При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна

Серебряный, по слухам, чуть не упал с дивана, подавился любимым напитком, а когда прокашлялся, позвонил Мохову и, используя множество непарламентских выражений, сообщил, что тот уволен и что ему надлежит явиться в редакцию пятого января только за тем, чтобы сдать дела и освободить редакторский кабинет от своих личных вещей.

А еще Серебряному хотелось крови и публичного унижения непослушного Мохова. Ему хотелось с хрустом потоптаться на его остывающем прахе, хотелось гиканья и улюлюканья толпы и тухлых помидоров. Юрий Сергеевич, по сценарию Серебряного, должен был уйти с позором, а коллективу, собранному Моховым по крохам, отводилась роль палача. Руководство издательского дома проявляло невиданный доселе интерес к общественному мнению, сотрудников хватали в коридорах, нежно, но требовательно заглядывали им в глаза и спрашивали, будут ли они выступать на прощальной редколлегии и что именно они намереваются сказать вослед уходящему главном редактору. Тем, кто не выказывал желания выступить и сказать гадость, специальным тоном говорили: «Ну-ну» — и предлагали еще подумать, «если, конечно, вы намерены остаться работать здесь».

Сотрудники «Курьера» болезненно реагировали на столь грубое давление, однако примерно треть из них «волей-неволей» поодиночке и группами начинали копаться в своей замусоренной памяти и вытаскивать оттуда обиды на Мохова: снял гениальный материал, сократил статью вдвое, урезал гонорар, обругал на летучке…

Даже Сева Лунин (уж, казалось бы, совсем свой, совсем промоховский!) начал делиться со мной своими гадкими воспоминаниями;

— Вот однажды прихожу я к главному, а он…

— Мне совершенно неинтересно, — злобно перебила его я.

— Ты права. — Сева был печален и подавлен. — Но тогда придется уходить.

— Значит, придется. — Я демонстративно начала собирать вещи. — Надо где-то раздобыть коробку, а то макулатуры слишком много.

Сева со странным выражением брезгливости и ужаса на лице следил за моими манипуляциями:

— Ты не слишком торопишься? Все еще, возможно, обойдется.

— Что обойдется? — в дверях стоял сам Серебряный. Сева вздрогнул и дрожащим голосом объяснил:

— У Саши проблемы в личной жизни.

Я заняла оборонительную позицию и скорчила скорбную морду. Пусть попробует предложить мне, несчастной женщине с неустроенной личной жизнью, выступить на своей поганой редколлегии! Серебряный, наверное, почуяв мое настроение, ничего такого предлагать не стал. Цель его визита в нашу комнату была куда проще и конкретней:

— Завтра всем надлежит явиться в редакцию утром.

Я чуть не спросила: «С вещами?», но вовремя одумалась. Благодаря Севе, который раньше меня встрял со своим вопросом:

— Утром — это во сколько? В одиннадцать?

— В девять, — грубо ответил Серебряный и, пожелав мне успехов в личной жизни, отвалил.

— В девять?! — Сева схватился за голову. — Они совсем обалдели. В девять! Ни фига себе!

Не согласиться с ним было невозможно. Опять же и Серебряному верить на слово мы не привыкли. В девять утра, к тому же зимой, все сотрудники «Курьера» спят мертвым сном, и рассчитывать на то, что кто-то, цинично поступившись главными жизненными принципами, явится в редакцию в такое время, мог только идиот.

Вопреки всяким правилам на следующее утро я пришла на работу очень рано — в одиннадцать. Первое, что меня поразило, — это убранство нашего двора. Перед центральным подъездом издательского дома, где обычно стояло только несколько редакционных машин и догнивал неизвестно чей «Запорожец», сейчас яблоку негде было упасть. Весь двор был плотно заставлен иномарками всех видов и цветов. Такое мне доводилось видеть только на последнем автосалоне — ежегодном шоу «Автомобиль будущего», куда меня привела не любовь к транспортным средствам, а убийство главного администратора выставки. Поэтому, увидев такую скученность дорогих машин, я разволновалась: не случилось ли чего? не убили ли кого?

Оказалось, все совсем наоборот. Выставка машин во дворе свидетельствовала о том, что множество загадочных личностей, занимающих в издательском доме «Вечерний курьер» начальственные должности, вынырнули из небытия и дали возможность народу на них посмотреть. Здесь были те, о ком я когда-то слышана, но никогда не видела; о ком никогда не слышала и не видела; о ком даже не подозревала и, наконец, о ком твердо знала, что их не существует и существовать не может.

Первый помощник главного управляющего делами, вице-президент издательского дома по общим вопросам, специальный представитель президента издательского дома по международным связям, первый помощник президента по особым поручениям, зам. по протоколу…

Эти виртуальные личности интересовали меня мало, зато страшно любопытно было своими глазами посмотреть на самое ценное (судя по их зарплатам), чем владел издательский дом, — на «золотых перьев». Их было немного — всего семь человек, и считалось, что по публицистической одаренности, профессионализму, уму и пониманию текущей ситуации им нет равных. Если кто-то из простых и незатейливых писак вроде меня позволял себе недостаточно восторженно и без трепета отзываться об их творениях, обструкция не заставляла себя долго ждать. Читать творения «золотых перьев» можно было только с упоением и желательно со слезами гордости на глазах. Сравнивать их можно было только с великими писателями прошлого, но с учетом, что на пальму первенства замшелые классики никакого права не имеют. Двое из великих иногда появлялись в редакции, медленно и печально проплывали по коридорам, вид при этом имели отсутствующий, погруженный в себя. На подобострастные «здрасьте» отвечали редко и сдержанно; на истерические выкрики «ваш последний материал — ну просто гениальный» снисходительно улыбались.

Любить великих было легко и просто; сложнее было на них равняться. И не только потому, что стиль их нетленок не был однородным. Скорее потому, что руководство не дало себе труда внятно объяснить простым смертным, чем же так хороши «золотые перья». А огульные утверждения, что они — лучше всех, имели слабый педагогический эффект и порождали множество лишних и дерзких вопросов: чем лучше, что лучше, почему лучше? Запятые лучше расставляет? Чаще использует слово «электрификация»? Знает, как переводится с французского «буфет»?

Возможно, сегодняшний массовый приезд «золотых перьев» в редакцию носил просветительско-воспитательный характер — показать их нам с тем, чтобы мы убедились раз и навсегда, как прекрасны лица великих, а также тела.

Редколлегия началась в половине двенадцатого вопреки лживым указаниям Серебряного относительно девяти утра. Обстановка пугала своей скорбностью и зависшим в воздухе ощущением начала конца. Серебряный председательствовал, но вид имел такой, как будто он одной ногой прочно стоит в могиле и старательно подволакивает вторую туда же. Голос его дрожал и срывался, хотя металл в нем явственно прослушивался:

— Всего пять дней назад мы были веселы и счастливы, — начал он, — мы готовились встретить любимый праздник, готовились к новой жизни в новом году, хотели начать множество новых дел, наконец, мы мечтали сделать газету еще лучше. Могли ли мы тогда представить себе, что человек, которого мы считали за своего товарища, нанесет нам удар в спину? Может быть, он слишком увлекся политикой? Честно говоря, нам стало это мешать. Газету надо делать, а не выдрючиваться.

— Силен! — Сева присвистнул. — Так он далеко зайдет. Скотина!

— Я бы хотел, — продолжал Серебряный, — чтобы каждый из вас высказал свое отношение к поступку бывшего главного редактора Юрия Сергеевича Мохова. Прошу вас.

Он сел. По залу прошел шумок, но робкий и бесцветный. Юрий Ресторатов, старший в компании «золотых перьев», придвинул к себе микрофон:

— Для меня поступок Мохова не был неожиданностью. Политика главного редактора уже давно вызывала удивление, но он не считал правильным прислушиваться к коллективу. Верноподданнические тенденции, трусость, оглядка на сильных мира сего, желание угодить властям… Газета катилась в пропасть, я ловил себя на мысли о том, что мне стыдно публиковаться здесь.