Елена Арсеньева - Лесная нимфа
– Чего это вы ни с того ни с сего? – без особого интереса спросил Юрка, потому что привык к неожиданным выходкам Бугорка. Но приятели не слушали его и не отвечали. Они быстро переговаривались.
– А Черкес? – вдруг застыл, мешая другим пассажирам, Бугорок.
– Они на него не выйдут, – небрежно ответил Кролик.
– А вдруг?
– Вдруг только лягушки скачут. Да он и не знает…
– Я тогда болтанул ему об этом деле.
– Когда? Ты очумел?!
– Да ты вспомни! Он еще заржал тогда. «Шутите», – говорит.
– Вспомнил…
– Вот же гадство, совсем из головы вон! – сокрушался Бугорок. – За ним надо было за первым. Это тряпье сразу же расколется.
Кролик молчал. Тут Бугорок обратил внимание, что Юрка с любопытством прислушивается, и велел ему пойти занять места. Юрка послушно перетащил свои вещи в вагон и вернулся в тамбур. С объемистым рюкзаком Кролика его зажало в дверях, и он успел услышать отрывистое и по-прежнему непонятное:
– …привезу. А ты пока развлекай этого.
– Я? – почему-то испугался Кролик.
– Я же сказал: развлекай. Подъеду, не рыдай!
После этих слов Кролик раздвинул двери и помог Юрке втащить остальные вещи. Бугорок остался в тамбуре, вынул из карманa сигареты. Но в Толоконцеве, на первой же станции, он соскочил с подножки и побежал через пути к электричке, идущей в город.
– Забыл кой-чего, – пояснил Кролик, заметив, что Юрка смотрит в окно. – Догонит.
Он достал из рюкзака две бутылки пива, и Юрка успокоился.
…Ровно в десять утра дверь в кабинет Натальи отворилась. «Точно!» – одобрительно подумала она и с любопытством подняла голову, ожидая, что сейчас наконец увидит одного из той четверки, но вместо юноши на пороге стоял высокий сутулый мужчина с выражением застарелой усталости на остром лице.
– Разрешите? Я – Степцов, тут повестка пришла… – Он держался неуверенно.
Наталья невольно подняла брови.
– Здравствуйте, Сергей Юрьевич… Но ведь я выписывала повестку вашему сыну.
– Да, я знаю. Но его нет. Он на рыбалку уехал.
– Когда?
– Вчера.
– Ах жаль! – Наталья с досады хлопнула ладонью по столу. – И когда вернется?
Худые плечи поднялись и опустились. Наталья глянула непонимающе:
– Не знаете?
– Да он вроде и не собирался ехать, ничего не говорил, никого не предупреждал. А тут прихожу – записка, что уехали, и эта повестка ваша на полу возле стола валяется. Думаю, надо пойти, предупредить, чтоб не ждали.
– Погодите, – сказала Наталья. – Как это – валяется? Вы разве повестку не в почтовом ящике взяли?
– Нет, – покачал головой Степцов. – Она на полу, в комнате, скомканная, ва… лежала.
– Кто же ее получил? Ваша жена?
– Нет, она тоже удивилась: почему повестка, откуда?
– Значит, ее получил все-таки Юра?
– Выходит, так, – развел длинные слабые руки Степцов.
– Получил, прочитал – и все-таки поехал на рыбалку, – продолжала Наталья. – Интересное дело! Он что у вас, вообще такой?
– Какой?
– Безответственный.
Светлые глаза Степцова не утратили усталого выражения. Он молчал.
– «Мы уехали…» – прочла Наталья. – С кем?
– Видимо, зашел за ним кто-то. Дома надымлено. Мы-то не курим.
– А с кем он обычно рыбачит? – спросила было Наталья, но, уловив пустоту во взоре собеседника, расширила рамки вопроса: – С кем дружит?
Степцов надолго задумался, потом встрепенулся:
– С ребятами.
Похоже, даже в этом он не был уверен!
Наталья опустила глаза.
«Ничего себе! Пожалуй, его даже и спрашивать бесполезно, где был сын тем майским воскресеньем. Явно не помнит, а скорее всего – не знает».
– Может быть, есть смысл позвонить вашей жене? – сказала она.
– Для чего?
– Вдруг она в курсе, куда именно и с кем поехал ваш сын?
– Ну что вы! Она, знаете, пишет диссертацию… – В его голосе проскользнула тень горечи, и это было едва ли не первое живое выражение. – А впрочем… Разрешите? – И потянулся к телефону, набрал номер: – Анна, как зовут того мальчика, с которым Юра ездил на рыбалку? В прошлый раз. А, да, спасибо. – Он положил трубку.
– С кем вы говорили? – поинтересовалась Наталья.
– С женой.
Наталья откинулась на спинку стула.
– И она у вас ничего не спросила?
– Нет. А что?
«Странно! Их не интересует даже, зачем сына вызвали в милицию!»
Такого ей еще не приходилось видеть. Анненская, к примеру, по сравнению с этими родителями – образец материнской заботливости.
– Ну хорошо. Так как же зовут того мальчика?
– Кролик, – сообщил Степцов.
– Это фамилия такая?
– Не знаю…
– Вы что, серьезно это? – тихо спросила Наталья.
– А что? – удивился Степцов.
Помолчали.
– Кролик… – взяв себя в руки, повторила Наталья. – Может быть, это прозвище? Как он выглядит?
Припоминал Степцов мучительно долго.
– Да, это прозвище, – проговорил он наконец. – У него глаза такие… красноватые… будто усталые или заплаканные. Видимо, поэтому его и прозвали Кроликом. Он такой понурый…
– Но имя, имя! Имя-то его вы хоть когда-нибудь слышали?
Степцов снова погрузился в раздумья.
– Что-то вертится в голове…
– Ну, ну! Как его зовут? Игорь? Володя? Леша?
– Леша – это другой, кажется, – выговорил Степцов. – А этот? Коля? Нет… Дима? Кажется, Дима.
– Анненский? – неожиданно для себя самой быстро спросила Наталья.
– Если я не ошибаюсь, – протянул Степцов, свешивая, будто ненужные, руки вдоль тела. – Не исключено… Кажется…
Наши дни
– Ну, поехали.
– Ой!..
– Ага. Не поехали мы. А почему? Ручник забыли.
– Ох…
– Больше газу надо давать, мы в снегу стоим. Опять забыла?
– Э-э… печка гудит, на нервы действует.
– Ты что же, нервная?!
– Ну да, но не вообще, а сейчас. Это от страха. Я таблетки пью, к экзаменам готовлюсь.
– А что к ним готовиться? У тебя они еще не скоро, сдашь с божьей помощью.
– С помощью Дмитрия Александровича…
– Ладно, не льсти, не подлещивайся. Поехали на проспект Ленина. Повороты будем сегодня разучивать. Где на проспекте Ленина можно развернуться?
– Ну… э-э…
– Зачем ты бордюр поймала?!
– Я от ямки уехала.
– Спокойно! Возьми себя в руки, руки в ноги, поехали уже. Не расстраивай меня, ты у меня в первых рядах идешь на экзамен, я в тебе уверен.
– Ой, куда он на меня едет?!
– Он тоже ямку объезжает. Спокойно. Поехали, поехали. Итак. Где можно развернуться на проспекте Ленина?
– Ну, у «Муравья», на Комарова, около «Дубков», на Пролетарке…
– Где там?
– По кольцу можно проехать.
– Выезжай на проспект. Каким рядом нужно выехать?
– Вон тем, крайним.
– Каким?!
– Ну, левым!
Алена чуть не подавилась нервическим смешком. «Вон тем, крайним»! Как будто это она ответила на вопрос инструктора. Но она так и не вспомнила бы, правым или левым, ей вообще казалось непостижимым, как это можно – успевать о чем-то говорить, о чем-то думать в те мгновения, когда ты прикован к этим непонятным рычагам и педалям и стал их продолжением, частью их, и не понять, то ли ты управляешь ими, то ли они управляют тобой.
Писательница Дмитриева ничуть не лукавила перед мадам Стороженко, когда расписывала ей свою клиническую тупость и страх перед вождением. Было у нее такое свойство, причем врожденное, а не благоприобретенное. Кататься на пассажирском месте – это да, это она еще с детства любила отчаянно, еще с тех времен, когда у деда был его невероятный «Виллис», да и потом и мужья ее, и отчим имели машины и отлично их водили, однако у Алены никогда не было ни малейшего желания сесть за руль. Поэтому она сейчас с превеликим уважением взирала на хорошенькую и веселую дамочку с пепельными волосами, в смешной аккуратной ушаночке и толстом свитере, которая так бойко болтала с инструктором и еще умудрялась вести престарелую «Ладу». Причем, на взгляд Алены, вела Нина просто суперхорошо, и все замечания Анненского ничем иным, кроме как придирками, она назвать не могла бы.
Вообще Алене повезло с курсанткой, в машину к которой она попала. Такая милая, деловая, собранная, приятная, приветливая… Другая курсантка была круглая, преждевременно расплывшаяся особа лет 28, непричесанная, с заплывшим лицом, одетая в такой толстый мохеровый свитер (боже правый, да кто ж сейчас мохеровые свитера носит?!), в котором ей было, конечно, ужасно жарко, и она немедленно начала сильно потеть, аж все окна в их автомобиле подернулись дымкой, и инструктор должен был включить «дворники». Так они и уехали в этот ясный морозный день, елозя щетками по ветровому стеклу, а Анненский, его курсантка Ниночка и Алена проводили их сочувственными взглядами. Потом Снег посмотрел на Алену, но ничего не сказал, кроме того, что предложил садиться в машину и отправляться в рейс. Глаза его были спокойны, даже равнодушны. И все же где-то на самом дне их, как чудилось Алене, играла едва уловимая усмешка.
Ну разумеется, он ни на минуту не поверил, что Елена Дмитриевна (пришлось назваться, но, конечно, «мирским именем») яростная поклонница его стихов. Мадам Стороженко начала с места в карьер пороть эту чушь, а опровергнуть ее никак было нельзя, пришлось терпеть. Анненский покивал неопределенно и сказал:
