Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Ну? Я жду, кого ты видел? Кроме Новлянского, который ушел за дом вместе с Шиповым? Зверева видел? — он кивнул на стену.
— Нет. Они вроде бы с Алисой на озеро ходили.
— Откуда тебе это известно?
— Майя Тихоновна сказала. Хотя нет, это еще до завтрака было.
— Так, информация гражданки Даро Майи Тихоновны, так и запишем. А она сама что делала?
— Я не знаю. Может, на кухне была или где-то в саду…
— А брат Шилова Георгий так до самого обеда и не появлялся?
— Нет.
— Но потом, когда уже стало известно о смерти, он говорил, как провел тот день?
— Мне — нет.
— А вы с ним что — не дружите?
Корсаков пожал плечами.
— Не так он, значит, свободомыслящ, как его брат-всепрощенец, — усмехнулся Сидоров.
Корсаков упорно молчал.
— Ну а что делал этот ваш секретарь?
— Файруз появился раза два в саду. А потом куда-то уехал на машине.
— Куда?
— Он мне не докладывал. Спросите у него сами.
— Когда он вернулся?
— Незадолго перед тем, как на дачу приехала милиция.
— Если потребуется, подтвердишь на очной ставке, что Файруз уезжал на машине и ехал по шоссе в то самое время, когда там убили Шипова?
— Но он мог по другому шоссе ехать в город! Спросите у него сами.
— Спросим. Но ты подтвердишь?
— Да, — Корсаков опустил голову. — Да, да!
— Не ори.
— Значит, вы нас в убийстве подозреваете? — Корсаков смотрел теперь на сыщика. — Нас? С самого начала?
А про сумасшедшего вы нам солгали? Специально?
— Мы привычки такой не имеем — лгать. — Сидоров прищурился. — Это вы вот любители… Сумасшедший сам по себе, вы — сами по себе. Когда его поймаем, и с ним все разъясним, а пока… Можешь своим там передать открытым текстом: я это дело раскрою во что бы то ни стало.
И на все эти там ваши звания, известность и славу мне плевать с тридесятой колокольни. Пока у меня Генеральная прокуратура и ГУУР это ваше дело не очень-то и затребовали — своих, видимо, в столице выше крыше, ну, значит, это мой крест. И ежели мне для дела по-свойски с кем-то потрепаться придется, как вот с тобой сегодня, то…
А там жалуйтесь на меня хоть в ООН. Граница — вон она, через болота. Так что дальше границы меня не пошлют, а разжаловать-то — у нас тут все равно работать некому. Так что — жалуйтесь. Тут человек убит. Зарезан, как кролик.
И все на моем участке. А вы ни на грош следствию помочь не хотите. Что я с вами, цацкаться буду?!
Мещерский едва успел отскочить от двери: Корсаков, видок был у него — краше в гроб кладут, вылетел из кабинета точно пушечное ядро.
— Вам плохо, Дима? — участливо осведомился Мещерский. — Он что, плохо с вами разговаривал? Грозил? Что вы ему сказали?
— Поехали отсюда! — Корсаков стиснул его руку. — Это просто ненормальный. Маньяк. Представляете, он обвинил меня в том, что я убил Андрея! Вот так взял и без всего — словно кнутом по лицу. Сказал: мы все для него — нули, он нас всех подозревает в убийстве и… Господи боже, никогда не думал, что мне захочется въехать кому-то по зубам! Но я.., я просто растерялся от неожиданности.
— Если бы вы его ударили, вас бы точно арестовали за хулиганство. — Мещерский быстро потащил его к выходу. — Тише, он же все слышит! Поехали, а то он еще передумает. Неужели и с Григорием Ивановичем так беспардонно посмеют обращаться?
— Они и его подозревают, — сообщил Корсаков. — Всех, он же сказал. Всех, кроме…
— Кроме?
— Да кроме вас и Вадима. Можете считать, вам крупно повезло, что вы оказались тогда в милиции. — Корсаков покачал головой и вымученно улыбнулся. — А я думал, что алиби только в детективах бывает нужно. А получается, кто его не имеет…
— Глупости все это. Заранее подготавливают себе алиби только самые недалекие умы. Даже в детективах. — Мещерский тоже улыбнулся в ответ.
— Да?
— Точно, — Мещерский уже открывал дверь. — Стопроцентное алиби — это самый веский повод к подозрению. Парадокс, скажете? По крайней мере я так считаю.
Это искусственное нагромождение причин и следствий, которые вроде бы опровергают возможность конкретного лица совершить что-либо в конкретном месте в установленные временные рамки, но…
— Что? — Корсаков смотрел на собеседника с тревожным интересом.
— Эта искусственная стройность и безупречность всей логической цепи и должна настораживать в первую очередь. Природа — иррациональна. А в нашей последовательной жизни властвует хаос. Даже наука сейчас появилась такая — хаусология. Словом, на всякую причину находится антипричина, на всякое следствие — антиследствие, а в результате — все течет, все меняется. И постоянства нет ни в чем. Вот почему я не верю в стопроцентные алиби, Дима.
— Даже в свое собственное? То, что вы во время убийства находились там, где это могут подтвердить многие свидетели?
Мещерский улыбнулся, давая понять, что шутит.
— Надо выпить. — Корсаков с силой захлопнул за собой дверцу «Хонды», поймал взгляд Файруза и только махнул рукой. — Григория Ивановича дождемся и прочь от этого клоповника. Сейчас отниму у Алиски бутылку и напьюсь в стельку. А кстати, интересно…
— Что интересно? — Мещерский увидел, как дверь клоповника растворилась и на пороге появился невозмутимый и спокойный Григорий Зверев.
— Да вот когда этот милицейский Малюта на меня там набросился, я вдруг вспомнил, что в то утро Новлянский ходил за Андреем точно приклеенный. А прежде Петька такой общительностью не отличался. Вот меня и заинтересовало, что именно ему потребовалось от Андрея именно в то утро: вы не спрашивали его?
— Я впервые от вас это узнаю, Дмитрий.
— Тогда поинтересуйтесь. Только не так грубо, как этот жандарм.
Глава 16
РЕЕСТР ЗАГАДОК
Когда Сидоров и К° отбыли в отдел, когда страсти в доме понемногу улеглись, когда Марина Ивановна Зверева впервые за эти дни сошла в столовую завтракать, когда превосходный кофе прояснил туманное сознание и подстегнул угаснувшее воображение, словом, когда все эти факторы, чудесным образом совпав, сплелись в единое целое, Вадим Андреевич Кравченко решил твердо и бесповоротно: пора наконец без суеты и спешки составить свой личный реестр событий и наблюдений, свидетелем которых ему и Мещерскому довелось быть.
Для подобной умственной медитации требовалось уединение, и он не нашел ничего лучшего, как покинуть дом и сад и направиться к артезианскому колодцу. Именно там, на месте убийства Сопрано (как ему представлялось), его обязательно должно было посетить детективное вдохновение.
Кравченко терпеть не мог логики — даже в Институте имени Патриса Лумумбы, в котором он с грехом пополам учился по настоянию своих родителей, некогда имевших возможности устроить туда сына, схлопотал по этому предмету жирный «неуд». И еще он терпеть не мог, когда в его умственные процессы вмешивались посторонние.
А посему, добравшись до ТОГО САМОГО МЕСТА, он решил действовать так, как ему уже давно хотелось. Скинул куртку, примерился, прогнулся назад, словно собираясь сделать гимнастический мостик, и.., опустился сначала лопатками, а затем и всей напрягшейся от усилия спиной на горячий от солнца металлический «крест» — крышку.
Голова и руки безвольно свисали вниз, ноги носками упирались в землю. Он продвинулся чуть вперед, и ноги тоже свободно свесились. И теперь он ЛЕЖАЛ НА ТОМ САМОМ КОЛОДЦЕ, так же, как и тот, кого истекающим кровью взгромоздили сюда четыре дня назад. Только живому тут было гораздо неудобнее.
Он напряг шею, приподнял голову: солнце сегодня хоть и яркое, но светит уже по-осеннему. Направо — кромка кустов. В густой зелени тут и там уже мелькают золотистые, оранжевые листья, красные огоньки спелых ягод боярышника. Небо высокое, вылинявшее — серо-голубое, а со стороны озера ползет лохматая туча-шарик. Снизу из колодезной глубины несет прохладой и сыростью — хоть и на самом дне, но вода там, видно, все же осталась.
Кравченко закрыл глаза, расслабился. Попытался хоть на мгновение полностью слиться и с этим колодцем, и с осокой у его основания, и с боярышником, и с молодыми соснами на холме. Спина ныла, в голове уже шумело от прилива крови. И тут — яркая вспышка. Ослепила и.., погасла. Только легкий туманчик клубился, а затем и он растаял в солнечных лучах — смутное озарение, увы, так и не превратившееся в догадку.
Он поднялся, поудобнее уселся на колодце, достал из брошенной на траву куртки блокнотик и черный фломастер, позаимствованные из кабинета Файруза. Провел вверху черную траурную полосу.
Вот на листочке появился первый кособокий крестик.
Далее они заполняли собой бумажное поле, превращая его в миниатюрное кладбище. И каждый что-нибудь да означал. Первый: «Кошмар с расчленением трупа». Второй — «испуг Зверевой и вызванная им реакция — письмо». Тут Кравченко на минуту задумался и потом вывел: "Ее замешательство от нашего быстрого приезда. Примечательная фраза: «Меня ничто не беспокоит. Я никогда прежде не была так счастлива». В центре кладбища появился пузатый нуль:
