Сергей Рокотов - Час совы
— Но… Я… потом… помог ему…
— Это потом. А тогда ему надо было жениться на дочери Кружанова, чтобы остаться в живых…
Ей не дал договорить Навроцкий, который швырнул недопитую бутылку пива на пол и пошел на Рыльцева.
— Твой сын… Ты… Сволочь… Я тебя убью… — Он сжал свои сухонькие кулачки и попытался ударить Рыльцева в лицо. Старик ловко увернулся, так как был в значительно лучшей форме, чем Навроцкий. Но тот попытался сделать это ещё раз. Рыльцев увернулся снова. Тогда Навроцкий снова обмяк, сел прямо на бетонный пол и зарыдал.
— Я слыхала, что ты клянчил у Филиппа роль в фильме его отца, — с презрением произнесла Ника. — Это правда?
— Но я же не знал, я не знал, — рыдал Навроцкий. — Я бы его, гада, задушил собственными руками. Аленушка моя, девочка моя… Бедная моя девочка… Росла без матери, все на мне… Я её кормил, водил в садик, в школу, стирал ей, готовил…
— Вообще-то, как я слышала, это делала твоя Надя, — возразила Ника. И я, в принципе ей очень за это благодарна. Да и ты отблагодарил её, вышвырнув вон из дома…
— Где этот гад? Где он? Поехали к нему! Я лично должен убить его! — крикнул Навроцкий, поднимаясь с пола.
— Вряд ли он даст тебе так запросто себя убить, — усмехнулась Ника. Да и не достать тебе его. Он должен вылетать в Берн за покойными Кружановыми. А прилетит, побазаришь… Будет время.
— Эх, Ника, Ника, какая ты стала…, - почти стонал Навроцкий. — А тем не менее, красивая еще… Стройная… Одета модно…
— Доказательства?! — очнулся, наконец, от шока и Рыльцев. — Какие имеете доказательства преступления Филиппа? Я не верю, ни единому вашему слову не верю…
— Доказательства железные. Стопроцентные доказательства, Игнатий, будь спокоен. Два живых свидетеля, которые в любую минуту дадут показания против твоего сына. А поэтому заткни свою пасть, пока тебе её не заткнули другие. Ты сейчас не в Доме кинематографистов, не забывай это, — сузив глаза, произнесла Ника. — И твоя поганая жизнь зависит от меня…
— Ну раз так, пусть… Пусть… Пусть подвергнется справедливому возмездию, — картинно взмахнул рукой Рыльцев. — Я его этому не учил!
— Ты учил его подлости, учил его всегда думать только о личной выгоде… А уж твои уроки он использовал на все сто… Раз ему было надо, он пошел и на страшное преступление. Ради денег, ради выгоды… Такие-то они дела, дорогие ребятишки, ум, честь и совесть нашего искусства…
Навроцкий опять поник, присел на пол и тихо стонал, обхватив голову руками.
— Хватит скулить, Навроцкий, — сказала Ника. — Противно на тебя смотреть. Ты же мужчина, как-никак… Эй, ребята! — крикнула она. Отвезите его домой, не могу больше с ним общаться. Как это я тебя любила, ума не приложу, вот уж дура-то была…
В ангар вошли двое ребят и молча встали рядом с сидящим на корточках Навроцким.
— Вставай, Петрович, и катись отсюда. Только учти — сиди тихо и не рыпайся. Твои заявления никто не примет — ни МВД, ни прокуратура, твой номер самый последний.
— Ника, — прошептал он. — Ты-то как? Чем занимаешься? А… Хотя понятно, пробил твой час…
— Пробил, пробил, а может быть, ещё и не пробил. Час Совы наступает ночью, а пока, как видишь в дверном проеме, белый и довольно солнечный день… Все, хватит базарить, уматывай отсюда… Не могу больше на тебя смотреть, тошнит…
Навроцкого вывели из ангара. Ника молча смотрела на Рыльцева.
— Чего вы хотите от меня? — тихо спросил Рыльцев.
— Я от тебя ничего не хочу. От тебя хочет компенсации Наташа, которую ты ограбил…
— Ты и про это знаешь?
— А как же? Конечно, знаю. Она же была единственной, кто не бросил меня тогда, кто писал мне письма, кто помогал моей бедной матери. А ты умудрился оттяпать у неё квартиру после того, как твоими усилиями Леня Садовников был выдворен из СССР. Его квартира досталась твоей очередной жене, а Наташа, только что выписавшаяся из квартиры матери и не успевшая прописаться у Лени, была оттуда попросту вышвырнута. И сколько она не ходила по инстанциям, всюду натыкалась на отказ, что она против ума, чести и совести советского искусства? Ведомственная квартира-то уже была предназначена, сам знаешь, кому… А за это время умерла и её мать. Так что она осталась вообще без площади, мыкалась по углам, и только значительно позже переехала в комнату в коммуналке на улице Чайковского, выйдя замуж за Родиона. То, что Леня умер в Париже от рака в страшной нищете, ты, разумеется, знаешь? Впрочем, ты всегда узнаешь все самым первым.
— И чего же ты хочешь?
— Темнить не стану, хочу твоей квартиры на Тверской с видом на Кремль. Она достанется Наташе и Родиону. И дом твоего сына во Владимирской области тоже. Ты душил Леню Садовникова всеми возможными и невозможными методами. Но как ты помог ему отправиться в длительную командировку в Париж, а потом организовал такую травлю, что его лишили советского гражданства — это просто шедевр… Это лучшее твое произведение… И, главное, не только из-за обычной ненависти и зависти бездари к таланту, но и из-за того, чтобы вселить свою очередную брошенную жену в ведомственную квартиру Садовникова. Органическое сочетания приятного с полезным. Так что, пришла пора рассчитываться, Рыльцев. Хочу квартиры и дома…
— В обмен на что? На свободу Филиппа?
— Да одурел ты, старый, совсем, что ли? При чем тут твой ублюдочный сынок? В обмен на ТВОЮ свободу… Тебя же сейчас тут на куски порежут, только я глазом моргну… А я, полагаешь, за жизнь своей злодейски убитой дочери и несостоявшегося внука, возьму с тебя квартиру для подруги? Ну и идиот же ты, как я погляжу!
— И как мы это сделаем?
— Поедем к нотариусу, подпишешь дарственную. И выпишетесь с женой из квартиры. Не боись, останетесь в центре, на улице Чайковского будете жить, в коммуналке. В комнате Родиона. Там соседи, правда, не лучшие, уголовничек один проживает и ещё буйно помешанная старуха, поэтому оттуда Наташа с Родионом и съехали. Сейчас в той комнате таджикская семья беженцев проживает, пятеро детей… Сам понимаешь, комнатушка не в лучшем состоянии, обосрано все, обои отодраны, мебель поломана… Но, ничего, говорят, скоро риэлтеры скупят старые квартиры в центре, а вам дадут по квартирке в спальных районах. Там и закончишь свой век…
— А если я не соглашусь? — набычился Рыльцев, воочию представив себе мрачные перспективы.
— Тогда закончишь свой век тут, в этом славном ангаре, — спокойно констатировала Ника. — Закроем тебя тут, и все… С голоду сдохнешь… И не жалко тебя ничуть.
— Сдохну, так сдохну, — твердо заявил Рыльцев. — А к нотариусу не поеду…
— Как знаешь, — пожала плечами Ника и пошла к выходу. Дверь с лязгом захлопнулась и послышался звук ключа в замке. Рыльцев остался в кромешной тьме…
12
— Дашенька, доченька моя, — плакала и одновременно смеялась Алиса, целуя дочку. — Наконец-то, мы снова вместе… Как она, Лариса Юрьевна? Не капризничала, не болела?
— Да нет, Алиса, все нормально. Мы очень хорошо с ней жили… Да и помощниц тут полным-полно, каждая занимается своим делом.
— А Филипп? — вдруг побледнела Алиса, и глаза её стали злыми и колючими. — Он был здесь?
— Был. Незадолго до того, как тут был произведен обыск… Кстати, работники прокуратуры составили тщательную опись всего имущества. Так что теперь ничего нельзя брать, продавать…
— Наличные деньги в доме были?
— Нашли только пять тысяч долларов. Они очень удивлялись этому обстоятельству, что в доме такого человека, как Кружанов, нашлась только такая малая сумма…
Алиса горько усмехнулась.
— Думаешь, Филипп взял? — поняла её усмешку свекровь.
Алиса только пожала плечами.
— А как же папа и мама? — спросила она.
— Два часа назад в Швейцарию вылетел заместитель Павла Николаевича. Завтра он вернется обратно и привезет…
— Андрей Антонович?
— Нет, другой, Курышев, кажется… А Андрея Антоновича, я уже говорила, сегодня вызывают на допрос к следователю в Генеральную прокуратуру. Вообще, творится что-то страшное, Алиса…
— Эх, Лариса Юрьевна, страшно то, что погибли папа и мама. А все остальное — чепуха. Пусть у нас конфискуют все. Лишь бы моя дочка была рядом со мной. Я теперь понимаю, что это значит…
— Почему именно теперь?
— Потому что я очень много узнала и поняла за сегодняшний день. И главное, что я поняла, что ценнее наших детей для нас нет ничего. А Филипп… Единственное, что я хочу — это никогда его больше не видеть…
— Но почему? Объясни. Как-никак, он мой сын.
— Да? Кстати, он в свое время предал и вас и вернулся в отцовский дом. Но дело не в этом. Вы знаете, сейчас мне кажется, что я сплю и вижу какой-то нелепый, сюрреалистический сон… И самое страшное, что именно в этом сне я и прожила всю свою жизнь, по крайней мере, взрослую жизнь, за какой-то пеленой, завесой. Жила впотьмах, ничего не зная и не понимая… Жизнь представлялась мне счастливой и безоблачной… А теперь передо мной разверзлась бездна…
