Наталья Александрова - Розы для киллера
— Ты — убийца, — неожиданно твердо сказала напуганная старая женщина, — ты их обоих убил!
Она не видела его лица, не знала, как он отреагировал на ее слова, но продолжила, надеясь спасти свою жизнь маленькой ложью:
— В милиции про тебя уже знают!
— Врешь, старая сволочь! — раздался злобный голос из темноты, и жесткая мужская рука схватила ее за воротник и резко рванула.
Вера Сергеевна потеряла равновесие и упала бы, если бы убийца не удержал ее на весу. Он встряхнул ее, как куклу, и злобным шепотом повторил:
— Врешь,, старая карга! Никто меня не видел, а если видел, то не сообразил ничего! И ты теперь уже никому ничего не расскажешь!
В темноте раздался сухой металлический звук, Вера Сергеевна поняла — он выбросил лезвие складного ножа. Она знала, что наступили последние мгновения ее жизни. И вдруг она догадалась. Она вспомнила, откуда ей знакомы интонации его голоса, черты его лица, его жесты, тот поворот его головы, каким он обернулся в ее сторону однажды, когда заходил в галерею еще давно, при живой Аделаиде. Она все вспомнила и сказала удивленно:
— Я тебя узнала. Я знаю, кто ты такой.
— Да? Значит, догадалась, старая каракатица? Тебе от этого легче не будет. Все равно — сдохнешь здесь, в своей помойке.
Острая боль пронзила ее горло, проткнула все ее существо ударом молнии. Вера Сергеевна захрипела, закашлялась, захлебнулась кровью и замолкла навеки. Ее безжизненное окровавленное тело тяжело грохнулось на грязный лестничный пол. Убийца брезгливо перешагнул через труп старухи, стараясь не запачкаться кровью — в темноте это было не так просто. Выйдя во двор, он оглядел свою одежду, — но во дворе тоже было темно. Мокрым, подтаявшим снегом он вымыл руки, вытер лезвие ножа. Постоял немного, унимая нервную дрожь и внезапно подступившую дурноту. Потом набрал в ладони снега и умыл лицо. Это его немного привело в себя. Он удивился своим ощущениям. Первое убийство тоже далось ему нелегко, он отвратительно себя чувствовал, его выворачивало наизнанку,, но во второй раз было намного легче, он даже почувствовал какое-то возбуждение, сродни легкому опьянению, и подумал, что следующее убийство тоже будет легким. Но сейчас у него перед глазами стояло выхваченное короткой вспышкой света из окружающей темноты лицо одинокой старой женщины, и он чувствовал странную боль… неужели это были так называемые угрызения совести? Он не верил в такую химеру, как совесть, — все выдумано попами и писателями, все это — литература, девятнадцатый век. Нормальный деловой человек не может оперировать такими вымышленными категориями. То, что он делает, — всего лишь бизнес. В бизнесе приходится зачастую делать вещи не очень приятные, но бизнес есть бизнес… Что же с ним сейчас происходит? Неужели убийство нищей старухи — больший грех, чем убийство двух процветающих, хорошо устроенных в жизни, обеспеченных людей? Да ерунда все это, просто нервы разыгрались, надо будет потом показаться врачу. Все, пора уходить, не хватало, чего доброго, здесь с кем-нибудь столкнуться…
Он вытер носовым платком мокрое лицо и быстро пошел но узкой тропинке среди высоких сугробов. Выходя из темной подворотни, он оглянулся — ему никак было не избавиться от ощущения, что в спину ему смотрят полные страдания и упрека глаза убитой им старой женщины.
«Ну надо же, — думал он, — она меня узнала. Догадалась, старая перечница, кто я. Но если она узнала, то и другие могут догадаться».
Нет, выходит, дело еще не закончено. Ему придется еще раз прийти сюда, в квартиру старухи, и кое-что там уничтожить. Жаль, он не догадался сделать этого раньше, надо было сегодня, перед тем как убить старуху. Теперь же, после убийства, ее квартира будет в поле зрения милиции… Вернуться сейчас никак нельзя — старуху могли уже найти. Придется выждать, пока все не утихнет… Это будет скоро — вряд ли долго будут разбираться со смертью нищей, никому не нужной старухи… при этих словах он издал тихий смешок.
Да, жаль, что ему не пришло в голову уничтожить это раньше… Честно говоря, он не думал, что его так легко узнать… Ну что же делать — после драки кулаками не машут, надо не сокрушаться о сделанном, а исправлять свои ошибки.
Он вышел на освещенную улицу. Навстречу попался одинокий прохожий и как-то странно взглянул на него. Он забеспокоился, оглядел в свете уличного фонаря свою одежду и руки. На правом рукаве было влажное темное пятно. Вряд ли прохожий мог что-то заподозрить — скорее всего, ему показалось страшным выражение лица проходящего человека, возбуждение и отчаяние во взоре…
Как, однако, он неосторожен… надо будет уничтожить это пальто — сжечь где-нибудь, а не то экспертиза сможет установить, что кровь на рукаве принадлежит убитой старухе. Все из-за темноты… Но при свете ему было бы еще страшнее смотреть в ее лицо.
***Лизавета позвонила мне на работу, сказала, что Володя меня срочно разыскивает, чтобы я бросила все и летела к Нине Ивановне, потому что случилось несчастье. Я примчалась, не думая уж застать его тещу в живых, и удивилась, когда она сама открыла мне дверь. Увидев меня, она заплакала привычно, видно уже сегодня не в первый раз, и сообщила ужасную вещь, что Веру Сергеевну зарезали вчера вечером в собственном подъезде и что Володя чуть с инфарктом не слег.
— А вы как? — спросила я заплетающимся языком.
— Лекарств напилась, это в спокойной обстановке можно поболеть, а сейчас некогда вам еще и со мной возиться.
Володя вышел в прихожую, морщась и потирая левую сторону груди. Вид у него был ужасный — бледный, постарел лет на десять.
— Пойдем сядем.
Мы сели, и он рассказал мне, как утром собирался идти к Громовой, чтобы рассказать ей, что в галерею в день смерти Глеба в принципе мог проникнуть посторонний человек так, чтобы его никто не видел. Только он позавтракал и начал собираться, как вдруг приходят к нему два молодых человека, хватают под руки и везут к Громовой, хорошо хоть наручники не надели и машина не милицейская, а то сраму перед соседями не оберешься.
— И я, как дурак, Громовой все это рассказываю, а она молчит и на меня смотрит, как сыч. А потом и говорит, что, к сожалению, свидетельница моя Вера Сергеевна Старостина подтвердить ничего не сможет, потому что зарезали ее вчера в собственном подъезде, и не могу ли я сказать следствию, где был вчера вечером, потому что подозрения против меня усугубляются с-каждым убийством. И — раз мне фотографии на стол, уже успели, сволочи, распечатать, оперативно работают! Я как глянул — так на пол грохнулся, ноги не держат. Громова мне сначала-то и говорит — встаньте, мол, не валяйте дурака, а у меня сердце прихватило, слабость такая — рукой пошевельнуть не могу. Тогда она испугалась, что я тут в кабинете помру, вызвала врача.
— Ну и любит эта Громова дешевые эффекты, так и человека уморить недолго!
Я ей потом то же самое сказал, когда очухался. А она тон сбавила, но все-таки напоминает, где, мол, я весь прошлый вечер был, дома-то меня не было, это точно. Я и говорю, что на собрании в ЛОСХе целый вечер просидел. Она — мы проверим! Я — да проверяйте, если вам делать нечего, меня в президиум выбрали, все собрание я там торчал, сто человек меня видели! Тут она поскучнела, интерес всякий ко мне потеряла и отпустила.
— Пока она с тобой разбиралась, настоящий убийца Веру Сергеевну зарезал!
— Вот-вот, хорошо, что у меня сердце прихватило, а то я бы эту Громову там придушил!
— Что делать, Володя?
— Не знаю. В галерее у девчонок истерика, боятся, что их тоже зарежут. Мы, говорят, ничего не знаем и ничего не видели, за что нас-то?
— А Веру Сергеевну за что?
— Громова считает, все из-за Аделаиды. Аделаиду за что-то убили, потом Глеба, он что-то знал, а потом Веру Сергеевну как свидетельницу, она и дома у Аделаиды бывала, могла что-то видеть. И знаешь, что я тебе скажу? Ни фига эта Громова не расследует. Ну допустим, поверит она мне, что убийца приходил к Глебу в офис договариваться насчет Духовидова, будь он неладен! Подтвердит Ольга, что был момент, когда в галерее никого не было, а дальше что? Все равно этого человека никто в глаза не видел, никто его не узнает.
Нина Ивановна вошла в комнату.
— Надо к похоронам готовиться, у Веры-то никого из родных нет, все мне придется делать.
— Я во всем виноват! — Володя обхватил голову руками. — Если бы я ее в галерею не устроил, ничего бы не случилось.
— Что ты, что ты! Ты ей работу нашел, она так радовалась.
— Вера ведь раньше начальником отдела работала, — обратилась ко мне Нина Ивановна, — кандидатом наук была, а на пенсии-то куда она пойдет? Только в уборщицы, потому что пенсия маленькая. Одной на пенсию не проживешь, а у нее никого не было.
— И замужем никогда она не была? — неизвестно зачем спросила я.
— Был у нее муж, недолго, правда, — поморщилась Нина Ивановна, — потом они развелись, он на другой женился. Не знаю я, что с ним теперь стало.
