Татьяна Степанова - 29 отравленных принцев
— Вот поговорила с тобой минутку, и мне сразу легче стало, — сказала она тихо, — палочка ты моя выручалочка, Ванечка… Я вот иногда думаю: зачем я тогда за Федора вышла, а не за тебя? Дура была, ох, дура набитая…
— Федор ухаживал за тобой шикарно. Умел он это — цветы, «Волга» к подъезду, театр, ипподром. Куда мне до него тогда было? Я тогда на тебя и глаз-то поднять не смел, боялся, — Поляков печально усмехнулся.
— Но все же глядел?
— Конечно, глядел. А как же? Я до сих пор, все эти годы, на тебя гляжу, любуюсь. Ты красавица, Маша.
— А, брось заливать, — Потехина шлепнула его по руке и одновременно еще теснее прижалась к его плечу, — старая я, Иван, кляча… Дни рождения свои уже начала тихо ненавидеть. Не справляю их, даже здесь, когда кто-то вспоминает, поздравляет. А раньше-то, раньше, помнишь? Как танцевали-то у меня до утра, в Прохоровку-то как на дачу на шашлыки ездили, помнишь? А сейчас утром как проснусь, и сразу — шмыг к зеркалу. И начинаю сама себя изводить ревизией. А что сделаешь? Ботокс вон колоть в клинике начала. Докатилась, называется…
— Для меня ты навсегда красавицей останешься, Маша, — сказал Поляков. — Я ведь до сих пор тот день помню, когда мы с тобой познакомились. Когда я в холодный цех работать перешел. Как ты мне сказала-то: «Молодой человек, вам так идет сей головной убор». Это про колпак-то мой поварской… На тебе, помню, сарафанчик такой замшевый был мини и водолазка черная.
— Ой, ой, вспомнил, старый, что на мне двадцать пять лет назад было!
— А что? Я все помню, Ты и сейчас как картинка из
модного журнала. Всегда на тебе что-нибудь этакое, со вкусом надето — браслет, шарфик, кольцо, туфли-лодочки.
— А, брось. Одно мне теперь и осталось в жизни удовольствие — шмотье покупать. По магазинам проедешься, наберешь всего — одни пакеты фирменные, потом нацепишь на себя, нарядишься по журналу и сидишь… сидишь на футбольном поле. Чужой юности завидуешь. — Потехина откинула со лба челку. — Эх, Ванечка, что ты… Вон они, смотри, какие мальчики-то подросли. Им жить, а мы с тобой уже в тираж выходим. Сидишь и чувствуешь себя каким-то манекеном. Эх, Иван, журнал мод ты вспомнил. Да, может, он и стильный, и дорогой. Только вот беда — уже прошлогодний. А кому он нужен-то — прошлогодний журнал мод?
— Где Серафим? — тихо, многозначительно спросил Поляков. — Почему не поехал сюда с тобой?
— Не поехал, как видишь. — Потехина достала из сумки сигареты, зажигалку, закурила. — А где он — не знаю. Утром куда-то сорвался, слова не сказал.
— Это на твоей-то машине уехал?
— Ага, на моей машине. Ну что ты так на меня смотришь, Ваня? '
— А ты как же сюда? На чем добралась?
— На такси.
— Так я тебя домой отвезу.
— Спасибо. Так ты хорошо сделал, что сюда ко мне приехал. Я Глебу-то не говорю ничего — зачем ему знать? У них тут режим, тренировки. На первенство скоро будут играть мальчики…
— Глеб у тебя молодец. Во-он как раз сюда, на нас смотрит. Помаши ему. — Поляков сам приветливо помахал сыну Потехиной. — С отцом-то он хоть видится?
— Да, отец его не забывает. И с Борькой они тоже часто перезваниваются.
— А может, он еще вернется к тебе, Федор-то? — сказал Поляков. — Знаешь, бывает это, потом проходит. Покрутится, покрутится там, устанет. Может, бросит эту свою, и домой его сердце позовет, к вам?
— Нет, — Потехина покачала головой, — не будет этого. Не вернется он. И ту не бросит. Молодая она. Все у нее впереди. Дети еще будут, наверное. А у меня… И ты сам, Ваня, это знаешь. Ты вот разве бросишь свою Сашеньку ненаглядную? А? То-то, не сумеешь.
— Я бросил, — глухо ответил Поляков, — между нами все кончено.
Потехина смотрела на него нежно и печально. Пухлое, напудренное лицо ее в этот момент преобразилось — смягчилось, похорошело.
— Эх ты, рыцарь ты мой, — она погладила Полякова по смуглой, гладко выбритой щеке, — не смей, слышишь? Нельзя так. Надо бороться.
— Бороться можно, когда есть цель. Вот ты говоришь — у тебя дети, Борька с Глебом — цель. Ты им дело хочешь оставить, жизнь их устроить, обеспечить. А я… Мне, Маша, не за что беспокоиться и не с кем теперь уж.
—. Не с кем? — тихо спросила Потехина. Поляков сумрачно молчал.
— Хорошо, что ты сегодня сюда ко мне приехал, — повторила Потехина, — рада я тебя видеть, Ванечка.
Она медленно поднялась со скамьи и начала спускаться вниз, на поле. Поляков последовал за ней. Две фигуры — мужская и женская — одиноко и странно смотрелись на пустых тихих трибунах, окружавших стадион.
Глеб Потехин через все футбольное поле спешил к матери. Он был высоким, долговязым подростком. Темные от природы волосы его сейчас были выкрашены в желто-соломенный цвет. Но когда он подбежал к Потехиной, стало видно, что, несмотря на весь этот блондинистый прикид, он очень похож на мать — те же широкие скулы, тот же монгольский разрез глаз.
— Что, загонял вас тренер-то сегодня? — засмеялся Поляков, здороваясь с ним за руку. — Ничего, терпите. Красиво вратарь-то ваш мяч принимает. Это всегда так или только от своих?
— Всегда, — ответил Глеб Потехин юношеским глуховатым баском.
— Вспотел весь, совсем мокрый, майку хоть выжми! Ну, не стой так, продует, накройся полотенцем. — Потехина (она была ниже сына на целую голову) заботливо укутала его плечи в широкое махровое полотенце. — И давай-ка в душ. Мы тебя с Иваном Григорьевичем у ворот подождем.
— Я быстро, — Глеб широко улыбнулся. — Мама?
— Что?
— Ничего, так просто. Люблю тебя, соскучился, — он нагнулся и поцеловал Потехину в щеку. — Ну, я полетел в душ.
Потехина смотрела, как он «летит» к реабилитационному корпусу, где находились душевые и сауна. Потом взяла Полякова под руку, и они чинно, как супружеская пара, направились по широкой тенистой липовой аллее, ведущей от стадиона к воротам.
Глава 17
ПЕЙЗАЖ С ПОХОРОНАМИ В СЕМЬЕ СВЯЩЕННИКА
Была суббота. Солнечный тихий день. Катя даже представить себе не могла, сколько народа с утра отправляется в выходные за город. Подальше от задушенного гарью и дымом города.
Они с Никитой тоже ехали. Впрочем, куда несла их нелегкая утром в субботу, для Кати сначала было загадкой.
В пятницу под вечер, Колосов зашел к ней в кабинет и спросил самым равнодушным и деловым тоном:
— А что, кстати, ты делаешь завтра?
— А, кстати, твой синяк как? Ого, почти прошел, надо же, — чутко среагировала Катя, — все рассасывается когда-нибудь…
— Вот что. Есть одно дело; Хочу, чтобы завтра ты поехала со мной.
— Куда же это?
— На природу, — ответил Колосов, — мне необходимы твои личные впечатления.
— От чего? — Катя удивлялась такой потрясающей решительностй. — От шашлыков?
— Нет, на шашлыки времени не хватит. Да и не то будет настроение, — невразумительно изрек Колосов, чем привел Катю в окончательное замешательство. — Так я заеду за тобой завтра ровно в десять, договорились?
Он покинул кабинет так стремительно, что Катя не успела даже сказать: «Нет, что ты, в субботу я никак не могу!»
В пятницу совсем уж поздно вечером (точнее, в половине первого ночи) объявился наконец по телефону загулявший на черноморском курорте муж — «драгоценный B.A.». Так в домашнем лексиконе именовался Вадим Андреевич Кравченко. Он тоже был с Катей по-мужски лаконичен, но нежен: «Здоров, да здоров я! Все нормально. Купаюсь, загораю, все тик-так у нас с Серегой… Нет, это не простуда, это голос просто немного осип. От ветра, от чего же еще — тут море второй день штормит, бушует… Да нормально все, говорю! Нет, далеко не заплываю. Все хорошо, мой зайчик. И я тоже очень, очень скучаю. Моя куколка… Нет, обратный билет еще не брали. Да успеется! Звездочка моя, Катенька… Нет, ну почему же… почему это мы только водку тут глушим? Мы и сухое тоже пьем с Серегой, и белое столовое…»
Мещерский на том конце света трубку не брал, но Катя слышала его тревожные возгласы: «Поласковей! Что ты все рычишь, как медведь! Про тренажерный зал ей скажи, про спартанский образ жизни…»
Что было делать с «драгоценным» и его закадычным дружком детства? Послать им телеграммой громы и молнии? Пригрозить разводом и девичьей фамилией? Но Катя сама настояла, чтобы они с мужем ехали отдыхать в Сочи. И не его вина была в том, что его отпуск оказался гораздо длиннее Катаного. Катя смирилась, махнула на гуляк рукой. Пожелала мужу всего-всего. Сказала, что безумно скучает. Безумно ждет, орошая слезами их свадебную фотографию.
В субботу она проснулась чуть свет, лежала в постели, разглядывала косые лучи солнца, сочившиеся в щель задернутых штор, и размышляла, теряясь в догадках насчет начальника отдела убийств. У этого человека явно вырастали, оперялись орлиные крылья. И с этим невольно приходилось считаться.
Колосов пожаловал ровнехонько в десять ноль-ноль. Чинно, как жених, поднялся в квартиру, чинно позвонил, чинно поздоровался.
— Привет, завтракать будешь? — спросила Катя. — Я еще не успела собраться.
