Стивен Кинг - Джойленд

— Ты уверен, солнышко? Ведь это твой змей.

— Да, мой, но ты должна попробовать! Это так здорово!

Она взяла катушку, бечевы на которой оставалось все меньше по мере того, как змей поднимался вверх (теперь это был лишь черный ромб, лица Иисуса видно уже не было) и вытянула ее перед собой. Показалось, что на какое-то мгновение ей стало страшно. А потом она улыбнулась. Когда порыв ветра подхватил змея и заставил его накрениться сначала на левый, а потом на правый борт, она вся расплылась в улыбке.

Она управляла им какое-то время, а потом Майк сказал:

— Пусть теперь он.

— Не стоит, все нормально, — запротестовал я.

Но она уже протягивала мне катушку.

— Мы настаиваем, мистер Джонс. Вы же, в конце концов, мастер пилотажа.

Я взял бечеву и вновь испытал знакомые острые ощущения. Бечева дрожала в руке точно леска удочки, на крючок которой попалась здоровенная форель, но несомненный плюс запуска воздушных змеев в том, что они никого не убивают.

— И высоко он поднимется? — спросил Майк.

— Не знаю, но, думаю, сегодня поднимать выше его не стоит. Наверху сильный ветер — змей может оторваться. К тому же вам, наверное, уже пора ужинать.

— Мам, можно мистеру Джонсу поужинать с нами?

Она задумалась над этим предложением — было видно, что ей оно не по душе. Однако она была готова согласиться — ведь я запустил змея.

— Не стоит, — сказал я. — Благодарю за приглашение, но сегодня в парке был тяжелый день. Мы задраивали люки на зиму, так что мне бы хотелось поскорее добраться до душа.

— Вы можете принять его у нас, — сказал Майк. — У нас около семидесяти ванных комнат.

— Майкл Росс, у нас нет семидесяти ванных комнат!

— Или даже семьдесят пять, и в каждой по джакузи, — он засмеялся. Это был милый, заразительный смех — по крайней мере, до тех пор, пока он не перешел в кашель. Кашель становился все сильнее, но, не успела мать Майка всерьез забеспокоиться, он смог его унять.

— В другой раз, — сказал я и протянул ему катушку с бечевой. — Мне нравится твой змей. Пес тоже ничего.

Я наклонился и потрепал Майло по макушке.

— Эх, ну ладно. В другой раз. Но только не задерживайтесь, потому что…

Мать резко оборвала его.

— Мистер Джонс, вы могли бы завтра пойти на работу чуть раньше?

— Думаю, да.

— Если погода будет хорошей, мы могли бы выпить по фруктовому коктейлю. Я делаю неплохие фруктовые коктейли.

Готов был поспорить, что так и есть. Кроме того, это позволит ей не запускать незнакомца в дом.

— Вы придете? — спросил Майк. — Будет здорово.

— С удовольствием. Еще и захвачу с собой пакет выпечки из булочной.

— О, вовсе не обязатель… — начала она.

— Меня это не затруднит, мэм.

— О, — она словно вспомнила что-то. — Я же не представилась, да? Меня зовут Энн Росс.

Она протянула руку.

— Я бы ее пожал, миссис Росс, но я и вправду не очень чистый, — я показал ей свои ладони. — Боюсь, змея я тоже запачкал.

— Вам… тебе надо было пририсовать Иисусу усы! — крикнул Майк и вновь зашелся в смехе, который перешел в приступ кашля.

— Ты слишком ослабил бечеву, Майк, — сказал я. — Подкрути чуть-чуть.

И, когда он принялся наматывать бечеву на катушку, я в последний раз потрепал Майло и пошел вниз по пляжу.

— Мистер Джонс, — окликнула меня Энн Росс.

Я обернулся. Она стояла прямо, задрав подбородок.

Мокрая от пота рубашка прилипла к телу, и я убедился в том, что у нее отличная грудь.

— И я, вообще-то, мисс. Но поскольку мы уже должным образом представились друг другу, можете звать меня Энни.

— Хорошо, — я указал на ее футболку. — Что за «турнир»? И почему «в положении лежа»?

— Это стрелковая позиция, — сказал Майк.

— Сто лет уже этим не занималась, — ответила она тоном, не предполагающим развитие разговора.

Я не возражал. Мы с Майком обменялись прощальными взмахами. Он улыбнулся. Улыбка у него была классная.

Через сорок или пятьдесят ярдов я оглянулся. Змей опускался, но ветер все еще играл с ним. Они смотрели на него — мальчик и его мать, положившая ему руку на плечо.

Мисс, подумал я. Мисс, а не миссис. Жил ли в большом викторианском особняке с семьюдесятью спальнями какой-нибудь мистер? Я его ни разу не видел, но это ничего не значит. Хотя не было, наверное, никакого мистера. Они жили вдвоем.

Сами по себе.

От Энни Росс я следующим утром не получил никаких разъяснений, зато многое узнал от Майка. А еще я получил отличный фруктовый коктейль. Она сказала, что сделала йогурт сама, и он был прослоен свежей клубникой — Бог знает, откуда взявшейся. Я принес круассаны и кексы с черникой из «Булочной Бетти». Майк не стал есть выпечку, зато выпил свой коктейль и попросил второй. Судя по тому, как отвисла челюсть у его мамы, это было выдающееся событие. Но, как мне показалось, в хорошем смысле.

— А ты точно осилишь еще один?

— Ну, может, половинку, — ответил он. — А что такое, мам? Сама же говоришь, что свежий йогурт помогает работе кишечника.

— Не думаю, что стоит обсуждать твой кишечник в семь утра, Майк.

Она встала, затем бросила на меня неуверенный взгляд.

— Не волнуйся, — бодро сказал Майк. — Если он начнет меня лапать, я науськаю на него Майло.

На ее щеках проступила краска.

— Майкл Эверетт Росс!

— Извини, — сказал он. Непохоже было, что ему стыдно. Глаза его сияли.

— Не передо мной извиняйся, а перед мистером Джонсом.

— Прощаю, прощаю.

— Вы присмотрите за ним, мистер Джонс? Я ненадолго.

— Да, если будете называть меня Девин.

— Договорились.

Она торопливо пошла по дорожке, остановившись разок, чтобы оглянуться на нас. Думаю, она почти решила вернуться, но в конце концов перспектива впихнуть побольше здоровой еды в своего болезненно худого мальчика перевесила, и она пошла дальше.

Следя за тем, как она поднимается на задний двор, Майк вздохнул:

— Теперь придется его съесть.

— Ну да. Ты же вроде сам попросил?

— Только чтобы спокойно с тобой поговорить. Я, конечно, ее люблю, но она вечно вмешивается. Как будто моя болезнь — какой-то позорный секрет, который мы должны скрывать.

Он пожал плечами.

— У меня мышечная дистрофия, только и всего. Поэтому я в инвалидном кресле. Я могу ходить, но эти костыли и скобы — такая морока.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Паршиво это, Майк.

— Наверное. Но я болею, сколько себя помню, так что какая нафиг разница. Только это особый вид — мышечная дистрофия Дюшенна. Большинство ребят, у кого она есть, откидывают коньки до двадцати лет или чуть за двадцать.

Ну и скажите на милость: что ответить десятилетнему мальчику, который только что сказал тебе, что его смертный приговор уже подписан?

— Но! — он важно поднял палец. — Помнишь, она говорила, как я болел в прошлом году?

— Майк, ты можешь мне все это не рассказывать, если не хочешь.

— Могу, но я-то хочу, — он смотрел на меня пристально, даже настойчиво. — Потому что ты хочешь это знать. Может быть, тебе даже нужно это знать.

Я снова думал о Фортуне. Два ребенка, сказала она мне, девочка в красной кепке и мальчик с собакой. Она сказала, что один из них ясновидящий, но она не знает, который. Похоже, теперь я это знал.

— Мама сказала, что я думаю, будто я выздоровел. Похоже, что я выздоровел?

— Кашляешь ты сильно, — отважился заметить я, — но в остальном…

Я не знал, как закончить. Но в остальном — у тебя ноги как палочки? В остальном ты выглядишь так, как будто взлетишь, как воздушный змей, если мы с твоей мамой привяжем шпагат к твоей футболке? В остальном, если бы мне пришлось держать пари, кто дольше проживет — ты или Майло, я бы поставил на собаку?

— Я слег с пневмонией после Дня благодарения. Когда после пары недель в больнице мне не стало лучше, врач сказал маме, что я, наверно, умру, и ей надо — в общем, готовиться к этому.

Он не мог сказать этого при тебе, подумал я. Они бы никогда не стали вести такой разговор там, где ты мог его услышать.

— Но я не умер, — сказал он с ноткой гордости. — Дедушка позвонил маме — я думаю, это был их первый разговор за долгое время. Не знаю, кто сказал ему, что происходит, но у него везде свои люди.

«Везде свои люди» — это смахивало на паранойю, но я придержал язык. Позже я узнал, что паранойей там и не пахло.

У дедушки Майка действительно везде были свои люди, и все они поклонялись Иисусу, флагу и Национальной стрелковой ассоциации — не обязательно в этом порядке.

— Дедушка сказал, что я победил пневмонию по Божьей воле. Мама сказала, что он городит чушь, как в тот раз, когда он сказал, что моя дистрофия — это кара Божья. Она сказала, что я просто крепкий маленький сукин сын, а Бог тут ни при чем. И повесила трубку.

Майк мог слышать ее реплики, но не дедушкины, и я чертовски сомневался, что мать ему их пересказала. Но я не считал, что он все выдумал. Я даже захотел, чтобы Энни немного задержалась. Слова Майка не походили на речи Мадам Фортуны. Она, как я думал тогда и продолжаю думать сейчас, столько лет спустя, обладала небольшими, но настоящими сверхъестественными способностями, подкрепленными тонким знанием людской природы и завернутыми в блескучую ярмарочную оболочку. У Майка все было яснее и проще. Чище. На призрак Линды Грэй это не было похоже, но что-то общее тут было. Соприкосновение с иным миром.