случае.
— Понял, будет сделано. Где тебя найти можно? Из машины звонишь? Наверное, движешься от Латвии в первопрестольную?
— Почти угадал, — хмыкнул Барановский. — В общем, позвонишь.
Машина уже находилась у кольцевой, когда телефон ожил.
— Слушай, Геннадий Павлович, — сразу же перешел к делу Карпов, — можно встретиться прямо сегодня, у него форточка между двумя и четырьмя. Если тебя устроит, то у меня.
— У тебя дома, что ли? — немного недовольно буркнул Барановский.
— У меня.
— Я подъеду, а там глянем.
— Ты один будешь, Геннадий Павлович?
— Как всегда, со своими ребятами.
Барановский небрежно бросил на сиденье трубку и принялся потирать вспотевшие ладони. Даже на трубке остались влажные следы пальцев. Лицо Барановского сияло, глаза блестели, как у алкоголика в предчувствии утренних ста граммов водки.
Джип промчался по кольцевой каких‑нибудь километров пятнадцать, затем свернул. А через час двух ящиков в темно–синем джипе уже не было. На сиденье, завернутый в газету, лежал один из стержней.
Ровно в два часа джип Геннадия Павловича Барановского был уже на Комсомольском проспекте. Барановский легко, молодцевато, выбрался из машины, взглянул на окна квартиры своего знакомого и взмахнул рукой. Хозяин квартиры смотрел на улицу немного заискивающе и в то же время настороженно улыбаясь.
Дверь открылась словно по мановению волшебной палочки, затем захлопнулась. Два охранника остались в джипе. В руках Барановского был маленький кейс с кодовым замком. Он, даже не воспользовавшись лифтом, поднялся на второй этаж. И здесь дверь отворилась, снова словно бы по волшебству. Хозяин квартиры Кирилл Петрович Карпов, мужчина лет пятидесяти, с довольно заурядной внешностью, но при дорогих часах и перстнях, улыбался, протягивая Барановскому руку.
— Здравствуй, здравствуй, Гена! Ты, как всегда, пунктуален.
— Сведенборг здесь? — спросил Барановский, коротко глянув в глаза хозяину квартиры.
— Здесь, а где же ему быть? Если Кирилл Петрович Карпов берется за дело, то знай, все будет выполнено в срок, как условленно.
— Это ты мне, Карпов, не рассказывай, побереги басни для какого‑нибудь лоха. Я‑то тебя давно знаю, и обещаниям твоим цена тоже невелика.
— Ты, Геннадий Павлович, сильно меня не упрекай, не наезжай, как говорится.
— Ты меня не интересуешь, Карпов. Где швед Сведенборг?