Клод Файар - Клоун умер на манеже
– Красивая девчонка эта Преста! – сказал он. – Не одного вас она заворожила. Видите в проходе парня с курчавыми волосами? Это Людовико, воздушный гимнаст, звезда мирового класса. Говорят, он отказался от многих престижных контрактов ради того, чтобы остаться здесь, рядом с Престой. А она смеется над ним! Это до добра не доведет! А еще взгляните там же на молодого человека в голубом комбинезоне. Это Рудольф, конюх. Два года назад он случайно попал в цирк. И Преста его околдовала. Над ним она тоже посмеивается. Вернее, ведет себя так, словно и не замечает его. Это тоже до добра не доведет! И еще Мамут…
Старикашка умолк. Только что на манеж выбежали ковёрные. Началась короткая интермедия, разыгрываемая для того, чтобы дать возможность подготовить следующий номер. Они выбежали крича, смеясь, толкаясь. Их игра была грубовата, они просто бузотерили. Из них только лилипут Мамут обращал на себя внимание. Он шел семенящей походкой и плачущим голосом выкрикивал веселые шутки. Он заявил одному из своих приятелей, что он фокусник и может сделать так, что из обыкновенной шляпы вытащит жареного петуха. Надо только найти у кого-нибудь шляпу – обязательно черный котелок.
– Господа, кто одолжит мне свою шляпу для маленького фокуса? Ны, месье? Нет? Очень жаль! Может, вы, месье в третьем ярусе? Нет? Почему же? Я ведь верну ее вам, слово Мамута!
Мамут настаивал, его поддерживали все ковёрные и «огюсты».[1] Краснея при мысли, что он привлекает внимание всего зала, старикашка с третьего яруса мужественно защищал свою шляпу. Но в конце концов он сдался, и котелок, передаваемый из рук в руки, перекочевал в руки Мамута. Старикашка встал и, вцепившись руками в перила рампы, с тревогой следил за каждым движением Мамута. А тот, поманипулировав тремя яйцами, положил их в котелок, изо всех сил стукнул по нему кулаком и воскликнул:
– Итак, подайте горячее!
Увы! Вместо обещанного петуха на дне шляпы оказалась отвратительная тягучая желтая масса. Старикашка тяжело опустился на скамейку.
– Извините меня! – вскричал Мамут. – Я совсем забыл, петуха я съел за обедом!.. Я покажу фокус в следующий раз! Вот ваша шляпа, и примите мои извинения!
Это было жестоко по отношению к старикашке, но весь зал стонал от хохота, видя его растерянность и ярость. Тщетно старался бедняга обуздать свой гнев, скрыть, как у него от негодования дрожат губы. Он тихо пробормотал какие-то угрозы, заявил, что пожалуется дирекции и она должна возместить ему стоимость шляпы, почти совсем новой шляпы, это будет справедливо!
В эту минуту его сосед взглянул на него повнимательнее. И узнал в нем Джулиано, одного из клоунов цирка. Немного уязвленный тем, что его так одурачили, он склонился к нему и сказал:
– Сегодня вы превосходно сыграли роль простака! Примите мои поздравления!..
Старикашка поднялся со своего места.
– Мой номер окончен. Возможно, я еще сейчас вернусь. Но на всякий случай доброго вам вечера… господин инспектор Ошкорн!
3
Сосед с лицом бульдога повернулся к Ошкорну.
– Ну что, дорогой, обвел он тебя вокруг пальца! Выходит, зря мы по твоему наущению карабкались на третий ярус, зря словно контрабандисты с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза шляпами проскальзывали мимо контролеров! Они все равно засекли нас! А ведь если подумать, чего нам было прятаться?
– Я тебе уже сказал! Чтобы каждый занимался своим делом, и не считал своим долгом ломать перед нами комедию. Ведь все то время, что мы вели расследование по делу Бержере, они только и делали, что ломали комедию.
До реплики старикашки инспектор Ошкорн считал, что они прошли в цирк незамеченными. Контролер рассеянно взглянул на билеты. Стоявший у кассы Жан де Латест как раз в эту минуту отвернулся и, казалось, не заметил их. Что же касается капельдинерши, то она с безразличным видом отвела их на места, согласно билетам.
Ошкорн склонился над барьером, оглядел огромную раковину с ярко освещенным манежем. С высоты он хорошо различал лица: лицо Жана де Латеста, беседующего в ложе с каким-то незнакомым Ошкорну мужчиной, лицо чеха Рудольфа. Он видел Серве, исполняющего обязанности «месье Луаяля» – в голубой униформе, с шамберьером[2] в руке, за ним – трех его сыновей, тоже в голубом. Он видел рабочих сцены. Он узнавал их всех! Всех их он подолгу допрашивал несколько месяцев назад. Мадам Лора, владелица цирка, собственной персоной сидела в своей ложе одна.
Из всех, с кем ему пришлось иметь дело за время их расследования по делу Бержере, никто не показался ему столь загадочным, как эта светловолосая женщина со спокойным и суровым выражением лица…
Да, приходится признаться, их расследование зашло в тупик. Но у инспектора Ошкорна еще теплилась надежда, и он со дня трагедии упорно продолжал вникать в жизнь цирка. После смерти месье Бержере сразу стало ясно, кто на самом деле истинный его владелец: мадам Лора, которая до тех пор считалась просто владелицей части акций. И она передала управление цирком не Жану де Латесту, что казалось бы вполне естественным, а Рожеру Дюбуа, знаменитому клоуну, выступающему под именем Штут. Кое-кто утверждал, будто Штут – любовник мадам Лора и что именно он заставил ее выкупить акции Бержере.
Ошкорн вдруг подумал, что как раз сегодня – ровно полгода со дня убийства месье Бержере.
– Уже полгода! – пробормотал он. – Как быстро бежит время!
Целый месяц он вместе с инспектором Патоном сел расследование, но они так и не сдвинулись с мертвой точки. Потом подоспело другое дело, и они несколько ослабили свое рвение. Но драма в Цирке-Модерн не выходила у Ошкорна из головы. Дело казалось ему интересным, и он боялся, как бы комиссар Анье не передал его кому-нибудь другому. Оно до сих пор не закрыто. У комиссара Анье никогда нельзя было просто закрыть неперспективное дело. Когда расследование затягивалось, застревало на мертвой точке, он откладывал досье в сторонку отлежаться. Потом в одно прекрасное утро снова пускал своих инспекторов по следу.
Именно так и произошло сегодня утром. Ошкорн и Па-тон получили приказ снова заняться делом Бержере. К большому огорчению Патона, который без особого энтузиазма воспринял необходимость вернуться в круг людей, которых он скопом называл шутами.
Впрочем, он совсем не разбирался в театральной иерархии. Шутами для него были все артисты, будь они даже звездами первой величины. И он не понимал того интереса, который проявлял к этой публике его напарник.
Выйдя из кабинета комиссара Анье, Патон и Ошкорн посоветовались, как им действовать. Патон считал, что нужно немедленно идти в цирк, собрать всех артистов и служащих, которые были там в вечер убийства, и снова допросить их.
Ошкорн упорно настаивал на том, что действовать надо деликатнее, и в конце концов убедил Патона пойти на вечернее представление инкогнито.
«Нам надо, – убеждал он, – посмотреть на людей со стороны».
И вот – превосходный результат! Сейчас весь цирк уже знает, что полиция снова здесь! А ведь именно этого они хотели избежать!
Двое полицейских еще не подозревали, что волею случая они присутствуют на самом сенсационном представлении!
В антракте оба полицейских остались на своих местах. Ошкорн продолжал обозревать зал. Он увидел, как Жан де Латест со своим спутником направился за кулисы. Месье Луаяль и униформисты тоже удалились. Мадам Лора, явно поколебавшись немного, накинула на плечи меховой палантин и не спеша покинула ложу.
Полицейские, каждый про себя, размышляли над убийством месье Бержере и вспоминали все детали расследования.
Ошкорну, в частности, не давало покоя одно маленькое открытие, которое он сделал на третий день расследования. На подушке одного из кресел в кабинете месье Бержере, на боковой ее стороне, он обнаружил разрез сантиметров в десять длиной.
«Вы обратили внимание, что здесь кожа порвана?» – спросил он тогда Жана де Латеста.
Тот был искренне удивлен.
«Кресла совсем новые. Еще и месяца не прошло, как мы купили их. Поставщик гарантировал нам качество».
«О, дело не в качестве кожи, – ответил ему Ошкорн. – Если быть точным, то это не разрыв, а разрез, сделанный скорее всего ножницами и наверняка с какой-то целью».
Жан де Латест пожал плечами, как бы показывая, что он и сам теряется в догадках. Они поговорили о чем-то другом, потом Ошкорн вернулся к прежней теме.
«Эта подушка могла бы послужить великолепным тайником, – сказал он. – Через прорезь в нее можно засунуть добрую пачку купюр. Жаль, что я не увидел ее в самом начале расследования!»
Это был намек на восемьдесят тысяч франков, исчезновение которых из сейфа месье Бержере было зафиксировано в деле.
И так как Жан де Латест смотрел на него в полном недоумении, он пояснил:
«Совершив злодеяние, убийца испугался, что его могут заподозрить и обыскать, и спрятал свою добычу, решив забрать ее при удобном случае. Да, я бы очень хотел, чтобы это было так! Это свидетельствовало бы о том, что убийца не только служащий цирка, но еще и один из тех, кто имеет возможность беспрепятственно входить в этот кабинет. А насколько легче было бы искать дичь здесь, а не среди зрителей!»
