Евгений Сухов - Капкан для медвежатника
– Все вы прекрасно поняли, – выдохнул бывший коллежский регистратор, не глядя в лицо Вронской. – Так вот, когда я дошел до двери, которая была приоткрыта, и просунул в проем голову, намереваясь сказать что-то вроде «ку-ку», вид, открывшийся мне, попросту лишил речи. Моя боготворимая возлюбленная, которую я намеревался любить до скончания века, стояла в собачьей позе прямо на половом ковре рядом с валяющимися пустыми бутылками «Вдовы Клико», а на ней, согнув ноги в коленях, подскакивал какой-то волосатый азиат, корча в экстазе рожи… Я замер, не в силах двинуться. В голове гудели колокола, тело ослабло, и я готов был вот-вот рухнуть замертво. Далее, – Шацкий как-то театрально развел руками, – я ничего не помню. Очнулся я уже в арестантском доме в оковах. Как мне сказали, я порешил обоих кухонным секачом, чего, признаюсь вам как на духу, совершенно не помню. Потом был суд, и присяжные – храни их бог – вынесли мне четыре года каторги, обосновав столь мизерное для двойного убийства наказание тем, что мое противузаконное действо было вызвано внезапной и неуправляемой вспышкой гнева, то есть на момент убийства, как выразился впоследствии судья, я находился в аффективном состоянии и абсолютно не отдавал отчету своим действиям. После каторги очутился здесь, – он обвел взглядом помещение трактира, – в другой «Каторге», из которой уже не выбраться. Да и кто я теперь? Варнак, сибирский отверженец, человек без пашпорта. Иными же словами – ноль! И Хитров рынок – теперь мне единственная и неповторимая родина...
В это время дверь трактира отворилась, и в залу вошел небольшого роста плечистый брюнет с перебитым носом. Окинув острым взором посетителей трактира, он на какое-то время остановил взгляд на Кити Вронской, и его бровь удивленно приподнялась. Потом он безразлично взглянул на Чинушу. На этом покуда все и кончилось. Брюнет прошел в конец зала, где ему тотчас освободили столик, и половой даже протер его полотенцем. К его столику подошел сам буфетчик и, почтительно склонившись, принял заказ. «Княжна», плясавшая качучу, остановила танец. Брюнет поманил ее, и она подсела к нему.
– Ну, вот и дождались, – произнес бывший коллежский регистратор и снова плеснул себе из графинчика.
– Это Миша? – спросила Кити.
– Он самый – Миша Залетный! – коротко ответил Шацкий.
Затем он встал и подошел к столику Миши.
Говорили они недолго. Однако за это время «княжна» успела несколько раз бросить ненавистные взгляды в сторону Вронской.
Шацкий вернулся к столику с Мишей Залетным.
– Вот, – сказал он ему, кивая в сторону Кити. – Эта дамочка вас ожидает.
Миша шумно отодвинул стул и присел за стол, открыто и по-мужски разглядывая Кити.
– Ты кто? – после недолгого молчания спросил он.
– Вронская, Екатерина Васильевна, – ответила Кити.
– Зачем ты здесь?
– У меня к вам дело.
Миша Залетный вскинул брови и промолчал. Было похоже, что он решает, а не послать ли эту мутную дамочку куда подальше. Но, с другой стороны, может, от нее кое-что и выгорит.
Ведь сразу видно, не из бедных...
– Здесь я дела не решаю, здесь я на отдыхе, – нехотя промолвил Миша.
Он решил сделать вид, что соглашается просто из чистого любопытства, не более. Поэтому и ответил с ленцой в голосе.
– А где вы решаете дела? – спросила Вронская и с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.
– В своих личных апартаментах, – медленно ответил Миша и добавил: – В Сухом овраге...
– Мы что, прям щас пойдем? – встрепенулся Чинуша, посматривая на недопитый графинчик.
– Ну, кто пойдет, а кто и обойдется, – холодно произнес Миша, поднимаясь со стула. – Что, мамзель, – обратился он к Кити, – ты готова спуститься в преисподнюю?
Залетный с некоторым любопытством посмотрел на Кити. Та, залпом допив водку, решительно поднялась:
– Готова.
– Что ж, идем.
– Сударыня, сударыня, секунду, – засуетился бывший коллежский регистратор, – не изволите ли рассчитаться за выпивку и закуску? А то, видите ли, я сегодня не при деньгах. Но я отдам, непременно отдам при следующей нашей встрече.
– Ага, ты лопатник на пианине позабыл, – съязвил Миша, недобро посматривая на Чинушу. – Портяночник, мать твою...
Вронская быстро достала четвертной билет и положила его на грязный стол.
– Премного вам благодарны, – промямлил Шацкий и с быстротой молнии спрятал деньги в брючный карман. – Отдам, не извольте беспокоиться, непременно отдам... При следующей встрече... Всенепременно... Alles gute[4], фройляйн.
– Пошли, што ль? – грубовато предложил Миша.
Кити кивнула, и они, сопровождаемые более чем десятком пар глаз, распахнули трактирную дверь и вышли на площадь. Улица была темна. Лишь в нескольких ее местах одинокими тусклыми звездочками мерцали фонари запоздалых площадных торговок требухой и «собачьей радостью». Возле самой двери трактира валялся пьяный оборванец, и под ним растекалась серая лужица мочи, пахнущая сивухой.
Миша сплюнул и перешагнул через оборванца, стараясь не попасть в лужицу. То же самое проделала и Кити, которую едва не стошнило от запаха, исходившего от хитрованца.
На площади было тихо, и лишь из-за треснувших окон «Каторги» доносились визгливые голоса «теток», орущих какую-то пьяную залихватскую песню...
Глава 24
ФАРТОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Возможно, это было самое страшное место в Москве. Сюда не совались даже полицейские городовые, вроде Руднева, Степанычева или Лохматкина, заработавшие четвертьвековую выслугу на своем посту, а стало быть, и пенсион, и знавшие почти всех хитрованцев в лицо и по именам. А ведь сии городовые даже у фартовых были в почете и уважении. Бывало, выйдет такой деловой на свободу, – так первым делом под светлы очи «своего» городового: вот-де, Федот Иванович или Прокопий Самсонович, прибыл я, не извольте сумлевацца!
Да что там городовые!
Сам черт, верно, подумал бы, прежде чем спуститься в страшные подземелья Сухого оврага. Эти трехэтажные обшарпанные корпуса сразу за «Утюгом» – лицевым домом, выходившим заостренным концом на Хитровскую площадь – были заселены самыми отъявленными и отчаянными негодяями. Именно из темных коридоров этих корпусов тараканами выползали на «дело» фартовые ребята с финскими ножами за голенищами сапог, фомками за поясом и револьверами в карманах «спинжаков». Звались такие ребятки «волками Сухого оврага», и не приведи господь оказаться кому-либо поперек их пути. Именно в подземных коридорах Сухого оврага находились тайники и хованки, в которых отлеживались деловые и мазы во время облав или розыска. И не дай вам бог прознать ненароком про такой вот тайник-хованку, ежели вы не громила или не «иван», – враз башку отрежут!
В одной из таких хованок и находились «личные апартаменты» Миши Залетного. Погоняло Залетный прицепилось к нему потому, что Миша в Белокаменной бывал нечасто, залетами, между отсидками или побегами. Сроков у него было семь, шесть из которых были каторжными, а побегов – одиннадцать. Его ловили, судили, накидывали срок, отправляли к последнему месту пребывания, скажем, в Вологду или в Александровск, а через шесть-восемь месяцев Миша снова «залетал» в Москву, где ему «накалывали» очередное дельце. Он проворачивал его, потом его снова уличали, снова везли в места, куда Макар телят не гонял, и он сбегал, иногда прямо с этапа.
И вновь «залетал» в Москву, как ни в чем не бывало.
Обойдя «Утюг», жителей которого хитрованцы так и звали «утюгами», Залетный и Кити вошли в один из темных корпусов и пошли длинным коридором. Дух здесь стоял почище, чем в «Каторге». Пахло самогоном, перегорелой водкой, прогорклыми щами, прелыми портянками, махоркой, сальными свечами, премного мочой. Зловоние стояло до того жгучее, что Вронская закрыла рот и нос ладонью и дышала через раз.
Свернули в другой коридор, где воздух был немного почище. Пахло погребом и сыростью, и откуда-то слышалось журчание воды.
Миша решил закурить, достал пачку папирос и зажег спичку. Тотчас от стены метнулось несколько теней, и старческий ворчливый голос произнес:
– Ишь, шляются тут, огонь жгут.
– Не шляются, Беспалый, а до дому топают, – ответил Залетный.
– Это ты, Миша? – приблизилась к ним тень.
– Я, кто же еще? – буркнул спутник Вронской, выпустив изо рта струю дыма.
– А с тобой кто? – спросила тень.
– А тебе-то что за дело? – вопросом на вопрос ответил Миша. – Сопи себе в две дырки и не тявкай.
Это было почище, чем сказки Гофмана.
«Наяву все это или мне снится»? – несколько раз задавалась вопросом Вронская. Иногда казалось: такое не может быть явью. Но нет, все было на самом деле. А когда она, споткнувшись, ударилась о выступ стены и почувствовала боль, сомнений уже не оставалось: это была самая настоящая реальность. Она, Кити Вронская, светская львица, которую знала вся Москва и при появлении которой в самых шикарных гостиных белокаменной столицы услужливо отрывали от кресел задницы свитские генералы, министры и вице-губернаторы, шла теперь невесть куда с каким-то громилой Мишей Залетным по темному коридору мрачного зловонного здания, из которого ей одной уже никогда не выбраться.
