Владимир Чванов - Тихая сатана
– Завтра после двенадцати позвонишь. Скажу, что делать и к кому подойти.
Проводив их, Арсентьев вспомнил, что осенью этот Долбилов не принял девушку, которая судилась за подделку листка нетрудоспособности, а потом и парня, отбывшего наказание за драку. Девушке отказал умело. Сказал, что оклад у машинисток в автохозяйстве небольшой. Посоветовал пойти на завод железобетонных конструкций – там платят больше. Даже позвонил туда. Заботливым представился. В таких, как Долбилов, не разберешься сразу и на чистую воду не выведешь.
В кабинет вошла круглолицая невысокая девица в модных очках на аккуратном носике. Ей было около двадцати.
– По вопросу прописки к вам? – деловито спросила она и с любопытством оглядела кабинет. – Я так долго ждала… Можно стакан воды? У вас даже напиться негде.
Арсентьев протянул стакан.
– Благодарю… Скажите, вы гуманный человек? – Она нисколько не волновалась, чувствовала себя уверенно.
– Вы же не за интервью пришли. Изложите причину прихода?
– У меня личных просьб нет. Я о тетке. Она больна. Практически недвижима. Ей далеко за семьдесят…
– И что же?
– Она живой человек. Рассудок ясный. Горда по-своему. Но варят кашу и чай ей подают чужие люди. Они же и убирают… Представляете!
– Вас это смущает?
– Скорее возмущает. Это не тот случай, когда несчастье облагораживает людей.
Арсентьев не торопил ее. Он терпеливо выслушивал пылкие слова девушки.
– Я не хочу говорить о людях плохо, – продолжала она. – Но это даже не чудачество. Простой расчет. Уверена – соседям нужна теткина комната, а не ее здоровье. Их забота – пустая видимость.
– А вы не предполагаете, что их помощь бескорыстна?
– Да их трое в одной комнате! А здесь возможность…
– Вы-то сами что хотите?
– Ухаживать за теткой. – Она смотрела ясными глазами. – Я думаю установить опеку и прописаться. По закону…
– Забота о тетке такой формальности не требует.
– А разве опека не дает права на прописку?
– Вам-то она зачем? Тем более прописка – это еще не право на площадь.
Последовала пауза.
– Об этом я не знала. – Девица была явно разочарована, пожалуй, даже немного смущена. – Я подумаю и, наверное, приду к вам еще.
– Пожалуйста, но ответ будет тот же.
Он с грустной улыбкой смотрел ей вслед…
Кто-то осторожно постучал в дверь и, слегка приоткрыв ее, попросил разрешения войти. Это был сухонький, небольшого роста, стремительный мужчина лет пятидесяти пяти. По его виду Арсентьев сразу понял, что в милицию этого посетителя привели какие-то тяжкие переживания.
– Здравствуйте. Моя фамилия Матвеев, – еще с порога басовито представился сухонький мужчина.
– Здравствуйте. – Арсентьев с любопытством посмотрел на него и подумал: сам с вершок, а на версту голосок.
Сняв поношенную шапку-пирожок из черной цигейки, Матвеев поспешно опустился на стул. Может, от волнения, а может, по привычке он с силой сжал ладони, отчего пальцы его рук сразу же покраснели.
– Я к вам по необычному вопросу. Он меня мучает несколько дней. – Матвеев говорил оживленно, изредка подергивая правым плечом вперед, левым назад. – Не всякий человек может чувствовать себя самым настоящим простофилей.
Арсентьев улыбнулся.
– Что так? – спросил он, стараясь сразу же вывести Матвеева на открытый разговор.
– Чтоб было понятно – начну сначала. Сын у меня бесшабашный вырос. В двадцать шесть лет с пути сбился. От жены ушел, потом запил, работу бросил. Затянула его зеленая змея. С этого времени горе стало спутником нашей семьи. Сначала у матери по полтора рубля в день выпрашивал, но, видно, совестно стало – перестал. – Глаза Матвеева лихорадочно блестели. Он говорил торопливо, время от времени посматривая на Арсентьева. – А потом случилось то, что и должно было случиться… Совершил кражу, теперь в колонии. На три года. Срок большой. Неужели у людей страха нет перед водкой? Чтоб дружки его захлебнулись.
– Он что украл?
– Магнитофон из незапертой автомашины и сумку с продуктами.
– Выходит, водка верх взяла, – сказал Арсентьев.
– Выходит, – согласился Матвеев. – А ведь хорошим парнем был. Фотографией увлекался, плаванием, в кружок рационализаторов на заводе записался. Он радиотехником работал. Мы так гордились им. – Он вздохнул и, кивая угловатой головой в такт своим словам, продолжил уже еле слышно: – Жалко! Не вышло из него ничего путного. За все брался, ничего не достиг и не создал. Даже семьи. Только сейчас об этом говорить уже поздно. Помогите разобраться с другим вопросом… Полагаю, что объегорили меня. Поэтому и сказал, что простофиля.
– Что случилось?
Матвеев ссутулился и замер. От этого он казался еще ниже, чем был на самом деле.
– Дней десять назад, а если точно – двадцать второго февраля, заявился к нам мужчина. – Матвеев вытянул шею и оглянулся на дверь, словно опасаясь, что его рассказ станет достоянием других.
Арсентьев сдержал улыбку.
– «Здравствуйте, – говорит, – граждане». Хоть и одет прилично, а я сразу понял: из колонии. Сказал – от сына нашего. Жена, конечно, за стол приглашать стала. Только не сел – сказал, что за билетами на поезд торопится. Я понял из его слов, что вроде бы в командировке он: за станком для колонии приезжал. О сыне разговор зашел. Сказал, что болеет. На сердце жалуется и на ревматизм. Просил лекарства к завтрашнему дню, если успеем, приготовить. Поверили мы. У Юрки и правда с детства сердце слабое. Договорились, что к вечеру заедет. – Матвеев, словно вспомнив что-то важное, потер большим пальцем лоб. – Забегали мы с хозяйкой. Лекарство нужное, конечно, достали. Чесноку, лимонов купили. Свояк где-то икры красной раздобыл и коробку шоколадного ассорти.
Арсентьев кивками подтверждал, что слушает внимательно.
– Конечно, стриженый явился. На этот раз поужинал с нами. – Голос у Матвеева слегка дрожал. – Выложили мы наши покупки. Стриженый посмотрел на них и говорит: «Правильно! Все лучшее теперь – детям. Но неплохо было бы копченой колбасы и денег послать». А где ее достанешь? Посоветовался я с хозяйкой, и из того, что есть, решили дослать сто рублей. Взял он их, конечно, только вроде бы нехотя, как одолжение сделал, посмотрел на нас осуждающе. Я еще спросил: «Разве мало денег дали?» Он ответил, что это ему безразлично. Чем меньше, тем легче передать. Но добавил: «На эти деньги Юрка в ларьке ничего дельного не купит. Ларек – не гастроном. Ему для поправки здоровья через людей продукты доставать придется и лекарства тоже». Насчет лекарства я засомневался. Я летом ездил к Юрке в колонию. Интересовался. Там в санчасти все необходимое есть. Сказал об этом стриженому. Он запросто так ответил: «Без хороших таблеток Юрку быстро скрутит. Ему нужно особое лекарство». Жена, конечно, в слезы. – Матвеев достал из кармана блокнот, выудил из него аккуратно сложенную бумажку и протянул ее Арсентьеву. – Интеркордин называется.
– Это стриженый написал?
– Нет, я, – Матвеев помолчал и тихо добавил: – Пристыдил он нас, и получилось вроде, мы на сына больного денег жалеем. Жена плачет. Вторую сотню достала. А он настырный такой: давай, мать, еще полсотни, я ему теплое куплю от ревматизма. – Теперь-то я понимаю – он просто деньги выманивал.
Матвеев рассказывал так темпераментно, что и без его быстрых и широких жестов было ясно, что и как происходило во время прихода стриженого.
– Ну и что, дали?
– Предложили взять кальсоны шерстяные и свитер теплый. Только отказался. Сказал, что старые. Забрал полсотни и пообещал купить белье сыну. Должно быть, мы сошли с ума в тот вечер. Ахнуть не успели, как окрутил он нас. Прямо наваждение какое-то нашло. Еще упрашивали его деньги взять. Но вечером у меня сомнения появились. На следующий день я сыну телеграмму отбил о деньгах и о стриженом. Позавчера ответ получил. Пишет, что здоров он и никого не просил к нам заходить. Вот тут и понял я, что маху дал.
– Вы бы сразу к нам…
– Тогда были сомнения. Теперь вот доказательства…
– Вы же десять дней упустили…
– Выходит, ограбил нас стриженый? – Матвеев помотал головой, словно приходя в себя. – Он хуже бандита оказался. Родительским чувством воспользовался. Разве можно так бить? Видел же, что мы и так горе мыкали. Еще больше удар нанес, когда сказал, что Юрка тяжко заболел. Сын все же…
– Похоже, обманул ваше доверие стриженый, – сдержанно сказал Арсентьев. – Сколько он пробыл у вас?
– В общей сложности часа полтора.
– Кто его видел?
Матвеев прищурил глаза, словно припоминая что-то.
– Никто. Мы были одни.
– Как он назвал себя?
– Никак, хоть я и спрашивал. Сказал, что береженого Бог бережет. А он рискует…
– Какие его приметы? Говорите! Это очень важно.
– Это я могу! Запомнил хорошо, – переводя дыхание, проговорил Матвеев. – Худой, долговязый, руки длинные, жилистые. А вот здесь у него шрам, – он ткнул пальцем чуть выше брови. – Сантиметра два, никак не меньше. В общем, бандитская рожа.
