Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего двойника
Я была удивлена этим рассуждением и, кажется, не совсем понимала тогда, что он имеет в виду. Однако я изо всех сил постаралась прислушаться к сердцу. Но оно мне в тот момент не подсказывало ничего, и я ничего не чувствовала, кроме смущения и растерянности.
– Возможно, что я как раз принимаю свои желания за действительность, Джонатан, во всяком случае, ни мое сердце, ни моя интуиция не в состоянии сладить с желанием, чтобы ты был со мною рядом сейчас… – отважилась я, решив, что правда лучше всего. В хитростях мне все равно не преуспеть. – Мне нужна твоя поддержка, одной мне не справиться со всем этим…
Джонатан явно обрадовался моим словам. А мне полегчало, и сомнения отпустили меня при виде его радости, которую он к тому же попытался скрыть.
– Это преамбула к какой-то просьбе? – спросил он сдержанно, но глаза его лучились.
– Твоя необыкновенная проницательность лишь подтверждает справедливость моей лестной оценки. Как ты догадался?
– У тебя на лице написано нетерпение.
– А-а… Это не просьба даже. Просто я хочу тебе рассказать кое-что, чего ты не знаешь, и…
– Услышать мой анализ?
– Именно.
– Поскольку, в противоположность твоей обычной манере себя вести, ты обставляешь наш предстоящий разговор такими церемониями, я делаю вывод, что нам стоит уйти отсюда.
– Почему?
– Мы здесь не одни. – Действительно, в курительной комнате было еще несколько человек. – А то, что ты хочешь мне рассказать, явно не для посторонних ушей. Не шептаться же нам! Ты сейчас можешь уйти?
Я посмотрела на часы. Через полчаса начинался обед, и я была голодна. Заметив мой жест, Джонатан добавил:
– Я тебя приглашаю ко мне домой. Учитывая твои наклейки, вряд ли ты захочешь пойти в ресторан. И обещаю тебе обед.
Небольшая квартирка из двух комнат была обставлена очень просто, без малейших претензий, хотя само по себе наличие двухкомнатной квартиры, да еще в районе площади Вогезов, говорило и о наличии финансов – за мою короткую жизнь в Париже я стала понемножку разбираться в таких вещах. Кроме самой необходимой мебели, в гостиной были книжные полки – не так уж часто встречающаяся здесь деталь интерьера. Читающий люд этой страны охотно пользуется услугами библиотек, экономя место в своих квартирах, – не так, как у нас в Москве, где, еще не опомнившись от книжного дефицита, каждый норовит притащить книги домой. Единственной роскошью в его гостиной была дорогая стереоустановка с коллекцией компакт-дисков.
На низком столике в вазе стояли коралловые розы. Неужели он предвидел, что я к нему приду?
С комода смотрели три фотографии: на первой, по всей видимости, были запечатлены родители Джонатана; на второй Джонатан, хорошенький мальчуган лет восьми, сидел верхом на лошади; на третьей Джонатан, лет шестнадцати, с загипсованными рукой и ногой, стоял возле какой-то шикарной машины с открытым верхом, капот которой был смят в лепешку.
– А-а, фотографии смотришь? – сказал, входя с кухни, Джонатан. – Детские воспоминания. Для ума и для сердца.
– Это твои родители?
– Позвольте вам представить, мадемуазель: мои родители, моя лошадь, моя машина.
– И какая из этих фотографий для ума?
– Последняя, конечно. Чтобы не забывать, что почем в этой жизни.
– Почем машина или почем здоровье? – уточнила я.
– Почем глупость. И вытекающие из нее последствия.
– В виде разбитой машины или сломанной ноги? – рискнула я снова уточнить.
– О, Оля, ты пропустила несколько звеньев в этой цепочке!
На этот раз я решила не пытаться угадать, а помолчать да послушать.
– Первым делом из глупости вытекает самонадеянность. Из самонадеянности – желание слышать только себя и неумение слушать голос вещей. Из этого неумения…
– Голос вещей? А ты не мог бы объяснить?
– Ну, смотри. – Джонатан показал на фотографию с лошадью. – У меня никогда не было никаких, даже малейших, проблем с лошадью. Я никогда с нее не падал, я не сломал даже ногтя за все время, которое я занимался верховой ездой. Потому что я с самого начала знал: это животное. У него есть свой характер, и оно может этот характер показать. Я изначально из этого исходил и с лошадьми своими всегда считался. То есть я слушал их голос. Я чувствовал их желания, состояние, настроение и учитывал их… Когда появилась машина, я отнесся к ней, как к своей рабыне, которая может исполнять любые мои прихоти. У которой нет права своего голоса, понимаешь? В определенном смысле она была одновременно и моим идолом, которому я служил.
– Погоди, идол и рабыня – это как-то вместе не вяжется…
– Вяжется, Оля, еще как! Раб, если только ему представится возможность, всегда поступает со своим господином так – или еще более жестоко, – как господин поступал с ним. А идол – это всегда то, чем неимоверно хочется обладать, себе подчинить, поработить, иметь у себя в распоряжении. Посмотри на толпу, срывающую одежду со своих кумиров – хоть кусочек, но достанется в обладание… Про маньяков фильмы видела? Они выбирают девушек, которым поклоняются, и убивают их, чтобы они достались в полное, безграничное обладание… Идол не имеет права голоса. Никто не считается с тем, хочется ли идолу быть задушенным своими поклонниками – в прямом и переносном смысле. Так и я со своей машиной: я сделал из нее идола, я ее пытался себе подчинить – я не слушал ее голос и не считался с ней. И она не выдержала. Она вышла из подчинения, и я потерял управление…
И он снова исчез на кухне.
– Тебе помочь? – крикнула я ему вслед.
– Ни в коем случае, – донесся ответ. – Можешь пока послушать музыку и посмотреть книги.
Шекспир на английском, Гете на немецком, Марсель Пруст на французском, Данте на итальянском…
– Ты по-немецки читаешь?
– Да.
На кухне что-то шипело, и вкусный запах начал заполнять квартиру.
– И по-итальянски?
– Да. И надеюсь изучить русский с твоей помощью. Ты будешь мне давать уроки?
Он мне нравился все больше и больше, этот полиглот.
– Я умру от голода, пока ты приготовишь! – снова крикнула я. – И ты останешься без русского!
– Я тебя спасу, – заверил Джонатан, входя в комнату. В руках у него были две подставки для горячего. – Я умею делать искусственное дыхание.
Я не успела продумать, была ли какая-нибудь двусмысленность в «искусственном дыхании», как он распорядился:
– Возьми там, – он указал на шкаф, – тарелки и прочее и накрой пока на стол.
Я достала простые белые тарелки без рисунка, прозрачные рюмки, также без изысков, корзиночку для хлеба и расставила все это на столе.
В следующий выход с кухни он принес дымящиеся отбивные из ягнятины с зеленой стручковой фасолью. Открыв бутылку красного вина, Джонатан разлил его по бокалам.
– Я думала, ты вообще не употребляешь алкоголь, – заметила я не без ехидства.
Он удивился:
– Отчего же это?
– Ты всегда пьешь только воду.
– Я очень люблю хорошее вино. И люблю его пить, когда у меня есть для этого причины и настроение.
– Сейчас есть?
– Ведь ты у меня в гостях. Мне это приятно.
Он посмотрел на меня каким-то глубоким, очень серьезным взглядом, и я подумала: он любит меня. Он не мог мне оставить отравленные конфеты.
Джонатан поднял свой бокал:
– Я знаю, что русские любят тосты. Давай с тобой по-русски выпьем за твое здоровье и за здоровье Шерил.
Мы торжественно чокнулись.
– Рассказывай, – сказал он, садясь.
Я рассказала ему все: о странном звонке Игоря, который откуда-то знает про Шерил, о том, что Игорь непонятным образом исчез; о моем «однокласснике» Зайцеве, которого я так и не сумела вспомнить, и о странном «однокласснике» Шерил, так похожем на Сережу. Заодно пришлось упомянуть и о том, что мы на самом деле с Игорем не женаты, – на что Джонатан кинул на меня короткий радостный взгляд.
Однако он быстро справился с собой и приступил к делу:
– Ты не спросила у своей матери, как выглядел этот Зайцев?
– Спросила. Он на Сережу не похож.
– Это очень важно. Из всего того, что ты мне рассказала, может следовать несколько вариантов, первый: охотятся за Шерил, а ты попала по недоразумению; второй: охотятся за тобой…
– Кто? – встряла я.
– Не мешай. Охотятся, значит, наоборот, за тобой, а Шерил попала по недоразумению; третий: охотятся за вами обеими, но разные люди и по разным причинам, и ваша случайная встреча свела воедино усилия разных недоброжелателей; и последнее: охотятся за вами обеими одни и те же заинтересованные лица. Итого: четыре возможности.
– И какая из них наиболее реальна? – спросила я тупо, обалдев от такого количества комбинаций.
– Видишь ли, я могу исходить только из тех фактов, которые у нас есть… Ты можешь себе представить причины, по которым кто-нибудь хотел бы тебя устранить?
– Господи, откуда?! Я никакой политической деятельностью не занимаюсь, и вообще я ничем не занимаюсь, училась на компьютерных курсах, а теперь вот – французский учу в Сорбонне… Сижу, не шалю, починяю примус…
