Кирилл Казанцев - Таежный рубикон
Шел всю ночь, поминутно озираясь, готовясь к тому, что голодные твари догонят и начнут рвать на части. Но бог миловал. Может, со следа сбились, а может, нажрались вдоволь, до визга, своим сдохшим матерым собратом.
Просто повезло. Уматно[51]пронесло, прокатило мимо... А петрил[52]уже – все. Каюк, амба...
В Ретиховку идти было нельзя. Там-то уж точно кодла зачалит[53]. И если даже не засмолят[54], то уж, точняк, нальют, как богатому[55]. Потому решил рвать в сторону Отрадного, примерно прикинув по своим старым следам нужное направление.
Тащился по тайге и усиленно ворочал дыней. Иква[56]осталась в городе. Этот марамой Игорек приказал перед выездом никому с собой никакой ксивы[57]не брать. Теперь придется какого-нибудь лоха щипануть[58]– иначе в поезд не сядешь. Хорошо еще овес в наличии. Пара франклинов в заначке. На какое-то время можно не париться. И пожрать хватит, и флакон[59]дернуть.
* * *Но прошляпил, купился, как пацан, когда неожиданно вынесло на бугор запряженную в дровни лошадь. Не успел вовремя метнуться за дерево. Заметили, суки! Догнали и сбили с ног. Хохотнувший Дыба прищурился, потирая кулак:
– А-и, молодца! Сам пришел, да?! Решил, гондон, не сучиться?
– Да нет... – попытался вскипишнуться Щир, но, поглядев в черные кошачьи зрачки Дыбенко, понял, что пропал. Что поздно петь по-белому в пустой надежде на спасение, поздно ехать на небо тайгой. И, сглотнув слюну, хрипло попросил:
– Дай покурить. Уже уши прет...
– Дай ему, Вить, – снисходительно буркнул Шурик. – Пусть дыманет на прощанье...
Щир, стоя на коленях, терпеливо, вперив взгляд в перетоптанный снег, подождал, пока пацан подойдет поближе, взял у него сигарету из рук, нагнулся, чтобы прикурить от протянутой зажигалки и тут же отработанно посунулся вперед. Двинул мордатого головой в пах, и тот, сложившись пополам, зажав ладонями свое поврежденное хозяйство, застонал. Дыба шустро среагировал – схватил Щира за волосы и потащил на себя. И сразу вверх. И, коротким рубящим ударом согнутых пальцев саданув его по кадыку, тут же отдернул руку. Щир выгнулся дугой и натужно захрипел, и глаза его полезли из орбит, закатились. И, пару раз дернувшись, как кукла с севшей батарейкой, он в последний раз, словно только со сна, лениво и протяжно потянулся и затих.
Татьяна
Обида на Андрея очень скоро прошла, истаяла без следа. Не такая уж она и дура, чтобы не понять, что нагрубил-то он ей вовсе не по злобе, а просто чтобы отвадить от себя в опасное время, оберечь от серьезной напасти. А значит, не совсем же она ему безразлична! Значит, питает он к ней все ж таки какие-то чувства! Ну, пускай не любовь... Пускай хоть бы жалость. И то уже для нее ой как важно! Так дорого знать, что она для него не пустое место!.. Тогда еще можно жить и надеяться, и терпеливо ждать, что когда-нибудь, может быть, и приблизится он, прирастет душой. Поймет, дурак безглазый, что другой такой, как она, ему ни в жизнь не найти! Ей же не деньги от него нужны, не блага какие-то земные, как жадной и глупой его женушке! Ей же надо просто, чтобы был всегда рядом. Всегда – и в горе, и в радости. А уж она-то ему всю себя отдаст. Всю как есть, без остаточка! Только б понял про это! Только б понял...
Шла с Семенычем по лесу и терзала себя, и мучилась. Разум говорил, что прав Андрей – нечего ей там мешать, висеть у него на руках тяжким грузом. Что больше пользы будет, если приведут они мужиков деревенских на подмогу, в полицию сообщат... А сердце ни в какую не соглашалось, тянуло назад. Призывало вернуться к нему обратно, чтоб хоть как-то помочь. Да хотя бы собой заслонить, если надо будет!.. И так плохо было от мыслей этих, что кружилась голова и отнимались ноги. Просто отказывались нести по глубокому рыхлому снегу. Страсть как хотелось остановиться, присесть на минуточку, чтоб поплакать о своем. Может, тогда и попроще, полегче станет...
* * *Семеныч, тяжело дыша, шагал впереди, то и дело опасливо поглядывая на Танюшу через плечо. Как чувствовал, что с ней сейчас творится. Горевал, по-видимому, что не может ничем ей сейчас помочь.
Уже порядком завьюжило, потащило поземку острыми шустрыми змейками. Затрепало, пригнуло крепким буйным северяком голый беспомощный тальник. Обеспокоенно захлопали, освободясь от снежного плена, тяжелые кедровые лапы, зашвыряли с вышины обломанный сушняк и прочий лесной хлам.
И шаги теперь стали труднее и короче. Приходилось уже идти вперед, наклонясь, вполоборота, прикрывая лицо поднятым воротником. Вот и далекий заливистый лай Акая сразу же спрятало, отнесло ветром в сторону. И одиночный выстрел потонул в метельной кутерьме, не дошел до слуха, не насторожил вовремя ни Татьяну, ни Семеныча. Так и брели, сгорбившись, пока в упор не наткнулись на медленно тащившиеся по бездорожью сани бандюков. Не попали нечаянно прямо к ним в лапы. Семеныч даже не успел сорвать с плеча двухстволку. Только беззвучно опрокинулся на снег от сильного удара в лицо и потерял сознание. А Татьяна из последних сил долго пыталась вырваться из рук здоровенного амбала, ожесточенно царапалась и кусалась, когда он, сграбастав ее в охапку, молча, тащил к саням.
* * *– Да, Игорь, я понял! Все понял. Иду уже, – отчеканил Дыба и, задвинув антенну, сунул за пазуху портативную рацию. Уставился на Татьяну своими угрюмыми и холодными зыркалами. Так, что у нее мороз пошел по коже. И, обращаясь к своему помощнику, рявкнул коротко: – Все, Витек, погнали дальше! Некогда!.. Да звездани ты этой сучонке по кумполу, чтоб не дергалась! Че ты с ней возишься...
Татьяна тут же образумилась, прекратила сопротивляться. С ногами забравшись в солому, обеспокоенно затрясла Семеныча, затрепала его по щетинистым впалым щекам, пока, очнувшись, не застонал: «Не боись, дочка... Я хорошо... Я нормально». Принялась поправлять на нем расхлестанную одежду, чтобы не замерз ненароком. Прижала к себе поближе. Что-то жесткое мешало под боком. Пошарила в соломе рукой, отгребла ее в сторону и испуганно вскрикнула – чья-то ледяная нога в сапоге бесчувственно телепалась в дровнях при каждом наезде на колдобину.
– Заткнись, дура! – сквозь зубы цыкнул на нее Дыба. – И чтоб не звука...
Демин
Его руки все еще продолжала бить противная мелкая дрожь. И левая нога самопроизвольно выстукивала на жестком промерзшем коврике какой-то дикий степ. Слишком мало времени прошло. Не успел еще до конца осознать, что все самое страшное осталось позади.
Все еще стояли перед глазами с воплями рванувшиеся вдогон бандюки. Сверкнувшее в их руках оружие. И жуткий грохот выстрелов все еще звучал в ушах. Сколько их было-то – этих выстрелов? Два или три. Совсем немного. Но как ужасно в этот момент все съежилось, омертвело внутри! Не сразу понял, что стреляют не целясь, просто для острастки, боясь, наверное, повредить ненароком дорогой командирский джип.
Покосился на Купцова и нервно хохотнул: «Сережа, ты хоть штаны-то надень, слышишь? Штаны, говорю, надень. Причиндалы отморозишь». И чувство острой жалости к совершенно растерявшемуся, окончательно сломавшемуся под тяжестью навалившихся обстоятельств коллеге вдруг пронизало Андрея Ильича насквозь. И даже густой стойкий «аромат», исходивший от Сергея, не вызывал у Демина теперь ни малейшего отвращения.
– Успокойся, Сереж, – легко, словно боясь поранить, дотронулся он до покрытой гусиной кожей острой коленки Купцова. – Ради бога, успокойся... Уже все... Все позади... Все... Мы вырвались, дружок... Теперь уже они нас никак не догонят. Слышишь?
– ...
– Мы их просто сделали, Серега... Мы их как мальчишек сделали! – твердо произнес Андрей Ильич и улыбнулся. – Теперь только до трассы дотянуть, и все...
– Они нас все равно найдут, – каким-то совершенно чужим металлическим голосом неожиданно возразил Купцов. Проронил совершенно бесстрастно, и на его бескровном лице не отразилось при этом никаких эмоций.
– Ну, что ты, Сережа? – отмахнулся Демин. – Никто нас с тобой искать не будет! Им сейчас, дорогой ты мой, просто не до этого. У них сейчас других проблем – выше крыши. Так что – не беспокойся... Посмотри там лучше в бардачке. Страсть как курить хочется!
– ...
– Сережа, ну очнись ты наконец... Хватит уже... Посмотри сигаретку. Может, есть там.
Купцов, явно превозмогая себя, медленно потянулся к бардачку. Долго возился с защелкой непослушными одеревеневшими пальцами, пока дверца сама не отвалилась. Демин нетерпеливо посмотрел в его сторону и наткнулся взглядом на какой-то несуразный, словно обрубленный предмет в руке Сергея. И только присмотревшись внимательнее, догадался, наконец, что же это такое. Травматический револьвер какой-то странной конструкции.
