Алексей Хапров - Черная повесть

Я ещё раз укоризненно покосился на храпящего Вишнякова, вздохнул, захлопнул книгу, и положил её на откидную сетку. Драматизм «Белого безмолвия» при таком фоне совершенно не трогал душу.

— Ванёк! — позвал я.

Попов повернулся ко мне.

— Давай перемахнёмся в картишки.

— Давай, — согласился он.

— Интересно, а нас вы почему не приглашаете? — с шутливой обидой воскликнула Лиля.

— Ну, вы так увлечены беседой, что я постеснялся вас прерывать, — объяснил я, свешивая ноги.

— Одно другому не мешает, — улыбнулся Алан, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. (Чем он, интересно, их чистит?)

Я вытащил из своей сумки колоду карт, специально купленную мною, чтобы не скучать в дороге, сел рядом с Аланом, и принялся тщательно их перетасовывать.

— Во что сыграем?

— В «дурачка», — с недоумением произнесла Юля. Мол, а во что ещё можно сыграть?

— Юля, в «дурачка» — это слишком банально, — с наигранным упрёком возразил Тагеров. — Почти что дипломированным геологам не к лицу играть в такие примитивные игры.

— Твоё предложение? — спросила Патрушева.

— В «очко».

— Давайте, давайте, — захлопала в ладоши Лиля. — Давайте в «очко».

— Хр-р-р! — раздалось сверху.

— Вот! — со значением поднял указательный палец Алан. — Вишняков тоже на моей стороне.

Мы непринуждённо рассмеялись.

— Против такой поддержки, конечно, не попрёшь, — улыбаясь, проговорила Юля.

— Все согласны? — спросил я, поочерёдно оглядев каждого. Возражений не последовало. — Ну что ж, тогда я сдаю.

Лиля повернула голову.

— Вань, а ты что там сидишь? — удивлённо спросила она у продолжавшего оставаться на боковом месте Попова. — Давай ближе к нам. Не бойся, мы не кусаемся.

Ваня с некоторой застенчивостью пересел к девчонкам. Игра началась.

— Ещё, — сказал Тагеров.

— Мне тоже, — добавила Ширшова.

Я протянул каждому из них по карте.

— Джигиты-вакхабиты! — разочарованно воскликнул Алан.

— Самураи-басмачи! — в тон ему произнесла Лиля.

Тагеров в сердцах бросил карты на стол. Ширшова проделала то же самое.

— Не расстраивайтесь, — сказала Патрушева, и кокетливо поиграла глазами. — Не везёт вам в картах — повезёт в любви.

Лиля прыснула. Алан загадочно улыбнулся и опустил глаза.

— Мне тоже, — тихо попросил Попов, и, получив карту, вздохнул. — Увы. У меня перебор.

— И я пас, — заключил я, и вопросительно посмотрел на Юлю.

— А у меня, вроде, двадцать одно, — не без гордости заявила она, и продемонстрировала десятку, туза и даму.

— Везучая, — заметил Тагеров.

Из-за перегородки высунулась маленькая седая голова в мощных очках.

— Чем это там молодёжь развлекается? — послышался дребезжащий старческий голосок.

— Какое тебе до этого дело? — раздалось ревнивое женское контральто. — Не лезь, куда не следует.

Мощные очки исчезли. Я с удивлением отметил, что храп наверху стих. Подняв голову, я увидел, что Вишняков смотрит на нас мутными глазами.

— Что это вы там делаете? — хрипло поинтересовался он.

— Не видишь, диссертацию пишем, — ответил Алан, и озорно подмигнул Лиле. — О благотворном влиянии храпа на скорость движения поезда.

В сонных глазах Сергея проявилось недоумение. Его лоб нахмурился, красноречиво свидетельствуя о том, что он пытается вникнуть в смысл сказанного. И только поглядев на заливавшуюся смехом Ширшову, Вишняков наконец сообразил, что это — всего лишь шутка. Ни слова не говоря, он перевернулся на другой бок. Полка жалобно заскрипела.

— Ещё будем? — спросил я, собирая карты.

— Конечно, — сказала Лиля. — Нам же когда-нибудь тоже должно подфартить.

Я краешком глаза поочерёдно оглядел двух подруг, и про себя усмехнулся. Не передрались бы они между собой. Невооружённым глазом был заметно, что между ними шла скрытая борьба за внимание Алана. И победу в этом соперничестве, судя по всему, одерживала пока Лиля.

Следующие две партии удачи никому не принесли. Тагеров и Ширшова с картинным азартом выражали досаду, но склонить фортуну на свою сторону им так и не удалось. Зато они окончательно разбудили Сергея. Когда я в очередной раз перетасовывал колоду, с верхней полки, перед самым моим носом, свесились его, пахнувшие отнюдь не духами, пятки.

— Чай! Чай! Кто желает чай? — послышалось в вагоне.

Это была проводница, дородная пожилая женщина в синей железнодорожной униформе.

— Молодой человек, вы не желаете чаю? — обратилась она к Вишнякову, поравнявшись с нами. Но, увидев его помятое лицо, поняла всю неуместность своего вопроса, раздражённо прошипела «гос-с-споди!» и проследовала дальше.

Сергей спрыгнул вниз, уселся между мной и Аланом, обулся и решительно заявил:

— Я тоже буду играть…

Надо заметить, что в нашей группе отношение к Вишнякову было неоднозначным. Одни считали его весёлым малым, другие недолюбливали. Он был шутник и балагур, являлся завсегдатаем студенческих гулянок, и многими воспринимался как чересчур легкомысленный. Но врагов он не имел. Его открытость, беззлобность и бесконфликтность делали его весьма приятным в общении. Правда, когда разговоры касались чего-нибудь серьёзного, его предпочитали в них не вовлекать, ибо любой научный вопрос он неизменно превращал в парад острот, что не всегда бывало к месту.

Лично мне врезалось в память его выступление на одном из семинаров по географии. По-моему, это было ещё на первом курсе, когда мы только начинали притираться к нашей «альма-матер». Сергей читал доклад о Гималаях.

— Гималаи — это очень древние горы, — бодро рапортовал с кафедры он. — В их лесах обитает очень много диких обезьян. Толщи составляющих их горных пород неоднократно подвергались воздействию мощных сил. Таких, как землетрясения, извержения вулканов, а также нашествие нашей популярной певицы Маши Распутиной. Машу всё-таки отпустили в Гималаи, где она смогла раздеться догола, чего так страстно желала. Климат в Гималаях очень дождливый. Он отличается резкими перепадами температур в дневные и ночные часы. Так что, если вы соберётесь в Гималаи, не забудьте прихватить с собой зонтики и тёплые вещи…

Ну и так далее, в том же духе.

Мы держались за животики, слушая его рассказ, чего нельзя было сказать о профессоре, преподававшем нам этот курс. Это был долговязый, брюзгливый сухарь, начисто лишённый чувства юмора. Он смотрел на Вишнякова с нескрываемым негодованием, а когда тот закончил свою речь, не преминул обрушить на него весь свой гнев.

— Молодой человек, — заявил он. — вы, по-моему, не понимаете, где находитесь. Это не цирковое училище! Это Московский Государственный Университет! Здесь занимаются наукой, а не клоунадой. Мне кажется, вы немного ошиблись в выборе профессии. Но ещё не поздно всё исправить.

Мы притихли, а густо покрасневший докладчик сошёл в аудиторию с обескураженным видом. К слову, у него были потом серьёзные проблемы с экзаменом…

После того, как несколько следующих партий снова не выявили победителя, Сергей решительно отобрал у меня карты.

— Димон, отдохни, — сказал он. — Какая-то у тебя не лёгкая рука.

Я пожал плечами.

— Пожалуйста.

Вишняков принялся тщательно перетасовывать колоду. Причем, делал он это довольно своеобразно. После двух-трёх пасов он неизменно вытаскивал из середины какую-нибудь карту и клал её сверху. До нас не сразу дошло, что эти его действия имели вполне определённый смысл.

Закончив тасовку, Сергей принялся раздавать карты. Когда у каждого из нас в руках оказалось по три штуки, раздался неуверенный голос Попова.

— У меня, кажись, очко.

— Браво, браво! — зааплодировал Вишняков, и с пафосом провозгласил. — Да здравствует новый чемпион!

К нашему изумлению, Ване сопутствовал успех и в двух последующих партиях. Его обычно тусклые глаза заблестели. Ему явно было приятно чувствовать себя победителем. Победителем хоть в чём-то. Ваня приехал в Москву из какой-то глухой деревушки, и за все пять лет учёбы так и не смог в ней освоиться. Если другие провинциалы, включая меня, постепенно привыкли к столичной суете, и даже начали чувствовать себя настоящими москвичами, то Ваня так и остался таким же робким и застенчивым, каким и был раньше. Он был начисто лишён всякого тщеславия. В нём абсолютно отсутствовало стремление чем-нибудь выделиться из общей массы, что обычно бывает свойственно молодости. Он всегда сторонился компаний, предпочитал одиночество, и был настолько бесцветен, что эта его бесцветность поневоле обращала на себя внимание, и даже казалась какой-то яркой. В чём здесь была причина — сказать трудно. Может, в природной житейской робости, может в постоянной денежной нужде, а может и в том и в другом сразу, ведь первое зачастую происходит из второго. Характерный факт: после занятий в университете он никогда не ходил куда-нибудь гулять. Он неизменно возвращался в общежитие и проводил в нём всё свое свободное время.