Шпана на вес золота - Валерий Георгиевич Шарапов
Профессор Князев, он же князь Трубецкой Андрей Николаевич, стянул разорванную рубашку и, завернувшись в покрывало, с наслаждением растянулся на диване. Он смертельно устал, потому заснул моментально и не слышал, как за стеной прошуршало платье, скрипнули половицы, открылась и закрылась дверь.
…Когда он проснулся, сквозь заколоченные доски ярко светило солнце, а рядом, на диване, Наталья, ловко снуя прозрачными пальчиками, пришивала воротничок. Откусила жемчужными зубками нитку, увидела, что он открыл глаза, и улыбнулась. Что это была за улыбка! Под глазами у нее залегли тени, лицо осунулось, как бы от недосыпа, но все равно она была невероятно хороша.
– Андрюшенька, я подумала… – начала Наталья тихим шепотом, зарделась и замолчала.
– Да? – хрипло подбодрил он.
– Я согласна, только когда папенька благословит.
– А если не благословит?
Казалось, что волшебные глаза, синие, ласковые, как озерная вода, на мгновение нехорошо блеснули – но это лишь показалось. Прильнув к нему, Наталья лукаво промурлыкала:
– Тогда придется без него.
Здравые мысли в профессорской голове – о том, в частности, что ну вот, как он и полагал, открыт путь, можно теперь скрести в свое удовольствие по папенькиным сусекам, найти все его заначки, – мешались со вздорными, сладкими, мальчишескими восторгами. Как же она хороша, мерзавка!
Андрей поцеловал ее руку, скользнул губами вверх, потянул к себе, стал настойчив. Она не сопротивлялась, лишь шепнула:
– Сонечка…
– Ничего, мы тихо.
31
Под утро Колька, похоже, все-таки задремал, и потому утренний жор благополучно проспали все.
Разбудили его развеселые вопли, уханье, гогот, плеск – снова шумели с кладбищенского берега.
«Теперь-то что? Неспокойно у них там».
Источником тарарама оказались трое незнакомых парней, которые резвились в прохладной воде, ходили колесом, плюхались животами и вообще – вели себя как молодняк.
Один, сложив ладони рупором, заорал:
– Эй, робинзон! Рыба есть?
– Уже нет! – крикнул в ответ Колька.
Тот, не расслышав, махнул рукой:
– Айда на тот берег! – и ринулся к острову широченными морскими саженками.
Не из тех он был, кто ждет приглашений. Двое других замешкались, а потом и вовсе решили остаться.
В считаные минуты непрошеный гость достиг острова и, как тюлень, выбросился на песок.
– Здоров, абориген, – салютовал он, протягивая широкую ладонь, – я Василий, вон те два ссыкуна – Гога и Сашок. А ты?
Рыжеватый, щербатый, носатый, глаза-щелки, физиономия простецкая и улыбка до ушей.
Колька пожал ему руку:
– Николай. Что там сегодня, спокойно?
Тот хохотнул:
– Ага.
– А чего так?
– А кому там шуметь?
Из палатки вылез Пельмень, затем выглянул, моргая на свету, Анчутка.
– Андрей.
– Яков. А вы что, оттуда? – с опаской спросил Анчутка.
– Мы на работу, – объяснил Василий, – трудиться тут будем.
– Где? – не понял Пельмень.
– Да там, – Василий указал в сторону развалин, – раскопки вести.
Пельмень и Анчутка переглянулись.
– Вы археологи? – покосившись на приятелей, уточнил Колька.
Василий перевернулся на спину, закинул за голову руки – сильные, ухватистые, ладони лопатами, – подтвердил:
– Ага. Московский археологический.
– А что там такое? – поинтересовался Колька мимоходом.
– А кто его знает, – честно ответил тот, – может, есть что, а может, нет – нам-то никакого дела. Наша забота: лагерь разбить, огородить, оглядеться. Старшой приедет с бумажками-разрешениями, пальцем ткнет туда-сюда, вот тогда и пойдет работа. А до этого… что ты там говоришь, с рыбой-то?
Моментально, пружиной поднявшись, приблизился к садку, со знанием дела похвалил добычу, задал пару вопросов сугубо рыбацкого характера.
– А что, заманчиво, – одобрил он, – ладно, ни пуха тогда. До встречи! Заплывайте в гости, если что, не чинясь, по-соседски.
И, ухнув в воду, бодро погреб обратно.
– И что? – спросил Пельмень.
– Что-что, плакали наши пожитки и заработок тоже, – тоскливо объяснил догадливый Анчутка, – как и говорил дед: все раскопают, выскребут, и все другим останется… Э-э-эх!
– Что, было что скрести? – как бы между прочим спросил Колька.
Пельмень махнул рукой:
– Да что теперь-то поминать. Была кое-какая монета, бирюльки разные, лом бронзовый, медный, подсвечники.
– Ящики, – вставил Анчутка.
– А в ящиках что?
– Пес его знает. Отнесли до барыжницы, сбросили, получили и пошли себе, – пояснил Пельмень и, спохватившись, вернулся к больному: – Все из-за тебя, юбка бабья! На ночь глядя завел: мертвяки, покойники. Тьфу!
– Я – баба? – возмутился Яшка. – А сам-то улепетывал, аж пятки сверкали!
Колька снова встрял:
– Эй! Что за барыжница? Вдруг знакомая?
– Глядишь, и знакомая, – ухмыльнулся Пельмень, – эта, как ее… Наталья чокнутая, которая все про Ванечку песни поет.
Колька сплюнул в костер, Яшка посулил ему чирей на язык.
– За собой следи, – посоветовал Пожарский, – а ты свистишь.
– Век воли не видать, – заверил Пельмень, – что, я ее не видел, что ли?
– И что же, приняла хабарец и расплатилась? – недоверчиво уточнил Колька.
– Ну.
– И много дала?
– Как и столковывались – по два червонца.
– Вот дрянь, – пробормотал Колька, снова сплюнул и выругался.
– Ты чего? – удивился Андрюха.
– Да ничего. Пока бабы ей последние тряпки собирают, она деньгами сорит. Крыса.
– Слышь, так это не ее наверняка, что ей батя сказал, то и сделала…
– Батя? – удивился Колька. – Какой такой батя?
– Ну, старик, который нас нанял, батя ее, – объяснил Яшка, – он так и сказал: «Я приму или дочка моя, она завсегда дома».
Подумав, Колька решил, что возможно и такое: что сказали этой слабоумной, то она и сделала. Про то, что у Натальи есть папаша, он не знал, но, с другой стороны, что она ему, метрику должна показывать?
В это время пацаны сцепились не на шутку, и Колька, потеряв терпение, раздал им по начальственному тычку, нецензурно пригрозив выдворением из своего рая.
Пельменя послал раков ловить, Яшку засадил чистить рыбу на уху. После того, как притихший, но всем недовольный Андрюха явился с котелком усатых пучеглазых тварей, Анчутка, выругавшись, свалил на другой край острова, – решил-таки сплавать до соседей. А чего? Отдыхать так отдыхать, а это предполагает общение и визиты. Ну и любопытство никто не отменял. 32
На том берегу было весело и оживленно. Василий и двое его друзей уже разбили лагерь, поставили две палатки, оборудовали кострище. Теперь они стояли
