Татьяна Степанова - Прощание с кошмаром
В двух других свертках были снова куриные головы, пара отрезанных крыльев, иссохший от старости трупик воробья и.., большой осколок зеркала, на котором губной помадой были нарисованы женские груди с острыми, как атомные боеголовки, сосками.
— Шизик, мать его за ногу! — снова сплюнул свояк Касторовых. — Ишь, склад у нас на задворках устроил… Курям головы поотшибал. То-то жаловались, что пропадать по деревне начали… Головы тут, а тушки где ж? Ну-ка признавайся, — он круто обернулся к женщине, переполошившей всех, — матери «шизика». — Таскал тебе Петька наших курей, а? А ты их небось в лапшу, воровка старая? У вас и фамилия такая — воры вы куриные спокон веков были! Вор на воре!
— Это сам ты вор! — заголосила Куренкова. — Люди добрые, да за что ж это мне? Сам ты вор, Алешка! Когда МТС приватизировали, кто больше всех солярки задарма уволок — думаешь, не видели? А кто за свеклой на тракторе ездил — не ты, что ль? Свекла-то совхозная, а вы со всей родней ее там мешками таскали!
Закипела бы новая свара на тему «а ты кто такой?», если бы не отец Дамиан, снова громовым голосом приказавший односельчанам угомониться и дать возможность милиции работать.
Однако милиция (все, кроме Колосова) лишь плечами пожали: дрянь какая-то — ясное дело: шизик-фетишист, коллекционировавший в качестве фетишей предметы женского туалета, интимной гигиены и части трупов убитых им животных. С ним на эту тему пусть психиатр разбирается, а мы…
А Колосов приподнял с земли клетчатый узелок с кошачьей головой. Вот, значит, какое хобби у гражданина Куренкова… Причудливое — так скажем…
— Вы знали, чем сын у вас занимается? — спросил он у несколько поостывшей матери Куренкова.
— Нет, что вы! Да он вообще тихой, послушный. Только когда выпьет, чудит, а так…
— У вас бумаги от врача имеются какие-нибудь дома? Ну справка, выписка из карты? Я хочу его диагноз, посмотреть. — Колосов галантно взял женщину под локоток. — Пойдемте, пока тут суть да дело, покажете. И заодно уж позвольте на кухню вашу посмотреть. Это не обыск — не пугайтесь. Я просто хочу ножи посмотреть, чем он это делал. — И он уронил на землю узелок с головой кошки Мурки.
— Да пожалуйста. Мне скрывать нечего. У нас в дому воры сроду не водились, а чтоб кур по соседям таскать… А Петька — больной. И доктор в больнице так и говорит: дурак он у вас набитый! А мест в лечебнице сколь лет нет свободных, чтобы полежать" полечиться:.. — всхлипнула Куренкова. — А он тихой, безропотный у меня. Тридцать годов уж скоро стукнет, а ни-ни, ни с одной девкой не баловался… Может, что в голову-то и стукнуло…
Колосов кивал. Странно, но у него вдруг появилось предчувствие, что приехал он на эту совершенно не нужную ему кражу не напрасно.
15
УРАГАН
Этот день — пятница, закончившаяся для Москвы тем страшным ночным ураганом, аналога которому не припоминали старожилы, прошел для всех героев этой истории по-разному.
Катя с самого утра с головой погрузилась в материалы для будущей статьи об организации поисковых мероприятий по «делу обезглавленных». Только тут она поняла с удивлением, какой гигантский объем проделанной работы по розыску убийц кроется за тем уклончиво-раздраженным колосовским «понятия не имею, что делать».
С момента обнаружения первых жертв в Чудинове были уже проверены сотни подозреваемых — ранее судимые, лица, состоящие на учете в психдиспансерах, бомжи. Велись масштабные поиски светлых «Жигулей» — каждый участковый, патрульный и сотрудник ГИБДД Подмосковья был ориентирован об их приметах. По компьютерному банку данных проверялись поголовно все владельцы «Жигулей» первой, третьей и пятой моделей. На дачных станциях, в местах отдыха, на вокзалах, во всех увеселительных забегаловках: бильярдных, в залах игровых автоматов, в уличных летних кафе, а также на вещевых и продуктовых рынках и ярмарках — везде, где только можно было встретить приезжих, дежурили сотрудники милиции в штатском, фиксирующие всех, вступавших в контакт с «лицами восточных национальностей», — пусть это была банальнейшая покупка дыни на рынке у приезжего узбека. Катя впервые поняла и то, сколько, оказывается, людей, сколько сотрудников — и в области, и в Москве — уже подключено к этой поисковой операции. А она-то видела одного только Колосова — то он приезжает, то уезжает. И вроде ничегошеньки не делает, а у него, оказывается, все нити в руках — и сколько разных…
В отделе по раскрытию убийств она узнала, что его сотрудники теперь фиксируют и все случаи пропажи без вести лиц «восточной национальности». Колосов не желая ждать нового трупа — он ориентировал свой отдел на работу в том числе и по делам пропавших без вести — то есть «невидимок». Можно было также предполагать (хотя Кате в розыске об этом даже и не заикались), что по всем версиям ведется и напряженная негласная работа. Все это напоминало по масштабам операцию «Лесополоса», когда искали знаменитого маньяка, но… Кате отлично было известно и то, что на «Лесополосу» ушли годы. Неужели все так сложится и с делом обезглавленных?
Но лишь только она обращалась к отчетам, справкам, рапортам, компьютерным распечаткам о том, сколько лиц проверено, какие машины осмотрены, сколько водителей опрошено в целях установления возможных очевидцев, какое количество сотрудников милиции задействовано в рейдах и проверках, патрулировании и наблюдении, ей начинало казаться: да не может быть, чтобы такой грандиозный коллективный труд пошел прахом! Они найдут их, непременно найдут. Задержат по приметам машину на дороге, или установят свидетеля, который их видел и запомнил тогда в Кощеевке, или просто еще как-то выйдут на них, этих ублюдков, по своим «негласным каналам» — ведь у розыска много методов и средств воздействия на ситуацию, о которых они прессе не говорят. Они задержат их — может быть, даже завтра, если только…
В этот день — пятницу — в Москве стояла страшная духота. Вместо неба было какое-то мглистое марево, сожженное солнцем, пропитанное парами бензина. Но закат, напротив, был чист и божественно красив. Катя никогда не видела такого красного солнца, садящегося в такие багряные, словно плащ триумфатора, облака. Они, подобно горе, громоздились на западе. От них глаз нельзя было отвести, но на сердце от всего этого великолепия становилось тревожно: солнце, а теперь уже верхний край его, видимый над горизонтом, было похоже на вулканическую лаву, а его последние вечерние лучи — на зарево дальнего пожара.
* * *Этот день — пятницу, отмеченную ураганом, Белогуров запомнил на всю оставшуюся жизнь. Жаждал забыть, хотя бы для этого кувалдой пришлось вышибить из мозгов, но…
— Иван, а я и не слышал, как вы вошли… Да что это с вами? Больны?
Белогуров захлопнул дверь и прислонился к ней мокрой спиной. Его о чем-то спрашивают… Сейчас семь утра. Он — в своей новой квартире на Ново-Басманной улице, той, где ремонт, долгожданной, вожделенной квартире, за которую столько уплачено бабок — площадь сто пятьдесят квадратных метров, три комнаты-залы, холл, две ванных, кухня и лоджия — зимний сад… В квартире идут последние работы: мастера устанавливают кухню, подключают встроенную технику, в ванной облицовывают стены испанскими панелями; под терракоту. А надзирает за всем здесь Якин — тот, что стоит сейчас перед ним; они знакомы уже более года; Гришка свободный художник, бродяга из Дитера, картины которого никто не покупает, он занимается в столице модней халтурой — расписывает в квартирах состоятельных любителей декора фрески в стиле модерн, а также в барах, казино, ресторанах и клубных фойе.
С Белогуровым Якин познакомился в салоне на Крымском валу. Привез в «Галерею Четырех» три своих полотна. Белогурову он понравился Своей дерзостью, и полотна были приняты и выставлены. Никто ничего, конечно, не купил…
«Гриша, милый мой, для того чтобы сейчас тебе или кому-то из наших имя приобрести настоящее и на Западе, и среди неандертальцев, нужно: а) либо посидеть чуток в психушке и намалевать там парочку композиций, б) попасть в Книгу Гиннесса по любому самому скандальному поводу и в) ну, насчет этого пункта я вообще затрудняюсь — на политически репрессированных диссидентов сейчас моды нет, — насмешливо внушал некоммерческому Якину Белогуров. — Таким, какой ты есть сейчас, как бы мне этого ни хотелось, ибо ты мужик талантливый, я тебя не продам ни под каким соусом. Коси под дурачка, а? Глядишь, и сделаем из тебя русского Ван Гога».
То, что Якин талантлив, и то, что он первоклассный художник, Белогуров понял с первого взгляда на его, работы. А то, что он не продавался, это — кто же пророк в своем отечестве? Был он к тому же страшный алкаш, как и вся полунищая богема Арбата и Дворцовой набережной, где его знали все собаки, и московские, и питерские, и к тому же большой оригинал левацко-большевистского толка. Считал себя единственным, «некупленным властью» борцом за пролетарскую идею, бредил великим Че Геварой, а в свободное от росписи фресок для бара «Гайка» время даже сочинял «диктуемые моментом» поправки к «Государству и революции». Якин вечно нуждался в деньгах (после бегства от «идейно-буржуазно-чуждой» сожительницы в Питере все его имущество состояло из старенького мотоцикла с коляской, сумки с одеждой да «средств производства»). Внешне он был видный парень — яркий блондин с роскошной гривой русых, собранных на затылке в густой хвост волос, умный, насмешливый, пылкий, резкий, и, если бы не «злоупотреблял», все бы в его жизни, наверное, сложилось по-другому. Но Белогуров и сам уже «злоупотреблял», а поэтому не ему было винить Гришку Якина в его слабости.
