Владимир Чванов - Тихая сатана
Савин слушал не перебивая.
– Мне жалко ее, – закончил Арсентьев, – неплохая она была девчонка, а жизнь вот сложилась по-дурацки. И кто виноват? Мне кажется, мать. От самой муж ушел, так она думала, что Вика достигнет того, чего не смогла сама. Хотела для нее жизни легкой… Разумеется, во всем мать винить глупо. У самой Вики должна голова работать. Но вот этого не было…
– А письмо как у тебя оказалось? – спросил Савин.
– Когда Сергей заболел, он передал мне письма Вики и свой дневник. Дороги они ему были. Уничтожать не хотел, а дома оставлять чужим людям?.. Он так и не женился… Вот ее второе письмо…
«Уважаемый Сергей Сергеевич! – писала Вика. – Извините, что я вам раньше не часто давала о себе знать. Правда, несколько раз звонила, но дозвониться не могла.
По адресу на письме вы, видимо, поняли, где я нахожусь. И мама расскажет. Она приезжала ко мне на свидание.
В июне был суд, и меня осудили по статье 173 Уголовного кодекса. Перед тем как меня взяли под стражу, я звонила вам. Мне не с кем было посоветоваться. Сейчас я одинока, как никогда. Сергей Сергеевич, вы были добры ко мне. Вспомните нашу юность, наши школьные годы. К кому же, кроме вас, я могу обратиться со своими болячками?
Меня наказали за мою собственную глупость. За двести рублей мне дали три года. Вы можете затребовать к себе мое дело и сразу поймете, что виновата не я, а слепое стечение обстоятельств…»
Савин уже имел представление о жизни Вики, и ему было странно читать в ее письме эту ссылку на обстоятельства.
– Какие «обстоятельства», если она сама их создавала и выискивала, устраивая свою жизнь по «мудрому» маминому рецепту? – спросил он.
– Супруг, директор комиссионного магазина, Вику уже не устраивал: стыдно вместе показаться – стар и денег у него оказалось меньше, чем ожидала. Она поступила на работу, «чтобы иметь средства на свои личные расходы», как сказал на суде ее последний муж (судили не его, а Вику). Вика оформляла санаторные путевки и попалась на том, что брала взятки, – объяснил Арсентьев. – Конечно, Сергей не затребовал ее дела, да и сделать этого не мог. Уж очень хорошо знал Вику, и у него с годами сложились свои взгляды на все эти ее обстоятельства… Ведь он ее жизнь знал, а она лгала. Зачем? Могла бы и откровенно написать. Но не умела откровенно. Всю жизнь играла и… проиграла. Я уверен, что, если бы она со школьных лет не подходила к людям с мерками «это выгодно, а это нет», ее жизнь могла сложиться иначе.
Савин задумался и не ответил.
– Я для того показал эти письма, чтобы ты знал – Виктория Германовна Гудкина – приятельница Тарголадзе, а Тарголадзе – друг Пушкарева и Тамары, – пояснил Арсентьев. – Может быть, это послужит тебе началом для твоих отгадок. Похоже, Виктор Пушкарев мог попасть в плохую историю.
– Почему так решил? Интуиция?
– Не придирайся. Я говорил, что интуиция не доказательство. Но когда появляются мало-мальски взаимосвязанные факты и если еще есть кое-что в голове, то можно доверять и интуиции. Разумеется, при достаточно хорошей профессиональной подготовке, – Арсентьев засмеялся.
Глядя на него, не сдержавшись, засмеялся и Савин.
* * *До приема граждан осталось тридцать минут, народу около обитой коричневым дерматином двери со стеклянной табличкой «Начальник уголовного розыска Арсентьев Н.И.» собралось много. У каждого свой наболевший вопрос. Когда открывается дверь и кто-то из работников милиции выходит от Арсентьева, те, кто стоял вблизи от нее, пытаются заглянуть в кабинет. Но, кроме пришторенного окна, ряда стульев да зеленой ковровой дорожки, не видно ничего.
В глубине кабинета, за столом, сидит Арсентьев. Крепко сжав ладони, он задумчиво смотрит на массивный чернильный прибор с бронзовым медведем, который тянется мордой к бочке. В бочке не мед – чернила… Сегодня Арсентьеву позвонили из кадров и предложили должность в МУРе. Конечно, открывавшаяся перспектива продвижения по службе была принята. Только справится ли с новой работой? Он искренне высказал свое мнение кадровику.
– Думай, Арсентьев, думай до вечера, – посмеиваясь, ответил тот и повесил трубку.
И Арсентьев думал. Большой объем работы не пугал его. Но уходить из отделения не хотелось. Он привык к сотрудникам. Привык и к сложной жизни нового района, который вобрал в себя жителей из разных концов Москвы – из Черкизова, Таганки, Сокольников, Марьиной рощи… Наладились контакты с ДЭЗами, предприятиями, дружинниками, общественными организациями.
Но жизнь есть жизнь. Новая должность несла с собой новые заботы, которые потребуют более высокой квалификации, и зарплата станет повыше, и звание последует. И, чего греха таить, надежду на быстрое получение квартиры. А может быть, лучше по-прежнему здесь? – спрашивал он себя. В управлении такой жизни не будет.
К концу дня погода установилась. Было прохладно, а низкое солнце светило неожиданно ярко. Красивы были в его закате вековые деревья, чудом сохранившиеся на строительной площадке. По сторонам, насколько видно, растянулись новые многоэтажные корпуса домов из белого кирпича и бетонных панелей.
Арсентьев взглянул на часы и убрал в сейф папки с документами. Наскоро просмотрел доклад, подготовленный к завтрашнему совещанию в управлении. Он был доволен. Отчитаться было чем. Не понравился только заключительный раздел: «Коллектив отделения, понимая всю важность профилактики, – читал Арсентьев, – в последнее время принимал определенные меры к активизации этой деятельности… По месту работы правонарушителей направлено… писем для принятия мер общественного воздействия… Проведено бесед…»
Все это надо переделать, решил он. Уж не раз эти фразы слышаны-переслышаны. За профилактикой – прежде всего люди, их беды, заботы… А я по-прежнему буду бойко отрабатывать с трибуны привычное: проведена определенная работа, есть результаты, однако имеются отдельные недостатки. Очень дельные мысли! Сотрудников за этот неудавшийся раздел, с его коротенькими полуистинами, со штампами, скрывшими живое дело, ругать нечего. Сам виноват! Наверное, и в нем самом засела эта дурная манера с серьезным видом выдавать чужие слова за свои. Получается, что не он, Арсентьев, а оперативник, его подчиненный, оценивает всю работу уголовного розыска. Не дело это. Вроде бы и понятно, но как от этого трудно отойти! Надо посоветоваться с начальником отделения, решил Арсентьев. Попрошу дать дополнительный материал. Вечером сам поработаю над разделом о профилактике.
Первым в кабинет вошел светловолосый, небольшого роста, худощавый парень в синей клетчатой фланелевой рубашке, с аккуратно подстриженной бородкой.
– Я к вам по очень важному делу, – явно волнуясь, он неловко пристроился на стуле. – Мне сказали, что материал на меня уже направили к вам.
– Какой материал?
– Из медвытрезвителя. Я попал туда случайно.
– В вытрезвитель случайно не попадают.
– К сожалению, попадают, товарищ начальник. Я вот тут все написал, прочтите, пожалуйста. – Парень протянул сложенные вчетверо листки бумаги.
Арсентьев читать не стал и отложил листки в сторону.
– Вы лучше расскажите, что случилось? И коротко. Самое основное.
– В общем, вчера я побывал в медицинском вытрезвителе. За сервис, – он горестно усмехнулся, – как полагается, рассчитался. Сразу же. Теперь боюсь одного: говорят, на работу письмо писать будут. Представляете! Для всей нашей лаборатории позор. Мне, дураку, головомойку страшную устроят. У нас насчет выпивки в институте обстановка беспощадная.
– Вы что, только о головомойке думаете? А то, что спиваетесь, не беспокоит?
– Какой я питок? У меня к водке отвращение. Перед ребятами неудобно было. На новоселье собрались. Шампанского целый фужер. Ну и опьянел немного.
– Хороши друзья. В таком состоянии из дома выставили.
– Да нет, ребята отличные. Они по домам всех развезли.
– А вас оставили?
– Нет. Тоже на машине ехал. Я последним был, и до дома недалеко. Только приехал – не туда, куда надо. Таксист стервец попался…
– Это как понимать? Сами пили без меры, а таксист виноват?
– Виноват! Когда к дому подъезжал, он стал деньги требовать. За весь рейс от Черемушек до площади Восстания. Ему же ребята заплатили полностью, а он счетчик не сбросил. За пятерку опозорил. Я, конечно, платить второй раз отказался. А он меня в милицию. Ну, а там трезвый всегда прав… И слушать не хотели…
– Хорошо, разберемся. Но знайте: если душой покривили, на человека наговорили, уж, как говорят, не обессудьте…
Парень заулыбался и, не сдерживая радости, почти крикнул:
– Спасибо, товарищ начальник!
В кабинет тут же вошли двое. Молодая женщина и рослый, широкоплечий парень с коротко остриженными волосами. Ее строгое лицо с неожиданно добрым взглядом было озабочено. Парень неловко остановился у стола и, скрывая напряженность, оглядел кабинет много повидавшими глазами.
