Клод Файар - Клоун умер на манеже
В пантомиме, которую играл в этот вечер Паль, у него не было повода дать публике полюбоваться одним из его роскошных костюмов. Он был одет в простой традиционный костюм Пьеро, но сшитый из первосортного белого атласа, с пуговицами из огромных красных драгоценных камней.
Паль был замечательным скрипачом и на каждом представлении оставлял за собой право сыграть соло. И еще он иногда пел. В этот вечер, как того и ожидали, он спел «Добрый вечер, мадам Луна!»
Людовико и его сестра Марта все еще оставались под самым куполом. Когда Паль начал петь и поднял взор к небу, чтобы отыскать там луну, подружку всех Пьеро, Людовико отбросил трапецию с укрепленным на ней картонным кругом, выкрашенным серебряной краской, на котором была нарисована насмешливая луна.
Паль от неожиданности отпрянул, схватился за лоб. Тогда Марта бросила второй диск, но на нем луна была суровой. Потом Людовико и Марта потянули трапеции к себе, и две луны, поднимаясь и покачиваясь, сплелись воедино.
Растерянный, напуганный Паль спотыкался все больше и больше. И когда он пропел:
Мне кажется, что я немного пьян.Я, кажется, хватил немного лишку. —
в зале раздался дружный хохот.
– Такая глупая шутка с этой луной, – сказал Джулиано, – а публика всегда в восторге. Впрочем, в целом интермедия довольно комичная. Дальше уже не так смешно. Но, я думаю, вы знаете продолжение.
– Да, – ответил Ошкорн. – Насколько я помню, Штут-Коломбина снова появляется на манеже, и Паль думает, что это призрак…
– Слов нет, юмор мрачноватый, но публике нравится…
– Паль обворожителен, ничего не скажешь, – проговорил Ошкорн, – и можно понять, в чем секрет его успеха. А как относится к этому Штут, не ревнует?
– Вы не знаете женской души. Штут пользуется таким же – если не большим! – успехом. Женщины любят тех, кто заставляет их смеяться, пусть даже предмет их обожания ужасающе гротескный! – ответил Джулиано.
Он склонился к Ошкорну:
– Вы можете убедиться в этом на примере мадам Лора. Сначала она была весьма благосклонна к Палю. Но победу одержал Штут. И какую победу!
Тем временем свет снова начал постепенно гаснуть. Зал погрузился в полумрак: два прожектора с синими стеклами окутали манеж мертвенным светом. Начиналась третья часть пантомимы.
В полутьме Ошкорн увидел Жана де Латеста, тот проскользнул за спинами зрителей в проходе вокруг партера и сел на свое место в ложе.
Коляска снова медленно выехала на манеж. Пони был покрыт отороченной серебром черной попоной – такими покрывают лошадей, впряженных в катафалк.
В коляске лежала распростертая Коломбина – в той же позе, что и прежде, без признаков жизни, с кинжалом, который все еще торчал в ее груди.
При виде этого зрелища Паль отшатнулся. Потом он взял себя в руки. Он вдруг понял, что это на, него нашло просто какое-то наваждение, он считал, что убил Коломбину. Нет, он не убил ее, она вернулась, вот она, живая! Обезумев от радости, он, подпрыгивая, побежал за коляской, которая уже заканчивала традиционный второй круг по манежу. Когда наконец коляска остановилась, Паль с живостью схватил руку Коломбины и поцеловал ее.
И тут он снова с гримасой ужаса отшатнулся и, чтобы не видеть душераздирающей картины, закрыл лицо руками.
– Штут затянул игру, – сказал Джулиано. – В остальном все, как обычно. Паль опускается на колени, чтобы поцеловать Коломбине руку, она, воспользовавшись этим, изо всех сил ударяет его кулаком по затылку. А потом они обнимаются… Так что же все-таки там происходит?
Тоже явно заинтригованный происходящим, к коляске подошел месье Луаяль. Он склонился над Штутом и, потрясенный, отпрянул. Публика в зале покатывалась со смеху.
Месье Луаяль снова склонился над Штутом, осмотрел кинжал, вытащил его из раны. Брызнула кровь. Месье Луаяль сделал знак своим сыновьям, и они повели пони с манежа. Публика провожала их дружными аплодисментами.
– Отлично сыграно! – сказал Ошкорн.
– Отлично сыграно! – согласился Патон.
– Скверная шутка – ответил Джулиано. – Пойдемте! Я думаю, что на этот раз вы потребуетесь.
Патон машинально взглянул на часы. Было ровно двадцать два часа пятьдесят две минуты.
5
В ожидании судебно-медицинского эксперта и комиссара полиции квартала труп Штута перенесли в артистическую уборную, которую он до сих пор делил с Палем, и положили на диван.
Рухнув в кресло, Паль рыдал как ребенок. Над ним, нежно взяв его за руки, склонилась наездница Преста. Сквозь рыдания Паль твердил:
– Теперь я потерял все!
Служащие цирка один за другим подходили к телу. Патон хотел было всех разогнать, но Ошкорн остановил его:
– Пусть идут. Интересно посмотреть на реакцию каждого при виде тела, а вреда от этого никакого. Наверняка для расследования нет ни малейшей зацепки. О, хотел бы я, чтобы они все сняли свой грим. Под слоем белил не угадаешь выражения их лиц.
– Да уж точно, если кто и побледнеет, не увидишь, – мрачно пошутил Патон.
Ошкорн внимательно вглядывался в каждого, кто появлялся в уборной. Одни приближались к покойному, склонялись над ним, другие ненадолго застывали в дверном проеме, потом внезапно исчезали.
Воздушный гимнаст Людовико решительным шагом направился к Штуту. Он долго внимательно смотрел на него, потом взглянул на Престу. Девушка вскинула на него глаза, и ноздри ее вздрогнули. Людовико приоткрыл рот, явно собираясь что-то сказать.
Ошкорн ждал этой минуты. Но Людовико не промолвил ни слова. Инспектор коснулся рукой его плеча.
– Вы хотели что-то сказать? Что именно?
– Ничего. Я ничего не хотел сказать.
– Нет, хотели! Людовико улыбнулся.
– Мне нечего сказать, кроме того, что говорят в подобных случаях: «Бедный малый!»
После Людовико подошел лилипут Мамут. Он тоже поднял растерянный взгляд на Престу. И, как и с Людовико, Ошкорну показалось, будто Мамут хотел что-то сказать, но промолчал, потому что этого не желала Преста.
Одновременно с лилипутом вошли ковёрные и «огюсты». У них не было времени снять грим, и Ошкорн чувствовал какую-то неловкость, глядя на эти комично разрисованные лица, на эти изображающие смех рты до ушей, которые так странно контрастировали с их встревоженными взглядами и плачущими голосами. Впрочем, они, должно быть, и сами сознавали, что в этой ситуации выглядят неуместно, потому что некоторые стыдливо прижимали руку ко рту, стараясь скрыть выражение смеха, нарисованное на их лицах.
Но разве сам покойный не выглядел нелепо? Когда за кулисами Штута вытащили из коляски, чтобы перенести в уборную, его парик и соломенная шляпа упали, обнажив тщательно напомаженные волосы с безукоризненным пробором. Но никто не догадался снять с его лица грим. Он так и остался в нем – красный нос пьяницы, огромный рот, густо накрашенные углем веки. И главное – он остался в своем смешном, нелепом наряде, в этом розовом платье с воланами, и оно все было испачкано уже запекшейся кровью. Глаза Штута были открыты, зрачки совсем сузились.
– Кто возьмет на себя труд вымыть ему лицо? – спросил Патон. – Может, вы, Паль?
Но Паля охватил такой ужас, что Патон не стал настаивать. Кивком головы Патон задал этот немой вопрос всем стоящим рядом, одному за другим. Все отказались.
– Не станете же вы хоронить его в таком виде! – прогремел Патон.
– Конечно, нет, – согласился Джулиано.
Он взял кусок ваты, плеснул на нее немного жидкости для снятия грима и осторожно провел тампоном по лицу Штута. Паль поднялся с кресла и подошел к покойному. Кожа на лице Штута постепенно очищалась, его черты принимали обычный облик. Проступила большая царапина, это утром Штут порезался во время бритья. Наконец от грима не осталось и следа. Но глаза Штута все еще были широко открыты. Джулиано попытался опустить веки, но они с каким-то тихим звуком – словно что-то щелкнуло! – снова поднялись, и Паль вздрогнул.
Джулиано хотел снять с Штута платье с воланами, но Патон жестом остановил его. Потом он повернулся к Жану де Латесту.
– Месье де Латест, будьте добры, распорядитесь, чтобы никто из служащих цирка и из труппы не ушел без нашего разрешения.
Жан де Латест грустно улыбнулся:
– Преступником может быть и кто-нибудь из публики…
– Если так, то у нас нет ни малейшего шанса найти его, по крайней мере сейчас. Даже если убийца еще в зале, все равно и помыслить нельзя о том, чтобы подвергнуть осмотру всех зрителей. Да и что мы можем найти? Удар нанесен так умело, что наверняка ни одна капля крови не попала на убийцу. А если, совершив преступление, он сразу же скрылся, то уж сегодня вечером мы его, конечно же, не найдем. Ведь в цирк только войти свободно нельзя, а выйти – пожалуйста. Пошлите ко мне контролера, что стоит на входе. А остальные – прошу вас, распорядитесь – пусть ждут, мы их вызовем.
– И как долго ждать? Ведь все мы, в том числе и я сам, ездим на метро, как бы нам не опоздать на последний поезд.
