При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна
— …из окна?
— Нет, по лестнице, и выскакивай на улицу так, чтобы он тебя заметил. Столкнувшись с ним, изобрази панический испуг. Вот и все.
— А если он войдет в отделение пятью минутами раньше, чем я выйду от Помидорова?
— Твои проблемы. Не засиживайся у Огурцова, не тяни резину. Настучи — и к окошку. — Васе надоело быть трогательным, и он вернулся к своей любимой тональности. — Мне нужно, чтобы он увидел, как ты выходишь из милиции и как ты испугалась. Все. Привет Гаврилычу.
— Непременно. А зачем все это, Васенька?
— Затем, что лучший способ подтолкнуть подозреваемого к неосторожным, разоблачающим его поступкам, — это напугать. Мы заставим их суетиться, и они себя выдадут. Понятно? Это мой собственный метод, — хвастливо закончил Вася и повесил трубку.
На следующий день, без четверти два, я вошла в двухэтажное здание N-ского отделения милиции и для начала спросила у дежурного, на месте ли товарищ капитан Огурцов. Дежурный, окинув меня пристальным взглядом, ответил, что товарищ капитан на месте, но настоятельно просил его не беспокоить. И тут же поинтересовался, а по какому, собственно, я вопросу. Я, томно вздохнув и слегка изогнув спину, сказала, что по личному. Дежурный прореагировал странно. Он сначала нахмурился, потом криво улыбнулся, потом сказал: «Тоже? Во Петюня дает!» — и лишь потом ткнул пальцем куда-то в небо, бросив мне сквозь зубы: «Шестой кабинет».
Шестой кабинет оказался на втором этаже, и дверь его была заперта. Сначала я постучала слегка, костяшками пальцев — никакой реакции. Потом я треснула кулаком — в кабинете опять сохранялась мертвая тишина. Наконец мне пришлось прибегнуть к более сильнодействующим средствам, а именно к ногам: повернувшись спиной к двери с номером шесть, я начала долбить в нее каблуком. Кое-какой результат был — открылись двери трех соседних кабинетов и оттуда высунулись трое разного вида и возраста мужчин в милицейской форме.
— Ага! — сказала я как можно более зловеще. — Наконец-то. Я уж думала, что никогда не дождусь и что все у вас тут оглохли. Человек там почти уже помер, а вам и дела нет.
Менты переглянулись, и один из них неуверенно спросил:
— А кто помер-то?
— Кто, кто, Огурцов! — заорала я. — То ли сердце, то ли прободение язвы. К двери подойти не может.
Наверное, на милиционеров произвел впечатление набор диагнозов (все-таки язвенные симптомы несколько отличаются от сердечных), а возможно, я достаточно убедительно и громко орала, но один из них, разбежавшись, попытался плечом выбить огурцовскую дверь. Но не выбил. Отбежав назад, он совсем было собрался шарахнуть по двери своим крепким телом еще разок, но тут дверь распахнулась сама, и на пороге возник чрезвычайно недовольный человек. Впрочем, я никогда не удивлялась недовольным физиономиям — у нас такая жизнь, что удивление вызывают как раз радостные и счастливые лица. Огурцов (а я не сомневалась, что в дверях шестого кабинета стоял именно он) выглядел каким-то непричесанным. Волосы его были всклокочены, пуговицы рубашки застегнуты через одну, а галстук, красивый форменный милицейский галстук лежал на плече эдаким аксельбантом. На заднем плане в глубине кабинета металась крашеная блондинка, тоже как-то наспех одетая. Во всяком случае, заглянув за плечо Огурцова, я увидела, как блондинка судорожно застегивала «молнию» на правом сапоге.
Никогда не слышала, чтобы при входе в кабинет сотрудника райотдела милиции посетители снимали обувь. А еще говорят, что нашим гражданам культуры недостает. Вот, казалось бы, обычная посетительница, пришла сюда, чтобы оставить жалобу на соседа или заявление о пропаже кошелька, а боится наследить в присутственном месте.
Пока я мысленно восторгалась манерами крашеной блондинки, полузастегнутый Огурцов уже открыл рот и набрал полную грудь воздуха, и что-то подсказывало мне — не для того, чтобы поблагодарить своих товарищей за манипуляции с дверью его кабинета.
— Ну, что я говорила! — поспешно заорала я, обращаясь к несостоявшемуся взломщику и двоим его коллегам. — Еще бы минута…
И, пользуясь тем, что Огурцов так и замер в дверях с открытым ртом, я, не прекращая орать какую-то чушь, втолкнула его в кабинет и захлопнула дверь изнутри.
Не раз приходилось мне оказываться в таких веселых ситуациях, бывали истории и покруче. Жизнь научила меня, что главное — не делать пауз. Можно нести любую околесицу, любую чушь, орать, корчить рожи, но (!) беспрерывно. Поэтому, не давая Огурцову и его подружке, то есть пострадавшей, опомниться, я одарила их милейшей улыбкой, после которой у них не должно было остаться и тени сомнений в том, что я — клиническая дура, и принялась охать, ахать, закатывать глаза, вскрикивать: «какой ужас, вы просто не поверите», пока, наконец, не выложила на стол донос на Морозова.
Огурцов медленно, но все же пришел в себя, сухо попрощался с блондинкой, пообещав ей «заняться ее делом сегодня же», после чего задал мне три вопроса подряд:
— Кто вы? Что это вы здесь устроили под моей дверью? И почему вы ломились именно ко мне?
Я протянула ему руку и чопорно представилась:
— Александра Митина, журналист, газета «Вечерний курьер», отдел происшествий.
Он помялся, но руку мне все же пожал. Как я и ожидала, рукопожатие у него оказалось слабое, как кисель, а ладонь влажная и слишком мягкая.
— Под дверью мы устроили… простите, просто я такая впечатлительная. Там, внизу, ваш сотрудник сказал, что вы точно у себя в кабинете. Я постучала, а никто не открывает. И мы, то есть я и ваши коллеги, я с ними посоветовалась, вот мы и решили, что вам плохо. Только волнение…
— Понятно, — перебил он. — Вам нужен я?
— Видите ли, лично про вас я ничего не знаю. Но когда я решила обратиться в милицию, то позвонила и спросила, кто из сотрудников вашего отделения наиболее квалифицированный. Мне порекомендовали вас. Вот я и…
— Хорошо, — опять перебил он. — Что у вас?
— Тревожное заявление!
Далее я сделала все, как велел Вася, — вкратце рассказала о злодеяниях Морозова, потребовала зарегистрировать мое заявление, поблагодарила за понимание и чуткость, хотя это было чистым враньем: Огурцов во время моего монолога не произнес ни слова. Он сидел, упершись в меня мрачным взглядом, и тяжело дышал.
Прощаясь, я заверила, что намерена активно помогать ему в розыске опасного преступника Морозова, и выразила готовность выступить в суде общественным обвинителем.
Затем я заняла наблюдательную позицию у окошка, из которого хорошо был виден вход в здание. Уже вроде бы разыскиваемый милицией преступник Морозов не заставил себя долго ждать. Как только он приблизился к отделению на расстояние пятнадцати (примерно) метров, я метнулась к дверям, выскочила на крыльцо, уронила сумочку, и из нее высыпался в снег весь тот косметический хлам, который я натолкала туда утром: пудреницы, расчески, тюбики со старой помадой и прочее. Морозов при виде меня замер. Я же шустро запихивала в сумку все то, что из нее только что вытряхнула, и пока его вроде не видела. Но когда я поднялась с колен и встретилась с ним взглядом, испугалась страшно. Между прочим, я действительно испугалась. Последнюю (она же первая) нашу с ним встречу приятной назвать было трудно, к тому же за время разлуки я успела такого себе про Морозова напридумывать, что даже мысли о нем тревожили и напрягали.
Сначала я попятилась к дверям, но потом в ужасе рванула через сугроб вокруг отделения. Все, роль была сыграна, и талантливо. Забежав за угол, я поклонилась воображаемой публике и поехала на работу.
Надо сказать, обстановка в редакции была ничуть не менее интригующей и захватывающей, чем на крыльце N-ского отделения милиции. Новогодние праздники не успокоили народ и, похоже, чрезвычайно возбудили руководство.
Рассказывали, что генеральный директор издательского дома «Вечерний курьер» Игорь Леонидович Серебряный после шумной редколлегии 31 декабря вызвал к себе Мохова и два часа убеждал его не извиняться перед премьером. Мохов реагировал вяло, но Серебряный, неизвестно почему, решил, что ему удалось убедить собеседника и что инцидент исчерпан. Вечером, приехав к себе на дачу, директор издательского дома устроился у телевизора со стаканчиком виски, намереваясь посмотреть новости. И ему тут же сообщили, что главный редактор «Вечернего курьера» принес официальные извинения главе правительства, поклялся, что нашумевшая статья была опубликована без ведома главного редактора и что он чрезвычайно огорчен появлением этой публикации.
