Татьяна Полякова - Интим не предлагать
— Это летучие мыши, — сказала я громко и от звука собственного голоса малость приободрилась. — Летучие мыши всегда садятся на белое. Их здесь, надо полагать, целые полчища. И никакой чертовщины… — «Только дурак нечистого поминает ночью, да еще на кладбище», — пронеслось в моей голове, я ускорила шаг, но очень скоро вновь замерла: в полночной тишине отчетливо слышались шаги, кто-то шел следом за мной по тропинке. Я резко повернулась: никого, постояла, прислушиваясь, и вскоре вновь услышала шаги, они как будто удалялись, а я что есть силы припустила к дому, на ходу размышляя: калитку я заперла, но здесь есть еще две калитки, и открыть их при желании нетрудно. А может, они и вовсе не запираются? Кто угодно мог оказаться на кладбище, например, чтобы напрямую выйти с площади Свободы на проспект Ленина. В обход минут тридцать будет, а здесь… Я влетела в дом, заперла дверь и отдышалась, после чего уже не торопясь вошла в кухню. Сенька и отец Сергей мирно беседовали, сидя у окна.
— Вы, наверное, устали? — ласково спросил хозяин. — Идемте, я покажу, где устроиться. Места у нас, слава богу, хватает.
И действительно, с виду небольшой дом оказался довольно просторным: сразу после кухни шла комната хозяина, затем небольшая спаленка с полукруглым окном, которую я сразу же выбрала для себя, а дальше еще две комнаты, в одну из них дверь была закрыта, в другую распахнута настежь. В соседней комнате стоял диван, шифоньер, низкий столик и два кресла. Имелся даже телевизор, что как-то не вязалось с кладбищем. Сенька решил обосноваться здесь. Мы умылись, племянник ушел спать, пожелав нам спокойной ночи, я вымыла посуду и тоже отправилась на покой, а отец Сергей остался в кухне с какой-то толстенной книгой, должно быть, духовного содержания. Поглазев минут пять в окно, на то, как в лунном свете блестят мраморные надгробия, я покачала головой и легла. Но уснуть у меня не получилось: то ворона каркнет, то ветка стукнет, то луна светит слишком ярко. Повертевшись с боку на бок, я решила попытаться найти какую-нибудь книгу или газету, на худой конец, и занять себя чтением, раз уж: мне не спится. Тут дверь в мою комнату приоткрылась, и Сенькин голос позвал:
— Дарья, ты спишь?
— Нет, — ответила я, садясь в постели, Сенька прошмыгнул в комнату и сообщил виновато:
— Дарья, там кто-то ходит.
— Где?
— Под окном. Я выглянул, никого… А кто-то ходит.
— Ясно, — вздохнула я. — Тащи сюда постель, устраивайся на полу.
Сенька исчез и вернулся через несколько минут, расстелил постель, лег на правый бок и почти мгновенно уснул. Порадовавшись за него, я тоже сомкнула глаза, Сенька сопел, а я улыбалась, присутствие племянника успокаивало. Сквозь дрему я отчетливо услышала звук шагов прямо под окошком. Человек, или кто бы там ни был, постоял немного, прошел еще несколько метров и вновь замер. Я встала, распахнула окно и выглянула. Луна скрылась, и тьма была такая, хоть глаз выколи, фонарь возле церкви горел, но свет сюда не доходил. Так что совершенно напрасно я вскакивала с постели. Оставив окно открытым из принципиальных соображений, я легла, настоятельно рекомендуя себе уснуть немедленно. Мне это как будто удалось, но и во сне я видела надгробья, церковь, белой свечкой устремленную в небо, и летучих мышей. Над самым моим ухом захлопали крылья, и кто-то ворчливо произнес:
— Вот, дьявол… Господи, прости грешного раба твоего.
На этом мои ночные мучения не закончились. Прошло несколько минут, в кустах где-то слева от дома зашуршало, затем раздался тяжкий вздох, что-то со звоном разбилось, а мужской голос заявил досадливо:
— Ну и хрен с ней.
Я прислушалась и вскоре могла насладиться чьим-то пением. Могучий бас громко вывел «Степь да степь кругом…», а я вздохнула с облегчением: все ясно, никакой мистики, подвыпивший мужичок пробует свои силы в искусстве вокала. С шумом распахнулось соседнее окно, и отец Сергей громко позвал:
— Данила, ты что ж вытворяешь, окаянная сила, есть у тебя совесть в таком месте песни распевать, антихрист? — Окошко захлопнулось, и стало тихо, как в могиле. Я хмыкнула и мгновенно уснула.
Разбудил меня легкий шорох, я открыла глаза: в окно светило солнце, Сенька спал, разметавшись и сбив одеяло на пол, а возле окна стояла бабка в белом платочке и с любопытством меня разглядывала.
— Здравствуйте, — сказала я.
— Доброе утречко, — ответила она и шмыгнула носом, мгновенно став похожей на кикимору из сказки. — Долго спите. Уже одиннадцать часов.
— Да? Вчера легли поздно.
— Вы отцу Сергею родственница?
— Да, родственница.
— А мальчишечка ваш?
— Племянник.
— Погостить приехали?
— Да.
— А я по хозяйству помогаю. И в доме… ну и в церкви, конечно. Вас как звать-то?
— Дарья. Племянника Семен.
— А я Пелагея Ивановна. Пойдемте чай пить. Батюшка в доме, сегодня воскресенье, рабочих не будет, а служба уже кончилась. Вам-то службу пропускать негоже, осудят люди, или вы в церковь не ходите?
— Почему же… — уклончиво ответила я, стало ясно: бабка язва и житья от нее не будет никакого. Дождавшись, когда Пелагея отойдет от окна, я оделась, решив не будить Сеньку, прошла в ванную (надо сказать, что дом, несмотря на некоторую экзотичность, имел все блага цивилизации), умылась, недовольно покачав головой при виде своей помятой физиономии, и на выходе из ванной столкнулась с Пелагеей, которая шла по коридору, вооружась щеткой на длинной ручке.
— Ты б повязалась, — заметила бабка. — Нехорошо простоволосой-то… Идем, я тебе платок дам.
Мысленно чертыхаясь, я пошла за ней, прикидывая, как бы половчее дать понять старушенции, что в ее мудрых замечаниях я не нуждаюсь. Но платок все-таки повязала, поблагодарила за заботу и направилась в кухню, где очам моим предстала совершенно фантастическая картина. Отец Сергей сидел за столом и читал все ту же толстенную книгу, а неподалеку от него, под образами, стоял на коленях мужик устрашающих размеров, бился лбом о некрашеный пол, норовя попасть между половиками, отчего стоял чудовищный стук, широко крестился и причитал со слезой:
— Прости, батя, ради Христа…
Я замерла на пороге, не зная, что меня больше потрясло: богатырское сложение богомольца или его несколько фамильярное обращение к господу. Через минуту выяснилось, что хоть он и бил поклоны перед иконой, но взывал к отцу Сергею.
— Прости, батя, — зарыдал мужик, развернулся на коленях и вновь тюкнулся лбом, попал в половик, оттого стук не вышел особенно впечатляющим.
— Стыдился бы ты, Данила, — оторвавшись от книги, покачал головой батюшка. — Что творишь? Ночью на кладбище песни распеваешь? В пьяном виде на надгробие спишь. Богохульник.
— Бес попутал, — всхлипнул Данила. — Стыжусь, батя. Вот не поверишь, как стыжусь, хоть сквозь землю провалиться от срама. Истинно говорю тебе, в последний раз. Больше ни-ни… в завязках я, даже видеть ее не хочу, проклятую, через нее все мои несчастья. Прости, батя.
— Бог простит, — вздохнул отец Сергей, Данила быстренько поднялся и тут увидел меня. На его широкой физиономии с носом-картофелиной и смеющимися карими глазами расцвела улыбка, и Данила пробасил:
— Это кто ж такая?
— Дарья Сергеевна, — ответил батюшка, глядя на Данилу без одобрения. — Родственница, погостить приехала с племянником, я тебе вчера рассказывал. Или забыл?
— Помню, батя. Дарья Сергеевна, значит? Очень приятно. А я Данила Дьяконов. — С этими словами он подошел ко мне, слегка пританцовывая, и протянул руку.
Батюшка покачал головой и в сердцах заметил:
— Горбатого могила исправит, верно говорят.
Пожимая руку Даниле, я имела возможность рассмотреть его как следует. Роста он был огромного, что-то около двух метров, комплекции богатырской, а некоторые особенности его физиономии, цвет лица например, прозрачно намекали на сильную тягу к горячительным напиткам.
— Прошу к столу, — на гусарский манер прогнулся Данила, одарив меня сияющей улыбкой, отец Сергей прикрикнул:
— Изыди… — И Данила, заметно ссутулившись, бочком выпихнул себя с кухни и торопливо прикрыл дверь.
— Садитесь чай пить, Дарья Сергеевна, — позвал батюшка. — На охламона этого не смотрите. Человек он безвредный, бывает, выпьет… Строжу его, только без особого толка. Однако все мы не без греха.
— А он кто? — устраиваясь за столом, проявила я интерес.
— Человек, — пожал плечами отец Сергей. — Как церковь восстанавливать стали, так он и прибился. Зима, мороз, а он в туфлишках на босу ногу… С тех пор и живет. Как вам спалось на новом месте?
— Спасибо, хорошо, — немного погрешила я против истины.
— Данила полночи хороводился. И где он водки раздобыл, ведь не даю ему ни копейки, чтоб душу не смущать. Бывает, целый месяц держится, и вдруг — на тебе… Слабый человек, что поделаешь, такова природа людская.
В открытом окне возникла физиономия Данилы, он посмотрел на нас с тоской и пробормотал отчаянно:
