Андрей Молчанов - Форпост
И отправился к своей койке, тут же сраженно и без оглядки заснув.
Утро началось с обычного подъема, скрипа коек, неизбывного мата, и вся зловещая морока этой ночи показалось ему дурной фантазией. И только донесшийся из распахнутой форточки ор дежурного офицера, пожаловавшего на утренний развод, принес пронзительное, как ожог, понимание: случилось!
Далее потянулась вымученная сутолока куч ротозеев, горячка пустых обсуждений произошедшего, кутерьма начальственных распоряжений.
На предварительном допросе, учиненном Федору вышестоящими командирами, тот ответил, что дожидался до трех часов утра распоряжения приступить к уборке бани, но, так и не дождавшись его, лег спать. Зайти в помещение, проявив инициативу, не решился.
– Вообще тебя там и близко не было! – последовал жесткий наказ. – Нажрались два ублюдка в дупель и – угорели… Ничего не видел, понял?!
То же указание прозвучало и перед расхлябанным строем личного состава, найдя полное понимание позиции командования, взволнованного перспективами нахлобучки от всякого рода влиятельных инстанций. Однако переживания офицеров за собственные карьеры были невелики: разжалования и опалы им не грозили: найти на их место иных кандидатов, готовых прозябать в подобной дыре, кадровому управлению было бы затруднительно.
К полудню в казарму прибыл уполномоченный военный юрист с унылым лицом, затеявший положенное дознание.
Искоса оглядев представленную его взору самостийную солдатскую массу, натянуто изображавшую почтение к залетному представителю заоблачных начальственных сфер, он тяжко и понимающе вздохнул, затем мельком осмотрел трупы и тут же занялся составлением надлежащей бумаги.
Далее в той же бане, прибранной на скорую руку, состоялся солидный офицерский банкет, завершившийся редактурой и переоформлением первоначального документа, затем следователя заботливо уложили на заднее сиденье его служебной машины, и вскоре она растаяла в знойной степной дымке, оставив за собой зыбкую пыльную память.
Исчерпало себя и нетрезвое офицерское присутствие, выполнившее свой тяжкий долг и тут же покинувшее опостылевшую неблагополучную казарму, спешно готовившуюся отметить выходной траурный день привычным политурным возлиянием.
В обед в казарму наведались какие-то согбенные казахи, искавшие пропавшую девочку, их племянницу, по словам дневального – «какую-то дурочку», но казахам был дан от ворот поворот: солдатикам не терпелось скорее выпить, нежели выслушивать причитания пришлых убогих людей.
День прошел на удивление мирно, даже благостно, без единой стычки: видимо, дух смерти, еще не утратившийся в казарменном пространстве, невольно принуждал сборище негодяев к почтению в сопричастности его вечной всевластной тайне.
Вечером к Федору, сидевшему на лавочке, подсел сослуживец – ушлый верткий парень с манерами скользкими и вкрадчивыми, речью слащавой и гаденькой.
– Отдыхаем? – вопросил сослуживец и, поиграв бровями, добавил миролюбиво: – А чего ж не отдохнуть, большое дело сделал… Ух, молодец ты, тихоня! Все грамотно и ловко, по-нашему… – Глаза у него блестели масляно и хитро.
Федор обмер. Он знал: чутье свору не подведет, она обязательно уяснит истину, уверится в ней и оценит содеянное им своей бестрепетной мерой…
– Лично я этих зверьков лопатой бы на корм хрякам с удовольствием порубал, – продолжил тот. – Так что имею к тебе полное сочувствие и расположение. Но готов и предупредить: сродственники их по масти пиковой, не в пример мне, огорчились нешутейно. Как вызов их кодле расценили… Сам слышал. И разумеют они так: когда звереныши отрубились, ты им «ответочку» за все хорошее и сделал с заслонкой печной…
– Это еще почему… – забормотал Федор, но тот его не дослушал, отмахнулся, покривившись понятливо:
– Ты мне что хочешь, скажи, разницы нет. Но только «старики» на тебя жала точат. Они уверены, понял… И все, у них планка съехала, никакой домкрат ее не подвинет… А что молчат и спроса не устраивают – еще хуже! Значит, твердо затеяли тебе катастрофу. С этим проблем тут никаких. Слышал лично: пусть его мама надевает траур…
Федора пробрало дрожью от внезапно нахлынувшего на него озноба. Его вновь безраздельно и словно насмешливо поглотил страх, и тот вчерашний человек – отважный и бестрепетный, которым он был и кто еще мгновение назад присутствовал в нем, исчез без следа. Он снова стал прежним трусливым и забитым ничтожеством.
Мимо лавочки с равнодушным видом прошлись «старики». Их косые невидящие взоры и полная индифферентность только подтверждали самые худшие опасения.
– Ну, братан, удачи, – сквозь зубы процедил собеседник, поднимаясь.
Федор молчал, постигая неумолимое приближение своего краха.
Однако уже перед отбоем в подразделение вернулась бригада с дальнего объекта, и слабая надежда появилась в его душе, когда проем входной двери, ведущей в казарму, заслонила собой плечистая фигура его друга Коряги. Свинцовая доброжелательная длань опустилась на плечо Федора:
– Привет, дружок! Как аппетит и стул? Не забижали хулиганы? – И, не дождавшись ответа, довольно ржа, Коряга подхватил полотенце со спинки койки, проследовав в умывалку.
Тем же самым вечером на попутной машине, в казарму прибыл иной персонаж – чеченец по прозвищу Булава, оттрубивший срок в дисбате и направленный отбывать дальнейшую неисчерпанную повинность по прежнему месту приписки.
«Старики» встретили Булаву как признанного лидера, по уважительной причине оставившего прежнее руководящее место в их элитарном кругу.
Вся его внешность несла на себе отпечаток грубой силы, которая говорила сама за себя: «Иметь дело со мной – все равно что иметь дело с носорогом». Ростом Булава был огромен, весил едва ли не два центнера, руки его напоминали свиные окорока, а заросшему черной шерстью бочкообразному туловищу могла бы позавидовать матерая горилла. Туловище венчала укрепленная на нем лысая голова, сидевшая на шее, ровно переходящей в затылок, а голову – многочисленные костяные шишки, «набитые» с умыслом трансформации черепа в орудие защиты и нападения.
Неожиданное пополнение личного состава ввергло казарму в естественную суматоху, ознаменованную обменом новостями, звоном бутылок, табачным чадом и полным небрежением вялой команды дежурного сержанта «отбой».
Уснуть в кипевшем страстями шалмане было невозможно, и Федор вновь возвратился на лавочку, где его застал посвежевший после умывалки, пахнущий химическим земляничным мылом Коряга.
– Ну, – сказал товарищ, громоздко присаживаясь рядом, – слышал я тут кое-что… Вопрос у меня один: ты?
Федор кивнул.
– А с какого перепугу?
Федор рассказал о девочке, неохотно и гневно роняя слова.
Коряга, почесывая подбородок, долго вглядывался в звездное небо. Потом произнес с невольной хрипотцой в голосе:
– Серьезный шаг. На тебя не похоже. И потому думаю, Федя, вела тебя рука свыше… – Затем, будто опомнившись, перешел на шепот: – Подлянка нам сегодня припуталась ненароком… Все бы с тобой и обошлось, я б постарался, но тут глянь – Булава в нашу шарагу свалился, как бомба ядерная, теперь все расклады пойдут вкривь и вкось… Мы ж с ним давно на ножах, хотя только базарами обходилось… Но сейчас, возьмись я за тебя перед пиковыми мазу держать, не знаю, чем кончится… Попробую, ясное дело, мне пятиться западло, но коли «старики» перед ним ужмутся, не выстоим… Завтра на объекте на пару будем в наряде, поглядим, чего они затеют. А сегодня дрыхни спокойно, здесь им тебя потрошить не с руки, итак шухера грянуло до небес… А вообще – одобряю! – подытожил он. – Правильно я с тобой завязался… Выживешь, толк из тебя будет!
После утреннего развода, трясясь в открытом кузове грузовика, следующего на объект, притертый к борту телами сослуживцев, Федор тяжко ощущал надвигающуюся на него грозу: никто не смотрел в его сторону, всю дорогу в кузове царило напряженное и вдумчивое молчание, а привалившийся к заднему стеклу кабины Булава испепелял его испытующим взором, катая по скулам мрачные желваки.
В рабочее задание, вмененное Коряге и Федору, входила штукатурка стен на втором этаже и шпаклевка потолков – работа нудная, но физическими усилиями необремененная.
Труды начали не торопясь, размышляя об одном и том же: последуют ли сегодня какие-либо активные действия противника?
– Думаю, спешить «черные» не будут, сначала разбор устроят, – сказал Коряга.
Присев на заляпанный высохшими кляксами масляной краски железный паукообразный стул с фанерными сиденьем и спинкой, он дотянулся до снятых с ног сапог, выдернул из одного из них потную портянку и принялся протирать ею солнцезащитные очки с пластиковыми исцарапанными линзами.
Водруженные на перебитый нос, очки придали его облику зловещую загадочность.
В этот момент, материализовавшись словно бы из ниоткуда, лишь всхрипнув в глухом рыке, сопровождавшем его длинный прыжок в помещение из закутка, выходящего к лестнице, перед взорами поневоле оторопевших напарников, возник исчадием ада во всей своей мощи и непримиримой злобе Булава, затмивший своей громадой пространство бетонного склепа.
