Иван Сербин - Проба пера
— Я не займу у вас много времени, — пообещал Дима. — Мы только пообедаем. Хорошо? Это не имеет никакого отношения к нашему разговору. Просто я давно смотрю фильмы с вашим участием, и мне было бы приятно пообедать в вашем обществе. Найдем какое-нибудь тихое, спокойное место… Например, «Рэдиссон». Вас устроит «Рэдиссон»? Разумеется, я приглашаю.
Абалов смыл грим, посмотрел на Диму внимательнее. Предложение солидное, но…
— Только учтите, наш обед ни в коей мере не обязывает меня к дальнейшим контактам с вами, — заявил актер.
— Разумеется.
Когда они выходили из театра, Дима задержался на вахте, что-то шепотом спросил у вахтерши. Та ответила так же тихо, постреливая хитро глазами по сторонам. Ответ обошелся Диме в десять долларов. Сущие пустяки. А вахтерши так мало зарабатывают.
На улице Абалов рассматривал Димин «БМВ».
— Ваш? — спросил он, и в голосе внезапно прорезались уважительные нотки.
— Мой, — улыбнулся Дима. — Если бы вы согласились на эту роль, у вас был бы такой же.
Абалов засмеялся неуверенно. Он не понял, шутит этот настырный мальчик или говорит всерьез.
— И сколько же может стоить такая машина? — спросил актер, когда «БМВ» плыл по Садовому кольцу. — Нет, поймите меня правильно, это чисто гипотетический интерес.
— Если гипотетический… В базовой комплектации — тысяч сто двадцать, я полагаю, — ответил Дима.
Абалов нахмурился. Сумма произвела впечатление. Наверняка он получал за фильм куда меньше.
Через пятнадцать минут они сидели в ресторане. Еще через пять улыбчивый официант принес графинчик с тремястами граммами мартеля.
— Ммм? — Абалов поиграл бровями. — Хороший коньяк. Один из моих любимых. Вы что, заранее выясняли?
— Про коньяк? — Дима вежливо улыбнулся. — Ну, если честно, то да. Когда продюсер приглашает актера вашего уровня, он должен четко представлять себе, что от него потребуется.
Сидящий за соседним столом Борик расплылся в довольной улыбке.
Через полчаса Абалов уже звонил приятелю на телевидение, извиниться, что никак не сможет приехать сегодня. «Понимаешь, Юра, позвонили с киностудии, на пробы срочно надо. Фильм — шедевр, к тому же часть сцен будет сниматься „там“… Ну, ты понимаешь». Нет, Дима вовсе не принуждал Абалова подписывать контракт на съемку. Более того, он вообще больше ни разу не завел речь о своем проекте. Только слушал внимательно. Большего от него и не требовалось. Еще через десять минут мартель незаметно скончался, и улыбчивый официант заменил графинчик новым. Еще через двадцать Абалов тряс пальцем и что-то невнятно объяснял Диме относительно достоинств его фильма. Через полчаса Дима выложил на стол договор, в котором оставалась одна пустая графа: «Порядок оплаты работ».
Абалов мутно просмотрел бумаги, не менее мутно взглянул на Диму и спросил, запинаясь:
— Так… что ты там говорил насчет такого же «БМВ»?
Дима спокойно взял договор и вписал в графу фразу: «Автомобиль „БМВ-750“ 1999 года выпуска, с пробегом не более 10 000 км. В течение недели с момента подписания договора».
Абалов прочитал, снова уставился на Диму, спросил, облизнув губы:
— С… слушай, а т… ты не шутишь?
Дима молча протянул ему ручку. Через тридцать секунд он положил в карман подписанный Абаловым договор.
Борик помог вывести пьяного актера из ресторана, поймал такси. Абалов все порывался пригласить «перспективного продюсера» в гости и угостить водкой, — «Уважаю… ты з… знаешь, как работать с… людьми…», — но Дима наотрез отказался, сославшись на неотложные дела.
— Через неделю, — пообещал он. — «БМВ» ваш обмоем.
— Годится, — Абалов погрозил ему пальцем. — Н…не забудь. Ты а… обещал.
Дима заплатил таксисту. Пока он отсчитывал деньги, водитель спросил шепотом:
— Слышь, парень… Это — Абалов?
— Нет, — покачал головой тот. — Похож просто.
— Ааааа, — разочарованно протянул шофер.
«Волга» умчалась. Дима проводил ее взглядом.
— Реально ты этого клоуна развел, — протянул Борик. — Я думал, он тебя обломит. А как ты дотямкал, что он квасит по-черному, а, Дим?
— У вахтерши спросил. Она сказала: «Человек хороший, только пьет много».
— А насчет марки «клоповника»? Тоже вахтерша сказала?
— Смеешься? Откуда ей-то такие подробности знать? Но хотел бы я посмотреть на человека, который признается, что ему не нравится мартель двадцатилетней выдержки. — Дима засмеялся. — Главное, выпить первую рюмку, а там…
Борик цыкнул зубом, покачал головой.
— Братан… А ты шаришь конкретно. Уважаю.
Дима пожал плечами, забрался в «БМВ».
— Поехали, Борь. Мы и так много времени потеряли. Нам к шести надо на студии быть. А еще нужно домой заехать.
* * *Новая квартира молодоженов разместилась в двадцатидвухэтажном жилом комплексе. В нем было все, что необходимо современному деловому человеку, чтобы не чувствовать себя усталым. Сауна, бар, бассейн, тренажерный зал, прачечная, магазины, почта, парикмахерский и косметический салон, химчистка… Ну, и так далее.
Сопровождаемый пытливым взглядом охранника, Дима прошел через холл, в котором бригада рабочих тащила ящики с мебелью и стройматериалами. Новые владельцы отделывали апартаменты на собственный вкус. У Димы и Наташи была одна из самых неказистых квартир. Стодвадцатиметровая «трешка» с двумя санузлами и зимним садом.
Дима поднялся на свой этаж, достал из кармана ключи, открыл дверь. В коридоре еще царил кавардак, но кавардак уютный, домашний. Свой кавардак. Стояли вдоль стен коробки с плиткой, лежали рулоны обоев, упаковки стеновых панелей.
Дима вошел в гостиную. Наташа, в рубашке-«гавайке», завязанной узлом на животе, в перепачканных краской джинсах, сидя по-турецки на полу, рассматривала куски обоев. Дима остановился у нее за спиной, улыбнулся.
Почувствовав его присутствие, Наташа оглянулась, улыбнулась:
— О, привет. А я не слышала, как ты вошел. Как думаешь, какой цвет обоев подойдет к этой комнате? Я вот подумала, может быть, голубые поклеить в кабинет? А сюда эти, бежевые?
Дима поставил кейс с деньгами у порога, подошел к жене, поцеловал ее в макушку.
— Димка, ну тебя, — засмеялась Наташа. — Я серьезно. Если сюда бежевые поклеить? Что-то мне голубые разонравились.
— Выкинь их, — предложил Дима.
— Как это?
— Просто. Сверни в рулон и скажи рабочим, чтобы вынесли на помойку. — Дима снова поцеловал ее в макушку, приобнял.
— Да ты что. Они же таких денег стоят.
— Плюнь. Главное, чтобы нам здесь было хорошо. Если тебе не нравятся обои, дом станет казаться неуютным.
Наташа вздохнула.
— Жалко.
— Если жалко, — Дима повернул ее к себе, поцеловал уже всерьез. — Если жалко, — продолжил он, с трудом отрываясь от ее губ, — убери на антресоли. Пусть полежат. Потом выкинем. — Дима начал торопливо развязывать узел на «гавайке» Наташи, а она, так же торопливо и жадно, расстегивала пуговицы на его рубашке. — Через год или через два. Когда жалко не будет.
— Мне всегда будет жалко, — шептала она. — Всегда. Эти обои.
— Почему? — спросил он, стаскивая с нее джинсы.
— В этих обоях вся наша жизнь.
— Почему?
Лифчика на Наташе не было, у нее была потрясающая грудь, грех прятать. Она быстрым движением сняла черные узкие трусики, обняла Диму, прижалась к нему. Тонкая, стройная, гибкая.
— Потом поймешь. Когда подрастешь. Пойдем, — она взяла его за руку, повела в спальню.
Спальня оказалась единственной комнатой, в которой была мебель. Натурального дерева гарнитур со шкафом-купе и фантастических габаритов кроватью.
Солнечные лучи легли на тело девушки, высветив золотистый пух. Она шла, покачивая бедрами, зазывающе, но очень озорно, дразня его. И все-таки ее движения были грациозны, лишали рассудка, гасили любое сопротивление, любой порыв, кроме одного: любить. Куда бы Дима ни торопился, в это мгновение время для него остановилось. В плавном течении света, в гармонии кофейных оттенков дерева и золотых кожи пробуждались первобытные инстинкты, а само понятие «любовь» раскрывало незнакомые глубины, забытые людьми, искрилось, становилось всеобъемлющим, затягивающим, таящим в себе нечто новое, неизведанное.
Наташа расстегнула Диме брюки, присела на край кровати, кошачьим движением откинулась на спину, прогнулась.
— Поцелуй, — потребовала она.
Честно говоря, Дима готов был ее съесть. В голове у него возникла желто-белая, вращающаяся с безумной скоростью пустота. В ней вспыхивали и гасли голубые искры. Они отплясывали безумный, сводящий с ума вальс.
Дима не видел ничего, кроме Наташиных глаз и губ, шепчущих что-то притягивающее, завлекающее. В ушах у него шелест волн ее шепота сливался с гулом собственного сердцебиения. Гул этот становился все громче, шепот растворился в нем полностью, перешел в форму не звуков, а образов, воспринимался как прикосновение к болезненно-чувствительной коже. Легкость желания давила глыбы бытия.
