Виктор Галданов - «Джамп» значит «Прыгай!»
– Итак, – прокаркал Крюков, – мой друг прислал еще одного представителя? Надеюсь, вы вполне сексуально терпимы?
Как и лицо, голос Крюкова вполне соответствовал описанию Лены: глухой, хриплый и невнятный, выходящий словно из самого его чрева.
– До чего же ловкий человек этот ваш работодатель, не правда ли? Он и завлекает меня на почтамт, и нанимает девицу, чтобы следить за мной. Но когда он узнает мой адрес, то сам почему-то не приходит. Странно, и мне хотелось бы знать, почему? Ведь это ему нужнее, чем вам. Возможно, он не может прийти, возможно, он слишком болен? Или занят?
Голос его рассыпался каркающим смехом. Барский заставил себя улыбнуться.
– Василий Александрович, можно мне войти и поговорить с вами? На улице холодно, да и мокро.
– Да, конечно, проходите, хотя нам с вами не о чем разговаривать. Серьезно я поговорил бы с тем, кому были адресованы мои письма. А вы – всего лишь проходная фигура.
Крюков снял цепочку и распахнул дверь.
– Прошу в мою пещеру. Но не пытайтесь выкинуть какие-нибудь фокусы. Я, может быть, и стар, но вполне подготовился к визиту.
Он поднял руку и показал небольшой револьвер, слегка напоминающий американский полицейский «кольт-38» с укороченным стволом. В силу своей профессии Барский изучал огнестрельное оружие и сразу же распознал его – обычная пукалка, переделанный под мелкашку газовик – стандартное оружие грабителей обменных пунктов и сберкасс, предназначенное более для того, чтобы напугать людей, чем всерьез навредить. Такая в состоянии еще прихлопнуть какую-нибудь кошку, но человеку всерьез навредит только с самого близкого расстояния.
– Нет, я не стану делать никаких попыток, – проговорил Барский, с улыбкой косясь на револьвер. – По крайней мере, пока вы держите эту штуку.
Он прошел с Крюковым внутрь дома, пахнущего плесенью, идущей от старых книг, прогнившей древесиной и многими годами запустения. Был здесь и другой запах – химический, который казался Барскому странно знакомым, хотя он не мог его определить.
– Сюда, пожалуйста.
Крюков открыл еще одну дверь направо от холла и провел гостя в нее. Попав в комнату, Барский с минуту стоял неподвижно и оглядывался, так как и комната эта тоже чем-то напоминала ночной кошмар. Большая и довольно хорошо спроектированная, вероятно, как гостиная, она вряд ли понравилась бы сейчас своему создателю. Вместо занавесей окна покрывала мешковина, и повсюду лежали пыль и паутина. На полу тускло горели пружины старой самодельной электроплитки, а вокруг, лежали, стояли и валялись компьютеры – десятки компьютеров. Мониторы были разбросаны в беспорядке – на полках, на полу, некоторые висели в воздухе на шпагате, другие на кронштейнах. Почти все они работали. И в каждом из них кого-то убивали. В одном зубастые нелюди испускали клубы пламени, в другом – злобные роботы стреляли электрическими разрядами, в третьем – тяжело ковыляя и опираясь на хвост, наступал тиранозавр, в четвертом заходил в пике боевой вертолет, в пятом волшебник насылал на путника порчу, и путник превращался в скелет и рассыпался в прах.
Барский подумал, что на поддержание в рабочем состоянии такого количества компьютеров и мониторов требуется, наверное колоссальное количество электроэнергии.
В углу комнаты были сложены книги, сотни книг. Некоторые из них были на полках, другие – на столе, но большинство лежали грудами на линолеумном полу. Две, три стопки почти достигали потолка. Когда он двинулся вперед, Барский увидел хмуро рассматривающую его мышь. Она сидела на столе и без всякого страха таращилась на него из-за тома в кожаном переплете.
Однако больше его заинтересовали не компьютеры, не книги, не грязь и не старая разбитая мебель, а стены, стены и картины на них. Это были вырезки из газет и журналов, грубо наклеенные на штукатурку. Общим у них было только одно – из каждого угла большой пыльной комнаты на него смотрело лицо Игоря Корсовского.
– Да, твой наниматель, не может пожаловаться на то, что я им пренебрегаю, не правда ли? Думаю, что у меня на него самое полное из всех возможных досье.
Крюков указал Барскому на единственное в комнате кресло и встал спиной к безбожно жарящей плитке. Он все еще держал револьвер в руке.
– Ну, давайте посмотрим на факты, господин… благодарю, господин Барский. Вы не поляк, нет? Мне известна его патологическая любовь к эмигрантам. Так что же поручил вам передать мне Корсовский?
Какое-то время Барский молчал. Очень медленно, чтобы выиграть время, он снял перчатки и положил их на ручку кресла. Он сознавал, что должен все тщательно обдумать, прежде чем сделать первый шаг. Сначала он хотел явиться, как представитель вице-премьера, но теперь это не проходило, не срабатывало. Каждая морщина этого крысоподобного измятого лица говорила ему об этом.
– Послания нет, господин Крюков. Его и не могло быть, потому что, видите ли, я пришел не от Корсовского. Как и вы, я его враг и работаю совсем на другую организацию.
– Понимаю. Тогда вам лучше рассказать мне о ней, господин Барский, и к тому же поторопитесь это сделать. – Говоря это, Крюков начал поднимать пистолет. – Кто вы и на кого работаете?
– Это не имеет значения.
Не обращая внимания на оружие, Барский подался вперед и продолжил:
– Все, что вам надо знать, это то, что мы можем вам заплатить и заплатить хорошо.
Он залез в карман и достал бумажник. Края долларовых банкнот словно высовывали зеленые языки из пасти портмоне.
– Нам известно, что вы имеете определенные сведения о Корсовском, и я пришел купить их у вас.
– Ах, вот оно что!
И опять Крюков каркающе рассмеялся, но в этом карканье-смехе не было ничего веселого.
– Нет. Можете забирать свои деньги, я вам ничего не продам. Мои сведения носят сугубо личный характер, и они мне нужны для персонального пользования. Ну, а собственно, каким образом вам про это стало известно, как и обо мне?
– Мы ничего не знали лично про вас, Василий Александрович, кроме того, что вы способны нам помочь. Все, что нам было известно в течение нескольких последних недель – это то, что Игорь Корсовский получал от вас послания по Интернету и был очень и очень ими расстроен и… напуган. Первого же из них было достаточно, чтобы вызвать у него сердечный приступ.
Барский увидел, как при этом в глазах старика вспыхнул довольный блеск.
– Неважно как, но мы смогли перехватить одно из этих писем и через него выследить вас. А теперь я хочу поговорить о деле. Мы хотим купить информацию, которая смогла вызвать сердечный приступ у такого человека, как Корсовский. Мы хотим знать, что это за штука, о которой вы говорите, как о цыганке.
– Штука, вы сказали «штука»!
На этот раз смех Крюкова был искренним, громким и отдающим эхом по все комнате.
– Вы действительно ничего об этом не знаете? Вы назвали ее «штукой»!
Он положил свое оружие на стол, прислонился к стеллажу и вытянул руки в разные стороны позади себя, что придавало ему вид своеобразного распятия, словно в этом положении его удерживали гвозди.
– Это – не штука, друг мой, а человек, то есть определенного вида человек. Она была рождена под Новый год ровно двадцать лет назад и исчезла в тот же день. Лишь немногие ее видели, и она была забыта. А я ее помнил. И имел глупость об этом сказать. Я был обычным мастером по ремонту кинескопов и работы у меня было невпроворот. Эти наши старые телевизоры так славно ломались… Но мне эту мою памятливость припомнили – и влындили двадцать лет. Двадцать лет лишения свободы! За что? Сказать? За незаконную предпринимательскую деятельность – в суде фигурировала трёшка, которую я получил от клиента (заметьте, помеченная трёшка), это раз. За то что после моего ремонта телевизор сгорел вместе с домом – это два! Ну а как он мог не сгореть, если он дважды свой ресурс отработал? Но я же им сказал, что там на строчнике очень высокое напряжение? Сказал. Но они мне не поверили. Ну и оттого, что в своем доме эти болваны забыли свою же восьмидесятилетнюю бабку, появилась статья за непредумышленное убийство.
Так вот я сидел и сидел, должны были меня пришибить на этой зоне проклятой. Да на счастье у начальника моего телевизор сгорел. А потом в охране сгорел. А потом в клубе сгорел. А потом у кого-то в посёлке сгорел. Ну и начали меня сдавать напрокат. А мне-то что? Живой, сытый, стаканчик, опять же, всякий рад поднести, ну и трёшечки охране перепадали. Все довольны. Я и думать забыл, как это я вдруг так в тюрягу сел. Другие вон вагонами воровали и не садились. На участке начальник троих рабочих на смерть послал – в загазованный подвал без респираторов – и ему хоть бы хны. А мне ни за фиг собачий – двадцатку влупили. Ну, отсидел я и вышел. Так я же и компьютеры в тюряге освоил. Закупило министерство эти «Корветы», чтобы от времени, значит, не отставать, разослало их по зонам. А как их включать никто и не знает. Ну, с тех пор я к этому делу прикипел. По моей специальности работяги всегда требовались. Кинескоп – он ведь что? Он и в Африке кинескоп. Что в телевизоре, что в компьютере… Вышел – а у меня в руках специальность. И, кстати, весьма неплохо оплачиваемая. А однажды вечером, сидя в этой комнате, я увидел картинку в журнале и увидел ее призрак. А увидев, понял я, откуда у бабки та помеченная трёшка взялась, и почему телевизор сгорел, и откуда срок этот на меня навесили. И тогда я понял, что держу этого негодяя в своих руках. И это – единственный ключ, который я вам дам, мой юный друг. Вы честно прошли первый этаж моей игрушки – вычислили меня и явились с визитом. Но остальные замки вы, как отважный пионер, должны открыть сами.
