Данил Корецкий - Свой круг
Каждый человек имеет свое представление о внешней стороне успеха в жизни. Для Золотова атрибуты высшего преуспевания связывались с водителем, и секретаршей — людьми, обязанными за государственную зарплату обслуживать его персону, заботиться об удобстве, спокойствии, комфорте, избавлять от прозаических житейских забот и ограждать от назойливых посетителей.
Он прекрасно понимал, что не обладает способностями или талантом, позволяющим шагнуть вверх от стола в комнате на четверых и трижды запараллеленного телефона, но это не обескураживало: мало ли посредственных середнячков важно перетаскивают геморроидальную задницу с пружинистого автомобильного сиденья в мягкое кресло и обратно!
Главное — обзавестись нужными связями, проникнуть в определенный круг, заручиться поддержкой, и все пойдет как по маслу!
Не получалось!
Одни шарахались от контакта, не подпуская обаятельнейшего и милейшего Валерия Федоровича на пушечный выстрел, видно, чувствовали, сволочи, в нем настоящее…
Другие были доступнее: охотно ездили на дачу, парились в баньке, жрали на халяву водку, травили анекдоты, но вот беда — чем ближе сходились с услужливым хозяином бесформенные жирняки, чем больше обещали, тем скорее сгорали синим пламенем:
Кузьмича сняли с треском, Федотыча посадили, а Исайкин и вовсе помер от инфаркта.
Как рок какой преследовал! А деньги-то нужны: угощенья устраивать в немалые суммы вылетает, а зарплаты иногда и на такси не хватало.
Преодолевая страх, начал вертеться. Кое-какие каналы имелись, потом закупал дефицит и через своих людей сбывал в розницу. Хлопотно и не очень выгодно: со многими приходилось делиться. А потом еще Мэри, дура, залетела, запахло жареным — нет, грубые игры надо кончать.
Пробовал заняться «самолетом»: в пору вступительных экзаменов через посредников находил ловкачей, стремящихся обойти конкурсные барьеры, устраивал небольшой спектакль в вестибюле горисполкома, придирчиво изучал документы, особое внимание аттестату и стажу. Говорил значительно, дескать, попробую, но ничего не обещаю и вперед ничего не прошу, нет-нет, никаких авансов! Если получится, тогда…
Один раз теория вероятностей ему подыграла, и растроганный родитель принес увесистый конверт, но потом пошли неудачи: абитуриенты проваливались, а когда один все-таки поступил, папа «забыл» выполнить свою часть обязательства.
Персональный автомобиль и приветливая секретарша не светили по-прежнему, и постепенно выкристаллизовалась мысль: а на фига? Были бы деньги, проживем не хуже! Но денег нужно много…
Он почти влюбился в Валентину Степановну — администраторшу гостиничного комплекса «Молодежный», с которой жил почти два года. Она была старше на семнадцать лет и весила под девяносто кэгэ, дарила к праздникам дорогие подарки и давала деньги на расходы — сотню-полторы в месяц.
Однажды в люксе «Молодежного», разомлев от особо старого коньяка и цыпленка табака, он предложил ей сойтись по-настоящему.
— Расписаться, что ли? — с непонятной улыбкой спросила Валентина Степановна, расправляя на округлых плечах яркий шелковый халат.
— Ну да, — Золотов тоже улыбнулся и допил очередную рюмку.
— А тебе что, мало? — Она ткнула пальцем в японские часы на столе, туфли под креслом, кожаный пиджак на спинке стула. — Насухо отжать меня хочешь? Не выйдет, миленький!
Валентина Степановна отобрала бутылку и демонстративно вылила остатки коньяка в раковину. Вскоре она дала ему отставку.
«Испугалась», — понял Золотев, но не обиделся. Всяк по-своему думает. Как узнать, что у другого на уме?
Самое смешное, что испугалась она напрасно: предлагая брак, он вовсе не гнался за материальной выгодой, во всяком случае, напрямую не ставил целью прибрать к рукам состояние подруги. Он действительно был очарован. Обилие золотых зубов, драгоценностей, поражающий воображение гардероб — одних дубленок три! — воспринимались Золотовым как физическая красота, у него просто дух захватывало, когда он в мечтах видел шикарную женщину, манекенщицу или кинозвезду, спешащую к нему на свидание.
Если бы грузная, страдающая одышкой и прогрессирующим плоскостопием Валентина Степановна разгадала впечатление, которое она производит на молодого партнера, возможно, их жизни резко бы изменились. Но гостиничный администратор не умела строить иллюзий, напротив, отличалась чрезвычайной практичностью, рационализмом и недоверчивостью.
В памяти Золотова она так и осталась идеалом женщины, правда, вспоминал он ее всегда в одном, зимне-уличном варианте: серые, на низкой танкетке сапоги, серая дубленка с пушистым, закрывающим нижнюю часть лица воротником, отсвечивающие дымчатыми стеклами очки в модной красивой оправе и белая норковая шапка.
Марочникова и Вершикова, как ни пыжились, не шли с ней ни в какое сравнение.
Однажды рассказал Галке, пооткровенничал, так она, дура, чуть в глотку не вцепилась… Мол, для тебя главное — золотые коронки на гнилых зубах да деньги.
Мало тебе того, что есть? Да ты весь нафарширован бабками!
Золотов довольно улыбнулся, поерзал на прохладной траве, перекатился на бок, устраиваясь поудобней, насколько это возможно на жесткой земле.
Пустить пыль в глаза и создать нужное впечатление он умел! Однажды, сидя без копья, занял у папахена двести рублей, обменял на две коричневые купюры, вложил между ними девяносто восемь листиков журнальной бумаги такого же формата, оклеил выуженной из урны в кассовом зале банка бандеролькой, получилась тугая и внушительная «кукла», ни дать ни взять — пачка «стольников»!
Потом ходил утомленно-озабоченный, пояснял приятелям, мол, крупное дело наклеивается, невзначай перекладывал из кармана в карман толстую коричневую пачку в банковской упаковке, вздыхая: свободных денег нет, развлечься не на что… И встречал полное понимание — в кабаки водили, угощали, развлекали да рассказывали потом друг другу, как Золотов жалуется на бедность с десятью тысячами в кармане, вот, дескать, акула!
А в действительности — ни денег, ни Дела, так, делишки. Но молва свою роль сыграла, когда случай и услужливый посредник свел Золотова с Суреном Шахназаровым, тот многозначительно присвистнул: слыхал, слыхал, ну и осторожный ты парень — слух про тебя идет, да никто не видел! С кем же ты дело имеешь?
Он, дурачок, насмешки не распознал, захлопал крыльями, весь свой апломб в ход пустил. Туманно намекнул про межреспубликанские каналы, продал Шаху одну из четырех имевшихся монет, которые изредка показывал кому-нибудь для подтверждения своего богатства, — дескать, срочно наличные понадобились.
И такими детскими штучками думал матерого волчину обмануть!
Тот прикидывался, будто поверил, а сам забрасывал: «Жду посылку с приисков — песок, самородки, могу взять в долю. Твой пай — пять штук, через месяц вдвое обернется!»
Кто откажется?
А он надувал щеки, морщился: «Курьер сгорел, деньги пропали, сейчас не могу…»
Сурен кивал понимающе. Интеллигентный, деловой человек. Такой же пристойный, как Калерия Эдуардовна, только с ней Золотов беседовал в тесной, пахнущей мылом подсобке, а с Шахом — в шикарном пункте скупки золота ювелирного магазина «Алмаз». И выглядел Шах более импозантно: отливающий синевой белый халат, толстая линза под жгуче-черной бровью, холодновато-корректный тон со сдатчиками, совсем другой с ним, уважаемым Валерием Федоровичем.
"Сгорел? — сочувственно переспрашивал, цокал языком. — Давно? Ай, как неприятно!
Далеко отсюда? Жалко курьера… Кто такой, я его не знаю? А шел к кому?"
Доброжелательная заинтересованность обязательна в светской беседе.
Но когда по дороге на дачу Шах свернул с привычной тропинки и повел в лес, будто позагорать у дальнего озера, Золотов вдруг ощутил смутное беспокойство. Вокруг не было привычных магазинных стен, успокаивающе-белого халата, респектабельной, напоминающей монокль линзы, и маячивший впереди Шах, с бесшумной звериной походкой и непонятной, пугающей устремленностью в самую чащу, где не было никакого озера, не походил уже на благочинного дельца — незнакомый человек, в облике которого угадывалось что-то давнее, забытое, неприятное.
Исподволь зародилось предчувствие, что если этот чуть сутуловатый, но сильный и быстрый незнакомец обернется, то и лицо у него будет другим — чужим и страшным.
Золотов прогонял глупую мыслишку, но безуспешно, и с каждым шагом она не казалась такой уж глупой.
Идущий впереди молча сел на поваленное дерево у края густо заросшего оврага, знакомым жестом приклеил к нижней губе сигарету, и Золотова будто по сердцу резануло: Ермолай! Угловато-ломаная линия спины и плеч, пренебрежительный наклон головы, манера не глядя кидать сигарету в угол рта.
И овраг показался знакомым, даже как будто рассмотрел под густым кустарником полуистлевшую груду навитых на проржавевшие проволочные каркасы бумажных цветов, траурных лент с размазанными желтыми буквами и грубые листики из зеленого целлулоида.
