Владислав Куликов - Братство обреченных
— Присаживайтесь, — произнес начальник следственного отдела УФСБ области.
— Здравствуйте. — Глаза Куравлева забегали.
— Курите, — сказал шеф Финикова.
— Спасибо. — Куравлев трясущейся рукой взял предложенную сигарету.
В эту минуту Фиников почувствовал презрение к подозреваемому: тот явно понял, что его вывели на чистую воду. И теперь жутко боялся ответственности. То есть оказался мелким, трусливым человечишкой. А Фиников считал достойными уважения лишь тех, кто не боялся отвечать за свои проступки, даже — за очень страшные проступки.
— Тебе Шилкин часто снится? — Полковник Гордиенко надвинулся на Геннадия. — А дети его?
— Н-нет…
По тому, как испуганно сжался подозреваемый, Фиников понял: они попали в точку! Все отрывки сложились в голове следователя в четкую и ясную картину: вот маленький, жалкий человечек с подлой душонкой. Что произошло? Может, увидел пистолет в дежурке и что-то вспыхнуло внутри. Может, разговоры о машине разожгли костер зависти и этот огонь поглотил разум. Злоба и зависть привели Куравлева в дом друга, заставили нажимать на курок, бить ножом. А когда он остался один в залитой кровью квартире, то на него лавиной обрушился страх. Он и погнал Куравлева прочь из квартиры. В панике убийца бежал сломя голову.
С тех пор так и жил, стараясь забыть свою страшную тайну. И непонятно, чего боялся больше: разоблачения или того, что придется нести груз в душе до конце дней… Вот что стало ясно следователю…
— Как же ты живешь с этим? — мягко спросил Дмитрий.
— Я н-не понимаю: с чем живу?
Фиников почувствовал, что разговор предстоит долгий. Но он нужен не только им, но и самому Куравлеву. Теперь Дмитрий видел себя исповедником. Это тяжелый и безрадостный труд: очищать чужую душу. Он подошел к двери и повернул ключ в замке, запирая дверь кабинета.
— Ты убил Шилкина. Мы знаем это, — с напором говорил Гордиенко. Но напор был не такой сильный, как обычно. Фиников заметил, что на Тюничева тот давил гораздо сильнее. А на этот раз почему-то выбрал, скорее, пудовую гирю. Видимо, тоже почувствовал деликатность их миссии.
— Говори правду. Кайся!
— Нет-нет. Это не так. Честное слово! — По глазам Куравлева было видно: он юлит.
— У нас есть доказательства, что именно вы убили Шилкина, — спокойным тоном произнес Фиников, стараясь подражать голосам добрых священников из кино. — Мы знаем, как все было. Вы можете и дальше отпираться. Но тем лишь усугубите… Сними грех с души. Нельзя с такой тяжестью жить. Дети во сне не приходят?
— Это какая-то ошибка. — У Куравлева задрожали губы. — Это неправда.
— Неправда, говоришь?! А это правда?! — Сыщик дернулся, бросив на стол перед Куравлевым пачку фотографий. — Смотри, смотри, сучонок…
Геннадий глянул на фото убитых детей и отпрянул…
— Это ты сделал! — Гордиенко стукнул указательным пальцем по столу. Раздался глухой звук, словно после удара палкой.
— Нет, нет, вы ошибаетесь… — Геннадий отшатнулся назад. — У меня же есть алиби, вы же проверяли.
— Вы забыли, что вместе с Шилкиным ехали с работы домой в одном автобусе. У вас было достаточно времени, чтобы совершить это преступление.
— Шилкин сам меня попросил, это подтверждают свидетели.
— Просто вам повезло. — Фиников улыбнулся.
— Я ничего не буду рассказывать…
Куравлев еще пытался некоторое время изворачиваться. Наконец настал тот момент, когда в глазах Геннадия что-то дрогнуло. Это уже был не привычный страх, а нечто большее. Словно нахлынула волна и тут же исчезла, смывая с души все наносное. На секунду почудилось, что Куравлев обнажился. Нет, он, конечно, по-прежнему сидел в одежде. Но Фиников, казалось, явственно увидел «гусиную» кожу подозреваемого, трясущуюся будто от холода. А сам Куравлев внезапно стал жалким и беззащитным.
— Я скажу вам все, это я убил, — произнес он и разрыдался.
У Дмитрия в душе вдруг возникло горькое чувство, будто Геннадий переложил свою тяжесть на него.
— Кури. — Фиников вздохнул и бросил Куравлеву пачку сигарет.
— Я, Куравлев Геннадий Захарович, — вывел Геннадий на листе бумаге. — 30 марта 1998 года явился в прокуратуру Оренбургской области, добровольно заявляю о том, что я совершил убийство…
— Теперь рассказывай, — произнес сыщик.
— Что? — спросил Геннадий, всхлипывая.
— Рассказывай, как убивал. Начинай с начала…
— Мы вышли вместе с Шилкиным. Встретились в парке с сослуживцами. Поговорили. Потом сели в автобус… Он вышел на своей остановке.
— Что было дальше?
— Потом я зашел в квартиру. Он спросил: тебе чего? Я стал стрелять. Мне навстречу выбежали девочки. Я стал стрелять и в них. Там все плыло перед глазами. Я плохо помню, что дальше было.
— Расскажи, кто где лежал?
— Шилкин в коридоре. Жена на кухне.
— Что ты еще запомнил? Может быть, в глаза что-то бросилось?
— Потом говорили, что рыба в мойке размораживалась…
— Кто говорил?
— Не помню. Кто-то в конторе нашей…
— Это тебе кто-то сказал или ты сам видел?
— Сам. Наверное, сам.
После этих слов все в кабинете расслабились. Стало ясно: дело действительно раскрыто. Ведь Куравлев назвал важную деталь, которую, на взгляд следователей, мог знать только убийца.
Всякое бывает в жизни. Иногда хватают невиновных. Иногда берут настоящих преступников, но не могут доказать вину. Однако если человек на допросе назвал деталь, которую не знает никто (порой даже сам следователь), значит, это и есть настоящий преступник.
Например, про рыбу в мойке Фиников не знал. Он ведь не был на месте преступления. А она тем не менее там лежала. Это и в протоколе зафиксировано.
— Ты, Геннадий, в рубашке родился. — Дмитрий вдруг рассмеялся. Сказалось нервное напряжение последних дней (а то и месяцев). — Недавно ввели мораторий на смертную казнь. Поймай мы тебя чуть раньше — точно намазали бы лоб зеленкой. А так жить все равно будешь…
Про зеленку это был старый анекдот. Перед расстрелом приговоренному мажут лоб зеленкой. Почему? Чтобы пуля инфекцию не занесла…
— Ну, поехали, — сказал следователь и стал писать протокол допроса.
* * *Так этот допрос запомнил Фиников. Потом он часто перебирал в памяти отдельные моменты, убеждаясь все больше: они взяли именно того человека.
А дальше началась собственно работа следователя: складывать разрозненные куски мозаики в цельную картину. Само по себе признание, или экспертиза, или слова свидетеля ничего не значат. Надо, чтобы они сложились все вместе. И каждый отдельный осколок аккуратно подошел к другому.
Поэтому мало признаться, надо еще доказать, что ты, и никто другой, совершил это преступление. Покажи на месте: где ты стоял, как все было. А во что был одет? А где взял нож? А куда выбросил полотенце? Абсолютно все мелочи должны совпасть, и тогда станет ясно: да, это действительно ты убил (ограбил, изнасиловал и т. д.).
Ты можешь не признаваться. Тогда докажут без тебя. Но признание — завершающий штрих. Без него картина получается не шедевром, а скорее — полуфабрикатом. Именно поэтому все следователи так любят признание.
Когда Фиников складывал свой шедевр, отдельные кусочки, конечно, выпадали из мозаики. Но все это он объяснял тем, что не удаюсь заставить сыщиков работать как надо.
После того как дело было передано в суд, Дмитрий получил повышение. Но в итоге все вышло не совсем так, как он ожидал. Подъема не получилось. После многих перипетий Фиников застрял на должности районного прокурора. А жизнь со временем стала напоминать унылый конвейер, на котором он клепал похожие друг на друга дни.
Утром Дмитрий шел на работу, а после работы — домой. Постепенно он стал ощущать себя невольником. Да, вокруг не было стен и решеток. Перед ним будто бы лежал весь мир. Но, черт подери, чем он отличался от узника, если ходил по раз и навсегда определенному кругу (дом — работа — дом), словно в прогулочном тюремном дворике? Дошло до того, что он уже нигде не мог расслабиться.
Ничего, абсолютно ничего его не спасало. Маленькие радости жизни, которые он так ценил раньше (вино, женщины, рестораны, да мало ли что) не помогали вырваться из тюремного дворика, до размеров которого сузилась вся его жизнь… Потому что все заканчивалось одним из двух: либо он шел домой, либо на работу.
Когда ему позвонил Дочкин и сказал, что делом Куравлева интересуется журналист из Москвы, в душе Дмитрия что-то колыхнулось. Он вспомнил те времена и надежды, которые подарило это дело…
Фиников с трепетом ждал встречи с журналистом. На его взгляд, это был человек из того, другого мира, где сбываются мечты, где живет радость, где бьют фонтаны шампанского. Конечно, он понимал, что так думать — наивно. Но все же, вдруг еще ничего не потеряно?
