Татьяна Степанова - Темный инстинкт
— Прокурорше? Почему?
— Потому что так проще, — Сидоров вздохнул. — Для дела проще. А то много всяких вопросов возникает: певца вашего избили незадолго перед смертью. Кто? Ведь он приехал совсем недавно. И недели ведь не прожил, как его замочили. Да и все твои…
— Не мои.
— Ну, зверевские родственнички, они же приехали когда? Двенадцатого сентября вечером. А брат ее и Новлянские тринадцатого. А Шипова уже шестнадцатого убили, причем среди бела дня. И получается, что в этот короткий промежуток времени мальчишка уже успел раньше от кого-то схлопотать. Когда? От кого? За что? Кстати, а ты со своим дружком когда тут у нас нарисовался на горизонте?
— А ты когда на первый труп выезжал? Забыл, что ли? — огрызнулся Кравченко.
— Ах да, запамятовал. Это я так, — Сидоров плотоядно улыбнулся, словно сожалея о чем-то вкусном и приятном. — В общем, многое тут не стыкуется, Вадик. Такие люди: мировая знаменитость, актеры, интеллектуалы, музыканты — все из себя там. И вдруг нате — побои. С чего же это паренька кто-то так плотно приголубил? И почему именно по спине? А не в физиономию, например, съездил.
Вот что мне, помимо всего прочего, хотелось бы узнать.
Кравченко молчал. Потом кивнул, давая понять — ясно, мол, чего ты от меня, опер, хочешь. Ясно.
Потом, уже в машине, они читали долгожданную копию заключения судебно-медицинской экспертизы. Кравченко пробегал глазами страничку за страничкой убористого машинописного текста: так, рана на горле.., длина… глубина раневого канала.., механизм нанесения.., положение потерпевшего в момент удара… Все правильно, Сидоров ничего не переврал, не упустил. Далее — кровоподтеки кожных покровов на плечах, на правой лопатке, поясничном отделе справа… Давность 2 — 3 суток, механизм причинения…
Ознакомившись, он вернул заключение Сидорову. Тот сложил его аккуратно и спрятал во внутренний карман куртки-"пилотки".
— Ну вот что, Вадик. Баш на баш. Я свою часть выполнил честно, как видишь, теперь очередь за тобой. Началь-ство требует активизации розыскной работы. Шило в его заведении свербит. — Последние слова опер произнес с ядовитой лаской. — А Пустовалов пока что-то плохо ловится. А мне позарез нужен фигурант. Любой. Но, из числа ЕЕ домочадцев. Дело это мне все больше нравится начинает. Так что хочу я не ударить с ним в грязь личиком.
С САМОЙ, естественно, начинать мне никто не позволит: наших наверху кондрат хватит, а мне просто голову оторвут вместе с моими жалкими погонишками. Но вот с остальными поработать — рискнуть стоит. Твое дело в этой ситуации: зацепить любого из них. Повторяю — любого, мне без разницы пока, с кого начинать. На чем цеплять — ищи сам. Но я хочу предметного разговора, предельно жесткого разговора. Это интеллектуально-музыкальное болото пора как следует пугнуть. И посмотреть, кто выскочит из своей тихой тины первым и засуетится. Так-то, действуй, дружок. Сутки тебе на размышление и подготовку. Но к четвергу я должен знать фамилию первого фигуранта. Звони — если что — днем мне в отдел, а ночью — на-ка вот номерок. Там связь, правда, не ахти, но что надо услышу.
— Это в лесную школу, что ли? — ухмыльнулся Кравченко, задетый командирским тоном опера: ах ты мент, не запряг еще, а туда же. Инструктирует.
— А за такие предложения можно и… — Сидоров фыркнул. — Ладно, не зли того, кто к тебе всей душой. Не надо, а то аукнется тебе это, Вадик. Наташка — женщина правильная. И потом.., я, может, еще женюсь на ней… когда-нибудь.
Глава 13
СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ
Удивительно, но факт: даже посреди самых бурных, волнующих, трагических и таинственных событий нас порой берет в плен самая банальная скука. И тогда ничто уже не возбуждает наш интерес, а каждый необходимый поступок превращается в форменную пытку. Апатия властно овладевает нами, и даже тайна теряет свою притягательность перед вялым состоянием покоя, воцаряющимся в нашей душе вопреки нашей воле. Отчего так происходит — бог весть. Но многие люди, точно рептилии в сезон спячки, подвержены этому духовному оцепенению.
Сергей Мещерский, как никто, знал за собой подобный грех жесточайшего сплина, как мог, пытался бороться, но…
Вот и сейчас ситуация требовала активных действий (пусть даже бесцельных, но хотя бы создающих видимость работы по делу в глазах нанимателя). А ему встать с кресла и куда-то двинуться было лень, но даже сидя разговаривать ни с кем не хотелось. Затаившись на террасе-лоджии на уютнейшем диване, он лениво из-под полуопущенных век наблюдал, как в доме шла генеральная уборка.
Явилась жена газовщика — бойкая пышка, похожая на резиновый мячик на тонких ножках. Оказывается, она приходила к Зверевым убираться два раза в неделю. Шипов-младший извлек для нее из чулана моющий пылесос, Александра Порфирьевна вручила тряпки, швабру и метелку для пыли, и работа закипела.
По такому случаю все домочадцы откочевали на свежий воздух, чтобы не наглотаться пыли.
Зверева и Корсаков ушли к озеру. Певица надела черный брючный костюм и соломенную шляпу с крепом — ни то ни другое при ее массивной фигуре, на взгляд Мещерского, ей совсем не шло.
Файруз и Зверев на шикарном черном «Феррари» уехали в город. Зверев украдкой подмигнул Мещерскому: «Бар опустел. А в горе-злосчастье русский человек что больше всего уважает? То-то. Вам, Сергей, что купить?»
Алиса слонялась по саду, а ее брат пропадал неизвестно где (может, своих бабочек выслеживал? Хотя Мещерскому так пока и не удалось застукать Пита с сачком).
В доме осталась только Александра Порфирьевна: как обычно, орудовала на кухне. «Вот так было и в тот день, — размышлял Мещерский. — Они так же расползлись, а. потом это случилось. Возможно, кто-то из них специально стерег Шипова. Возможно…»
Моющий пылесос гудел, как реактивный лайнер, уже наверху, на «северной террасе». Уборка подходила к концу.
В вазах появились свежие цветы и ветки рябины. Ее яркие гроздья были Мещерскому неприятны — слишком уж походили на те пятна, которые он видел там, на шоссе, на траве, и никак не мог забыть. «А ведь там каким-то образом оказался разорванный шарф Зверевой. Мы же совсем о нем не вспоминаем! Как он туда попал? Быть может, это важная улика, а мы…» — мысль мелькнула тревожная, но тут же растаяла все в той же ленивой нирване. И снова стало тускло на душе, муторно: вот цель вроде замаячила, и надо идти и выяснять про этот чертов шарф. А у кого?
И как? Да и зачем? Может, потом, позже…
С кухни вкусно пахло крепким мясным бульоном и смесью каких-то пряностей. Мещерский вздохнул обреченно, буквально выдрал себя из диванных подушек (дома будешь расслабляться!) и направил свои стопы на аромат.
— Александра Порфирьевна, у вас не найдется глотка минералочки или, может, чаю холодного?
— Пожалуйста, Сереженька, возьмите в холодильнике.
Сбоку, там и соки есть.
Домработница обернулась — она вскрыла пакет с замороженным картофелем-пай, а рядом на столе уже стояла подготовленная фритюрница. И тут же в медной пепельнице ждала папироса — «козья ножка», так понравившаяся некогда Кравченко. Ее, видимо, подготовили, заботливо скрутив и начинив табаком, чтобы насладиться в минуту отдыха. Александра Порфирьевна вытряхнула картофель в емкость и захлопнула крышку фритюрницы, включила агрегат и тут же потянулась к пепельнице.
— Прошу вас, — Мещерский галантно поднес ей спичку. Старуха прикурила и села на стул.
— Удивительные папиросы, Александра Порфирьевна.
А сворачиваете вы их — прямо позавидуешь как ловко, — умилился Мещерский. — А какой табак берете?
— Смешиваю сорта, Сереженька. Мне крепость нужна та, к какой я привыкла. А эти ваши «Лаки-страйки» да верблюды желтые, — старушка, презрительно щурясь, выпустила кольцо дыма — точно пожилой дракон, — не по мне все это. Петя иногда мне привозит из-за границы специальный трубочный табак. Голландская фирма — еще царь Петр, говорят, такой курил. А когда нет его — приходится самой комбинировать. А вы курите?
— Нет.
— А я в вашем возрасте уже вовсю смолила. Да что в вашем, гораздо раньше.
— Вы воевали? — спросил Мещерский.
— Нет, деточка. Но считайте, на войне побывала. — Александра Порфирьевна переключила кнопки на фритюрнице. — Десятый класс я закончила уже в сорок пятом, немецкий знала — у меня мама учительницей работала, ну и после школы попала на курсы шифровальщиц. А после победы, уже зимой, нас в Берлин направили при комендатуре работать. Там, сами понимаете, что творилось: разбитый город, развалины, трупы на улицах, пожарища. А я девчонка, мне восемнадцать только-только исполнилось. Ну вот там и закурила. Сигареты сначала американские, союзнические смолила, а потом на эти вот закорючки перешла.
Они лучше, вкуснее, что ли, для меня оказались.
— Страшно было там, Александра Порфирьевна?
Старуха пожала плечами:
— Молодым везде море по колено. А потом, война уже кончилась, мы словно пьяные все были от радости — так были счастливы. А к тому же я тогда впервые влюбилась, да… Словом, все это вместе вроде бы сглаживало впечатление от той огромной обугленной могилы, которой казался тогда Берлин. Но не по ночам. По ночам мне там действительно было страшно. С тех пор я не чувствую себя спокойно, если мне доводится бодрствовать ночью.
