Хмельной транзит - Ксения Васильевна Бахарева
— Вызывается свидетель Корнеев Иван Николаевич, капитан отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности Ленинского РОВД города Минска. В деле имеется справка о проделанном расследовании за вашей подписью. Вы хотели что-то дополнить?
— Да, ваша честь! — Корнеев положил форменную фуражку на трибуну и громко произнес: — Под фамилией Соловьев скрывается опасный преступник Григорий Федоров, разыскиваемый за покушение на убийство.
Толпа в зале, открыв рты от удивления, возмущенно загудела. Раздались крики:
— Неправда! — кричали одни.
— Вам лишь бы повесить на человека побольше преступлений! — вторили другие.
Соловьев встретился глазами с Нелли, перевел, затаив дыхание, взгляд на Корнеева, который продолжил:
— Отпечатки Соловьева оказались отпечатками Федорова, уроженца Магаданской области. На счету Соловьева (Федорова) разбойное нападение, пять лет исправительно-трудовой колонии и покушение на убийство сына прокурора Леонида Ледогорова. Федоров отсидел меньше половины срока, а в 1966 году освобожден условно-досрочно за примерное поведение. Ходатайствую о приобщении к делу характеристики из места заключения.
— Не пойму, как может относиться к делу характеристика пятнадцатилетней давности! — парировала судья.
— Сейчас объясню. Дело в том, что разбойное нападение на гражданку Веру Дольникову Соловьев, он же Федоров, не совершал. Его оговорил тот, кто сам нанес девушке непоправимый ущерб здоровью.
Зал загудел еще больше, кто-то стал выкрикивать бранные слова. Судья, постучав молотком, утихомирив таким образом толпу, сама возмутилась:
— Вы хотите сказать, что советский, самый гуманный суд в мире, мог совершить ошибку?
— Я и сам до недавнего времени не мог такого допустить. И все же прошу опросить еще одного свидетеля, именно того, кто оговорил Соловьева.
— Кого? Вы говорите про Леонида Ледогорова? Так он же Соловьевым был отправлен на тот свет, если я не ошибаюсь. Именно за покушение на убийство он до сих пор, как вы говорите, числится в розыске.
— Так точно. Но не совсем так. Покушение — это еще не убийство.
Соловьев от неожиданности поднялся со скамьи подсудимых, схватился сначала за голову, потом за железные прутья, исступленно шатаясь, словно сумасшедший, из стороны в сторону.
— Что ж, коль вы настаиваете, капитан, пригласите последнего свидетеля. Хотя я пока не понимаю, к чему вы клоните, — произнесла судья, еще раз успокоив молотком взбесившихся участников и зрителей процесса.
В зал вошли трое: два конвоира, а между ними выше среднего роста человек в серой телогрейке, черной шапке-ушанке и наручниках.
— Представьтесь, пожалуйста, — попросила судья, когда свидетель поравнялся с трибуной и снял шапку, оголив засаленные, немытые, отросшие волосы и недельную щетину на осунувшемся лице.
— Осужденный Ледогоров, статья 146, часть «д», осужден Челябинским областным судом сроком на 12 лет.
— Вы предупреждены судом говорить правду и только правду?
— Да, ваша честь.
— Вам знаком подсудимый Соловьев?
Ледогоров посмотрел в сторону клетки и выпалил:
— Гражданка начальница, я только Федорова вижу. Это он меня чуть не убил.
— Расскажите суду, как все было.
— В феврале 1966 года Федоров проник в дом моего отца, избил меня и скрылся, еще и Верку забрал.
— Какую Веру? Потерпевшую Веру Дольникову?
— Ага.
— Ту самую, на которую было совершено разбойное нападение, за которое осужден обвиняемый?
— Да не он нападал…
— А кто же?
— Я.
— Почему же она у вас жила?
— А куда ее было деть? Боялся, что память к ней вернется… И настучит…
— Поясните суду, как напал на вас обвиняемый?
— Он как вышел, сразу ко мне. С первого же удара я упал прямо на комод, а там замок железный… Отключился сразу.
— Что было потом?
— Больница. Месяц валялся с черепно-мозговой. Но я выжил…
— Получается, обвиняемый не хотел вас убивать:
— Скорей всего, отомстить, что вместо меня на зоне чалился.
— Коль вы сейчас отбываете наказание за совершенное преступление, отец вам больше не помогает.
— Нет, только с того света… И то вряд ли…
— Что вы этим хотите сказать?
— Ваша честь, убил я его, отца своего, за что и осужден на 12 лет.
— Поясните суду, как и за что вы лишили жизни своего отца.
— За все хорошее… — Ледогоров сплюнул, глядя в глаза Соловьеву, и продолжил. — Как только он на пенсию ушел, в области стали дела поднимать старые, и, оказалось, либо его к стенке, либо меня. Выбор пал на него. Но, как видите, и я не избежал наказания, новый прокурор города отправил меня по этапу.
— Обвиняемый, вы что-то хотите дополнить?
Соловьев с радостью встал:
— Да, ваша честь! Убивать не хотел. Отомстить — да. Как нашел их дом, долго искал, с полгода, отец его тогда женился во второй раз, фамилию сменил, говорили, что из-за сына непутевого, грозы района, которому все с рук сходило. Нашел комнату на втором этаже, где он Веру на цепи держал, а та после операции, черепно-мозговая травма была у нее. Ледогоров меня застукал, более того, попытался ее изнасиловать, а та больная, немощная… Не сдержался… Нокаутировал. Я, пока сидел, начал тренироваться и боксером стал благодаря тренеру одному. Но не было дня, чтобы совесть меня не мучала! Бог мой, я так рад, что этот подонок жив!
— Почему же?
— Потому что не мне решать его судьбу. Жизнь сама должна была его наказать, с отцом всемогущим или без. Так и случилось. Высокий суд, если бы не он, даже не представляю, как сложилась бы моя жизнь. Без зоны, без бегства, без другой фамилии. С матерью, которая ушла в мир иной без меня.
Соловьев сел на скамью подсудимых, закрыл лицо руками, из-под которых потекли слезы, сочувствующим и осуждающим зрителям было непонятно, то ли это горесть по собственной искалеченной судьбе, то ли капли радости от раскаяния и неожиданного исцеления отомщенной жертвы.
После такого драматичного выступления последнего свидетеля отправили туда, откуда он прибыл, суд же удалился для определения приговора.
За всю историю юриспруденции Советского Союза подсудимый никогда так не радовался оглашенному сроку наказания — пять лет лишения свободы за хищение социалистической собственности, совершенное оригинальным способом. Но самое главное, что он — не убийца. По приговору суда счет в сберегательном банке, открытый Соловьевым для того, чтобы он мог рассчитаться с семьей за якобы погибшего сына прокурора, конфискован в доход государства
