Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович
— И вы стреляете?
— Еще как! Однажды Матвея проучила. Расхвастался: «Вот я стрелок, а ты с десяти шагов в корову не попадешь!» Я ему и говорю: «Бросай фуражку!» Он подбросил, от нее один козырек остался. Посмотрели бы вы на его рожу!
Галина поднялась, придерживая вздувшуюся колоколом юбку.
— Нужно все ж повидать Олега. А то его одного понесет!
«Симпатичная девушка. Подозревать ее нелепо».
Мазин спустился со скалы и пошел вдоль речки, поглядывая на густо замешанную глиной неспокойную воду. «Интересно, что предпринял Борька? И сумел ли Матвей переправиться?» Как бы уточняя эту мысль, он посмотрел на гладкий, устойчивый с виду валун.
— Дяденька! На тот камень не вставайте. Подмыло его.
Игорь Николаевич увидел низкорослого паренька, одетого в длинную, с отцовского плеча стеганку и фуражку с золочеными листиками — эмблемой, сползавшую на уши.
— Почему ты решил, что я полезу на камень?
— Да вы ж на него смотрите и ногой примерялись. «Нужно быть очень наблюдательным, чтобы заметить непроизвольное движение!»
— Спасибо, друг. Как тебя звать-то?
— Коля.
— Николай Матвеевич?
Угадать было нетрудно. Щуплый паренек как две капли воды походил на Филипенко.
— Сколько ж тебе лет, Николай Матвеевич?
— Четырнадцать.
— Ого! Комсомолец уже?
Мальчику трудно было дать больше двенадцати. И не только по фигуре. Глаза у Коли были детские, не похожие на глаза тех преждевременно созревших городских подростков, с которыми Мазину приходилось иметь дело по службе.
— Не, пионер еще. А вас как зовут?
— Меня, Коля, зовут Игорь Николаевич. Ты здесь форель ловишь?
Паренек улыбнулся городской наивности.
— Форель под плотиной клюет… А это правда, Игорь Николаевич, что дядю Мишу убили?
— Правда.
— Вот жалко. Он здесь самый лучший был.
— Самый лучший? Почему? Он рисовал тебя?
— Не… Хотел нарисовать, но я неусидчивый. Не вышло. Зато мы с ним на охоту ходили. Дядя Миша, правда, ничего никогда не убьет. И стрелять не любил. Ходить любил, рассказывать. Про войну, как он воевал. Про Москву, про художников знаменитых. Сурикова он очень любил. Знаете «Переход Суворова через Альпы»?
— Знаю.
— Обещал меня в Москву, в Третьяковскую галерею повезти. Мы с ним часто ходили. Особенно на Красную речку.
«Там нашли самолет».
— Почему на Красную? Это красивое место?
— У нас везде красиво. Речка из озера водопадом пробивается. Напротив красных скал. Потому и речку Красная называют. А вообще-то она не красная, обыкновенная. А на гору ни за что не взойти. Озеро знаете только как увидеть можно?
— Нет, — ответил Мазин, с удовольствием слушая симпатичного паренька.
— Нужно на Лысую подняться. Она выше озера. С нее в бинокль озеро здорово видно! Там, где лед протаял, синие-синие пятна. У дяди Миши бинокль был двенадцатикратный. Заберемся мы на Лысую, и он сидит, смотрит долго-долго.
— А самолет Михаил Михайлович не видел?
— Не… Никто не видел. Отец первый. Когда лавина пропасть засыпала.
«Зачем этот вопрос? Чем мой путь лучше Борисова? Он стремится к упрощению, я усложняю. Но где все-таки Валерий?»
— Ты, Коля, не встречал сегодня Валерия Калугина?
— Не.
— А с ним вы в горы ходили?
— С Валерием? — спросил мальчик, не скрывая пренебрежения. — Куда ему! Ленивый он. Шашлыки любит. Купит мяса и зажаривает на полянке, — засмеялся Коля; и видно было, что покупка мяса с его, сына охотника, точки зрения — вещь нелепейшая. Мазин улыбнулся.
— По горам, выходит, не ходок? Куда ж он сегодня девался?
— Да спит, наверно, в хижине.
— Где?
— В хижине. Тут рядом с колхозной пасекой домик ничейный. Его как дядя Миша отругает, он — туда, валяется на кровати.
— Проводишь меня к домику?
— Пойдемте, — охотно согласился мальчик и сразу зашагал вперед, ловко выбирая камни поровнее и посуше.
Они обогнули калугинский дом стороной и вошли в полутемный лес. Все вокруг насквозь промокло. Холодные и тяжелые капли непрерывно скатывались с поникших веток. Особенно неприятно стало идти, когда каменистую тропу сменила расквашенная глина.
— Далеко еще, Николай?
— Вот, Игорь Николаевич!
Посреди просторной поляны зеленело застарелой тиной неглубокое озерцо. Посреди него плавала дверь с привинченной ржавой ручкой, никому в этих щедрых лесом местах не нужная, а за озерцом Мазин увидел похожий на другие домик под тесовой крышей. Над крышей поднималась струйка сизоватого неуверенного дыма.
Мазин пошел впереди мальчика. Ему хотелось заглянуть сначала в окно, но ближнее окно оказалось закрытым, и он остановился перед неплотно притворенной дверью, поймав себя на том, что ждет чего-то неожиданного. Дверь отворялась наружу. Игорь Николаевич потянул ее и остановился на пороге. На раскладушке, покрытой расстегнутым спальным мешком, лежал Валерий, уткнувшись лицом в подушку. Мазин схватил его за плечо.
Валерий повернулся и сел на койке, уставившись на непрошеных гостей недовольным взглядом.
— Что вам нужно?
— Простите. Мне показалось, что вам нехорошо. Ваша поза…
— Моя поза никого не касается. Зачем вы пришли?
— Возможно, вы не знаете…
— Все знаю.
Валерий говорил зло, грубо.
— Почему же вы здесь?
— А ваше какое дело?
Мазин подавил нарастающую неприязнь к художнику.
— Если у вас все в порядке, не буду мешать…
— Убирайтесь!
— Вы негостеприимны, — сдержался Мазин.
— Не хочу разделить участь отца. — Он вдруг вскочил и схватил ружье, стоявшее у стенки. — Убирайтесь отсюда, слышите! А то я всажу вам дроби в брюхо.
Игорь Николаевич шагнул вперед и сделал быстрое движение. Валерий отлетел на раскладушку, а ружье стукнулось об пол. Мазин поднял его и вышвырнул патрон. Валерии ошеломленно наблюдал за ним с кепки.
— Извините, — сказал он наконец и спаясничал совсем по-вчерашнему: — Так уж получилось, мы не виноваты.
— Кто вам сказал о смерти отца?
— Ну, Марина сказала.
— Когда?
— Сразу же после того, как ваш друг затеял свой идиотский эксперимент. Спустилась вниз и сказала. Нужно ж ей было с кем-то поделиться. Она-то не прокурор. У нее нервы есть.
— У Бориса Михайловича тоже. И он не прокурор, как вам известно. Он делает все, чтобы разоблачить убийцу вашего отца. Разве вы не знаете, чем кончился «идиотский эксперимент»?
— По вашей физиономии вижу, что никого вы не поймали.
— Вы отличный физиономист. Однако Калугина пытались убить еще раз тем самым ножом, которым вы открывали бутылки.
— Нож я брал у Олега. Да что вы плетете! Это же провокация!
— Вы возвратили нож?
— Черт его знает! Наверно. Зачем он мне нужен? Оставьте меня в покое. И не воображайте себя Эркюлем Пуаро. Тут и милиция зубы сломает, будьте уверены. Не по зубам орешек. Не сумочку вытащили.
— Вы говорите так, будто имеете определенные предположения.
— Никаких предположений! — выкрикнул художник и снова сменил тон. — Вам-то зачем это, доктор? Это нас касается, меня. Не ввязывайтесь вы не в свое дело. Отдыхайте лучше. Не нравится в поселке, располагайтесь здесь. Когда солнце появится, вы оцените. Вид божественный! — закончил он вполне доброжелательно.
— Спасибо, — ответил Мазин, присматриваясь к Валерию.
— Отдыхайте! А я пойду. Хорошо, что вы меня разбудили.
«Чумной парень», — вспомнил Игорь Николаевич слова пасечника. «Он нервничает и переживает. Это попятно. Но что у него на уме? Что значит, «это нас касается, меня»? Или ничего Fie значит?»
Мазин посмотрел в окно и снова увидел зеленую лужу с плавающей дверью и густой туман, скрывший горные склоны.
— Вы его обязательно найдете, Игорь Николаевич, — сказал Коля.
— Кого?
— Кто убил. Я догадался.
— О чем же ты догадался?
— Да как вы у Валерия ружье вышибли, я и догадался, что это вы.
— Кто ж я, по-твоему?
— Мы с дядей Борей на лису ходили, — заговорил Коля быстро, спеша объяснить, о чем он догадался, — и дядя Боря меня похвалил. Говорит: «Ты следопыт настоящий, тебе бы в уголовном розыске работать». А я спросил: «А вы сами много преступников поймали?» А он говорит: «Я — мало, но у меня друг есть, он особенно опасных ловит». Я тогда еще подумал: вот бы на вас посмотреть! А как вы приехали, я все думал: вы это или не вы? Ну, а как вы ружье выбили, понял — точно.
