Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская
Капля камень точит — так и Наталья Ильинична точила Шумского, пока тот, наконец, не решился помочь своей дочери — пусть не настоящей, а духовной, названой. Тем более, что «дочка» — умница-красавица, не первый день на ТВ, с американской стажировкой в анамнезе, с кучей доморощенных дипломов, свидетельствующей о победах в журналистских конкурсах: «Лучший репортаж», «Лучшее интервью», «Лучшая ведущая», «Мисс городское ТВ», «Любовь зрителей», «Мечта мужчин» и т. д. и т. п.
И потому, когда объявили конкурс по всей стране, что-то типа «Алло, мы ищем таланты», участвовать в котором имели право провинциальные и даже совсем подпольные студии, дядюшка Захар подсуетился насчет своей иногородней протеже. Дела у него складывались удачно: недавно на метровой частоте начал работу новый канал, куда Шумский плавно переехал вместе со всем детским вещанием, и даже при всем обилии московских кузин и племянников, тетушкиных деток и бабушкиных родственниц, любовниц важных банкиров, мечтавших засветиться в «ящике», а также самих банкиров, мечтавших о том же, образовалась некоторая нехватка кадров, которых хоть и переманивали с других каналов, но переманить в достаточном количестве не могли, да еще на такую зарплату, на которую звезд первой величины калачом не заманишь… С техническим персоналом проблем не было — редакторов брали с филологического, режиссеров, благо отечественное кино тихо, но верно загибалось, из ВГИКа, операторов — с кооперативных свадеб, звуковиков — с заводского радио. Их наспех переучивали, наскоро воспитывали, только бы оправдать спонсорские вливания, только бы ухватить денежный кусок, освоить его, переварить и не подавиться. А вот свежих, незахватанных лиц и неистрепанных мозгов для нового, с иголочки канала не хватало.
Говорят, что случаются на телевидении чудеса, и до сих пор ходят по «Стаканкино» (так обыватели называли «Останкино» по его давним буфетным привычкам) слухи: будто бы однажды, когда не оказалось под рукой корреспондента, поставили водителя студийной машины перед камерой — и тот блеснул! Тогда назначили его из водителей в корреспонденты, а потом в ведущие, а потом в директора программ, а теперь он уже целым каналом заведует… И между прочим, не каким-нибудь каналом имени Москвы, а самым что ни на есть телевизионным каналом, и даже в правительство вхож, он там свой человек, — и это без рожи, без кожи, без специального образования, без протекции, только по благости звезд и по недосмотру шального перестроечного времени, славного своими перевертышами!
Но теперь, увы, иные времена: телевидению требуются крепкие профессионалы, обученные и вымуштрованные, а для неофитов и практикантов дорога на ТВ закрыта. Между тем профессионалов по-прежнему мало, они нарасхват, на вес золота.
И вот, чтобы отыскать этих профессионалов, руководство новорожденного канала и объявило журналистский конкурс. Состязания претендентов должны были состояться в прямом эфире, в сопровождении традиционной конкурсной шелухи — с голосованием широких телезрительских масс по телефону, с денежными призами и подарками, с вызовом определившегося победителя в студию, под прямой принципиальный взгляд телекамер, с лицезрением его счастливых слез, с фанфарами и литаврами, с лавровыми венками и приглашением триумфатора на работу. Везунчику предназначалась для единоличного заведования новостная программа, а что такое новостная программа, объяснять, думаю, не надо — это безусловный прайм-тайм, это сумасшедшие деньги, сумасшедшая слава, сумасшедшая народная любовь, наконец…
На самом деле проходил конкурс так.
Два хмыря в монтажной записывали видеокассету для отборочного тура, отметая явно провальные, сделанные на коленке материалы.
— Это чья кассета? — берясь за черный прямоугольник, спрашивал один из них, с коротким ежиком волос, из-под которых просвечивал плешивый затылок.
— Артемьева, — ответствовал его напарник с перхотью на плечах.
— Угу.
Кассету переписывали, выбрав из трех сюжетов один, самый короткий, двухминутный, чтобы не утомлять просмотром и без того измотанное собственной жизнедеятельностью жюри.
— Это чья? — брался за новую кассету Плешивый.
— Шумского.
— Мальчик от него?
— Нет, вроде девочка.
Помолчали недоуменно. Удивленно переглянулись.
— Кто такая? Откуда?
— Почем мне знать…
Молчание. Мелькание кадров на экране.
— А она ничего, — признали, глядя на Плотникову, проникновенно вещавшую с экрана о беспризорных детях.
— Ну да… Сиськи у нее знатные… Только все равно не пройдет.
— Почему?
Короткий смешок в кулак, от которого перхоть поземкой взметывается по плечам.
— Ха! Мы, онанисты, народ плечистый, нас не заманишь сиськой мясистой, — ответствовал Перхотный, увиливая от прямых объяснений и довольствуясь скабрезной, допускающей разные толкования косвенностью.
— Да ну брось ты… Шумский, говорят, скоро все производство рекламы под себя подомнет… Его сыновья ролики «работают» для канала.
— Ага, дадут ему… Знаешь, сколько без него желающих? — Кивок на мутно серевший монитор. — Это его дочка, что ли?
— Ясен пень… Не любовница же! Всем известно, что на нашем канале задом, как та избушка, не поворачиваться…
— А ты и не поворачивайся, — посоветовал Плешивый и вздохнул: — Ладно, запишем и эту кралю на всякий случай…
Следующей оказалась пожилая тетка от некоего Куропятова, который раньше был банкиром, а теперь подвизался неизвестно где и непонятно кем, но на канале его еще помнили по славному банкирскому прошлому. Куропятовскую тетку обрезали по самые пятки, оставив для приличия только фиксатую улыбку на крупном плане. Также поступили с Фридманом, от которого был племянник откуда-то с северов, невзрачный, но бойкий. От Гутионтова была внучка с дефектом дикции — младенческой шепелявостью. Внучку пришлось оставить, хотя она явно ни на что не годилась.
Переписали работы еще нескольких важных и не очень конкурсантов, для контраста разбавив их провинциальным надрывом, чрезмерным как по накалу, так и по чрезвычайно низкому качеству материала.
Когда кассета была сформирована, Перхотный с усмешкой предложил напарнику:
— Ставлю сто «бакинских» на ту грудастую от Шумского.
— Считай, сто «бакинских» уже у меня в бюджете, — осклабился в ответ Плешивый. — Шумский на канале никто, скорее уж Гагузяп свою блондинку протолкнет.
— Блондинка слабая, — авторитетно заметил Перхотный. — А Цыбалин, говорят, нынче не в фаворе, с верхов на него катят… А ты на кого ставишь?
— На шепелявую, — усмехнулся Плешивый. — Ставлю сотню.
— Думаешь, Гутионтов пропихнет свою внучку? Старик давно в маразме, его никто не слушает…
Разбили руки.
— А если выйдет по нулям, ни мне, ни тебе? — поинтересовался Плешивый.
— Тогда сложим бабки и отправимся в санаторий лечить печень. Половина — на выпивку, половина — на рулетку.
В студии погас свет.
— А где кассета-то? — невзначай спросил Перхотный.
— В ящик бросил… Завтра в жюри отнесу, — зевнул Плешивый, показывая зубы, похожие на черные горелые пеньки, оседлавшие младенчески розовую челюсть.
Вышли. Покурили на крыльце. Уже подходя к автостоянке, Перхотный вспомнил:
— Черт, ключи забыл… Придется вернуться…
— Брось, нам по пути, а тачку завтра заберешь.
— Мне мать вечером
