Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве
— Гляди, Тинка, если наколешь…
— Пошел ты!
— Тогда чао, родная.
Двинул прочь по коридору — каланча с тугим, обтянутым джинсами задом. Шелупонь из младших классов рассыпалась перед ним, как орешки. Завуч Иона Андреевич уважительно пожал ему руку, как равному. «Господи, — подумала Таина. — Куда катится человечество?»
Вернулась к подружкам — те ее утешили.
— Когда-то все равно надо начинать, — заметила Лика Терехова, кобылица давно объезженная. — Лучше раньше, чем позже. Ты и так, Таек, заневестилась, вся школа ржет.
— Мазь дам, — поддержала Галка Строева. — Помажешь — и ничего не бойся. Ни капельки больно не будет.
Таина грустно заметила:
— На девственности наварю всего сто баксов. Не продешевить бы.
— Когда я начинала, — мечтательно вспомнила Лика, — цены были совсем другие.
— При чем тут деньги, — возмутилась Галка. — Это нужно в первую очередь ей самой.
Таина лукавила: сто долларов — для нее огромная сумма, если учесть ее положение. Сама пообносилась, и семья бедствовала. Рынок слабых не щадит. У матушки обострилась щитовидка, ей требовались дорогие лекарства; отец не просыхал с тех пор, как его выкинули из строительной фирмы «Райская долина». Точнее, не выкинули — фирма разорилась: после августа с полгода не получала крупных заказов и не могла держать на зарплате постоянных работников. Отец был мастер на все руки, но вынужденное безделье странным образом повлияло на его рассудок: каждое утро он бодро выходил из дома, пообещав супруге, что сегодня обязательно куда-нибудь пристроится, иногда даже называл конкретный адрес (контора, РЭУ, заводоуправление), но часа через два-три приползал на карачках, один или с дружком, и керосинил до глубокой ночи. Не буянил, нет, углублялся в себя и с каждой выпитой рюмкой все дальше отстранялся от нелепой суеты мира. Часами сидел на кухне, между столом и холодильником «ЗИЛ», с мерцающей на устах загадочной улыбкой, словно прозревал внутренним взором что-то необыкновенно-прекрасное, недоступное трезвому взгляду. В контакт с женой и дочерью входил только тогда, когда выпивка заканчивалась, и он срывался в поход за очередной бутылкой. На слабый упрек жены: «Миша, ты же обещал, что сегодня…» — грозно огрызался: «Заткнись, женщина! Чего не понимаешь, о том молчок!»
Таина нежно любила своих незадачливых родителей и, можно сказать, вообще никогда никого не любила, кроме них. Мечтала скупить всю аптеку импортных препаратов, чтобы мамочка избавилась от раздувшегося зоба и перестала реветь, увидя себя в зеркало; и еще представляла со счастливой улыбкой, как однажды поставит на стол перед отцом огромную, пузатую бутыль «смирновской» водки, которую пьют все порядочные люди, вместо той вонючей тульской или азербайджанской отравы, которую отец ежедневно добывал у какой-то Марфы в супермаркете, — от нее потом мучился изжогой, кашлял с кровью, и на лбу у него выскакивали загадочные фиолетовые прыщи, как у прокаженного.
Нужда в деньгах была основательной, но не главной причиной, заставившей Таину, преодолев гордыню, подгрести к Федьке Захарчуку с его немытой рожей и попросить внести ее в список. Главная причина была скорее морального свойства. Или же мировоззренческого, кто как понимает. Ей надоело выглядеть в классе белой вороной. Из нетронутых девиц осталось только двое, она да Елка Кошевая, но той, видно, на роду написано куковать в одиночестве, уж больно страшненькая, тощая, без грудей и без ног, да еще шепелявая и с белесыми, неопределенного цвета, какими-то прижмуренными, как у больной болонки, глазками. При такой незавидной внешности Елка была умным, неробкой души человеком, верной подругой, но в амурных делах это мало ей помогало. Уже два года она делала отчаянные попытки кому-нибудь отдаться невзначай, хотя бы тому же засаленному Федьке, который, всем известно, не брезговал никакой движущейся целью, но пока ей это не удавалось. Единственное, в чем Елка Кошевая преуспела, так это в том, что с первого класса была круглой отличницей, уверенно шла на золотую медаль и в этом отношении у нее не было соперниц. Другой вопрос, куда она по нынешним временам сунется с этой медалью.
Из принципалок — из тех, кто по моральным соображениям не хотел заниматься блудом, дольше всех, кроме самой Таины, держалась Вика Заманская, по кличке «Цыганка», но месяц назад, на дискотеке по случаю Дня Учителя, и ее улестил, подпоил один из Федькиных подельщи-ков, мальчик красивый, взрослый, не из их школы и вроде даже уже рэкетир, — и заносчивая Цыганка лишилась невинности на полу в раздевалке так же быстро, как пчела стряхивает пыльцу. Теперь получалось, что одна Таина Букина выхваляется и что-то хочет кому-то доказать. Это было наивно, нелепо, несовременно — и выглядело, как обыкновенная умственная заморочка. Вдобавок некоторые из одноклассниц, из самых продвинутых, воспринимали это как личный вызов. Подруги вслух ее не осуждали, хотя прохлада в отношениях постепенно нарастала, зато пацаны стыдили в глаза, и она стала предметом множества специфических, иногда грубоватых шуток и розыгрышей. Лидер класса Савик Павленко, балагур, наркоман и бездельник, каждое утро встречал ее одним и тем же трагически-испуганным вопросом: «Ну как, Тинушка, все в порядке? Уберегла?!» И отвечала она одинаково: «Не переживай, милый… Показать?» Озорник отмахивался: «Не надо, что ты, верю, верю!» — и для всех присутствующих поднимал вверх большой палец: дескать, все путем, пацаны, сокровище на месте. Смешно? Наверное. Но не для нее.
Придя из школы, обязательно находила в сумке что-нибудь соответствующее: порнографический журнал, любовные письма, парочку использованных презервативов и прочее такое. Забавно? Наверное. Но ей надоело.
Никто не желал ей зла, никто не собирался травить, но в конце тысячелетия, в Москве, превращенной в гнуснейший из мировых притонов, нормальная девушка с естественным поведением выглядела почти непристойно и раздражала окружающих, как иногда беспокоит крохотная заноза под ногтем, невидимая глазу. У рыжей кошки, как звал ее Савик, хватило ума, чтобы понять: рано или поздно глухое раздражение, пока выплескивающееся лишь в дружеских шутках, обернется непредсказуемыми действиями, возможно, опасными для ее здоровья. Совсем недавно в 7-Б классе трое девочек и двое мальчишек затащили в подвал свою одноклассницу (тоже, наверное, строила из себя цацу) и не просто забили до смерти железными прутами и каблуками, но до такой степени измордовали, что экстренно вызванные родители с трудом опознали родное дитя. Никого в школе это рядовое событие особенно не удивило — се ля ви! — но для Таины послужило толчком для принятия серьезного решения.
В их классе, как и повсеместно, по заведенному доброму обычаю девочки для первого совокупления выбирали кого-нибудь из старшеклассников, что считалось хорошим тоном, но Таина, возмущенная незримым нажимом, предпочла иной путь. Пошла к Федьке и попросила, чтобы записал ее в живую очередь. Федька согласился легко, не оговаривая условий, он давно с прицелом поглядывал на стройную, с огненными волосами, черноглазую (редкое сочетание), смешливую девятиклассницу. Чего говорить, товарец выгодняк. Захарчук занимался прибыльным школьным бизнесом третий год, был десятиклассником-переростком: дважды с треском проваливал выпускные экзамены, а как это ему удавалось, никому не говорил: секрет фирмы. У него был глаз наметан. Он подыскивал школьницам выгодных и, подразумевалось, безопасных клиентов (преимущественно иностранцев), падких на малолеток, и в своем летучем отряде поддерживал железную дисциплину. Обыкновенно перед тем, как внести девочку в список, он лично снимал пробу, проверял кандидатку в отношении ее сексуальной боевитости, но для Таины сделал исключение, переступил через собственное правило. Объяснил, что принципиально никогда не связывается с «целиной», после мороки не оберешься.
— Если блефуешь, — предупредил, — пеняй на себя. После близко не подходи, хоть на коленях стой. Пойми, я между вами и потребителем выступаю как гарант качества.
— Я не блефую, — удивилась Таина. — С чего ты взял?
— Не поверю, чтобы такая прикольщица ни разу не попробовала.
Замечание ей польстило, хотя сам Федька бы настолько отвратен, что она, разговаривая с ним, не поднимала глаз, глядела себе под ноги, чтобы не вырвало. Она с младенчества страдала брезгливостью. Слюнявый недоумок, естественно, расценивал ее поведение как наивную попытку скрыть неодолимую физическую тягу к нему.
— Ничего, киса, — снисходительно потрепал по плечу. — Сделаешь пробную ходку, я с тобой проведу пару сеансов.
Она не блефовала. Когда подходила к отелю «Спорт», у нее поджилки тряслись и в голове крутились какие-то песенные строчки, вроде того что: «Какая свадьба без баяна?», или: «Валенки, валенки, неподшиты, стареньки!»… В метро с ней приключился казус, только усиливший ее страхи. Прийязал-ся кавалер, но в этом как раз не было ничего особенного: редкий день проходил, чтобы к ней не клеились случайные ухажеры, и, как правило, это были мужчины намного старше ее, а иногда и вовсе пожилые, из которых песок сыпался. Таина давно наловчилась их отшивать, и молодых и старых, но с некоторыми, чаще именно с пожилыми, вступала в контакт, невинно флиртовала, заводила тары-бары, оставляла телефон, но не свой, придуманный. Чего им надо было, не могла дать, а динамить скучно. Надинамилась уже досыта.
