Владимир Безымянный - Тени в лабиринте
– Если прихватит радикулит, – Карташевский энергично жестикулирует, – пиши пропало.
– Да пока обходит стороной. Так что у нас новенького?
– Пять взяток на мизере! – Клим сокрушенно разводит руками, лезет во внутренний карман куртки и возвращает мне фотографию Тюкульмина. – Я уж и так и эдак, столько порогов оббил, собрал, извиняюсь, целый консилиум. Люди солидные, в авторитете. Общее мнение – работа не местных. Да и какой понт? Под расстрельное дело никто не подпишется даже за куш в пару пальцев толщиной, а тут, как я понимаю, такими деньгами не пахло. Иначе где-нибудь шорох прошел бы. Нет-нет, искать надо не здесь, по другому адресу.
– Ладно, – сухо говорю я, – и на том спасибо. По другому, так по другому. В этом я, собственно, и не сомневался. К кофе слабость питаете?
Клим Борисович внимательно изучает надпись на этикетке и глубоко вздыхает.
– За всю свою безрадостную жизнь кочевника-миссионера я иногда позволял себе иметь слабость к прекрасной половине человечества, ипподрому и марочным винам. Уверяю вас, три слабости для одного мужчины со скромным достатком – разорительная роскошь. Но кто, хотел бы я знать, откажется от чашки кофе, когда угощает сам…
– Начальник уголовного розыска, – подсказываю я.
Огни на взлетно-посадочной полосе светят особым, неповторимым сиянием, сужаясь в отдалении и как бы образуя вытянутый к вершине треугольник. Из холодно-серебристой прослойки облачного пирога, обрамленного яркой россыпью созвездий, выныривает увеличивающаяся на глазах мигающая красная точка. Красота в человеческом восприятии отражает целесообразность, функциональность той или иной вещи. Где же я это читал?
– У вас «ИЛ-62», – говорит Тихоньков, поглядывая на часы. – Сейчас объявят посадку.
– Марина, не забывайте о моем предложении.
Прикрываясь спешкой, как щитом, я вкладываю в прощальные слова намного больше смысла, чем положено по лингвистическим понятиям.
У Андрея пропадает дар речи. Он не воспринимает мою фразу ни умом, ни сердцем, хотя умом я ее и сам не могу до конца воспринять. Марина улыбается, часто моргая длинными ресницами…
Я медленно поднимаюсь по трапу. В руках – легкая сумка с вещами, в голове – ворох отрывочных, хаотически мелькающих мыслей. Прямых доказательств убийства Анатолия Тюкульмина я не получил, есть только косвенные улики, говорящие в пользу моих предположений. Предположений, переросших в уверенность. К сожалению, догадки и предположения к делу не подошьешь.
Сбросить со счетов сегодняшнего дня нельзя и процедуру опознания, на которой присутствовала мать потерпевшего, – страшная картина людского горя.
Только опустившись в мягкое кресло, пристегнув ремень и расслабленно смежив веки, я понимаю, как же все-таки меня вымотала эта краткосрочная поездка на курорт.
Глава пятая
– Александр Яковлевич, я вот тут подготовил…
Прямоугольник аккуратно выложенных бумаг на рабочем столе говорит сам за себя.
– Вижу, Анатолий Петрович! Скатываемся в трясину бюрократизма, а?
Пошкурлат невозмутимо разводит руками. Он рад моему приезду, хотя бы потому, что можно избавиться от бремени возложенной на него ответственности.
– Вы должны были получить ответ из Чулыма на наш официальный запрос, – продолжаю я. – Кратко доложите его содержание.
– Хищения в зверосовхозе совершались на протяжении целого ряда лет. Организатором махинаций был директор совхоза Виктор Юрьевич Ферезяев. Пользуясь бесконтрольностью, он искусственно занижал данные о реальном количестве ондатры, а излишки сбывал. В преступную группу Ферезяев вовлек нескольких работников зверофермы. В настоящее время девять человек арестованы. Ферезяеву удалось скрыться и до сих пор его местонахождение неизвестно. Видимо, он обладал хорошим нюхом и, когда запахло жареным…
– Несущественно, – прерываю я. – Дальше.
– Поскольку «Прогресс» периодически поставлял крупные партии ондатры на нашу фабрику, возникла необходимость в тщательном изучении механизма поставок: время отправления, количество шкурок, маршрут, способ транспортировки, ОБХСС в данный момент занимается проверкой документации на фабрике, а лейтенанта Чижмина было решено командировать в зверосовхоз. Вчера вечером он вылетел в Новосибирск. Информации от него пока нет.
– Ясно. Как обстоят дела у Рязанцева?
– Наблюдение и охрана проходят нормально.
– Искомые контакты не осуществлялись?
– Нет, – протягивает капитан, уловив наконец суть вопроса. – Контакты отсутствуют начисто.
– Скромные, однако, у нас пошли девушки, – мое подтрунивание проходит мимо ушей Пошкурлата.
Ужасно не хочется признаваться, но факт охраны двух женщин – свидетельство нашего временного поражения. Преступники постоянно опережают нас на полтемпа, и это отставание необходимо ликвидировать, кровь из носу.
Отпускаю капитана, чтобы в тиши кабинета собраться с мыслями перед совещанием у Николая Дмитриевича.
По-видимому, первопричина преступления – не любовь, не ревность, не уязвленные чувства. На передний план выходит более низменный мотив – ненасытная, как раковая опухоль, всепоглощающая жажда наживы. Да еще, пожалуй, боязнь наказания. Существующие моральные ценности, удовлетворение, получаемое от общественно полезного труда – обременительная ноша для стяжателя, ставшего на скользкую дорожку.
Кто же заражает общество насквозь прогнившей мещанско-потребительской философией? Пресловутый разлагающий «ветер с Запада» не более, чем катализатор реакции – мое собственное, стопроцентное убеждение. Не так давно раскопали эту «причину» массового дефицита совести и пошли клепать ярлыки один лучше другого – на музыку, на одежду, на прически…
Где искать истоки? В дефектах воспитания? Пожалуй, самое правдоподобное толкование зарождения червоточины сердца. Если б хоть кто-нибудь взял и докопался по-настоящему до причины, а то ежедневно слышишь заезженную пластинку: семья – школа – средства массовой информации – семья – школа…
Ну все, все, сейчас залезу в дебри, когда каждая потерянная минута – дорогое удовольствие. Через час нужно докладывать Коваленко о результатах поездки.
Боюсь, Николай Дмитриевич не поддержит мою версию. Что поделаешь, придется до конца нести свой крест, на трех концах которого – по убийству, на четвертом – крупное хищение. Хоть бы Чижмин дал о себе знать до начала совещания и подбросил парочку фактов, на которые можно будет опереться.
Едва я успеваю подумать об этом, как по селектору раздается голос секретарши:
– Александр Яковлевич, вас вызывает Чулым.
– Подсоединяйте!
Короткий щелчок.
– С возвращением в родную обитель! – судя по первой реплике, Чижмин не растерял в дороге ни бодрости, ни оптимизма. – Товарищ майор, докладывать по порядку и с подробностями?
– Непременно. Лева, в последнее время мы общаемоя исключительно по телефону, поэтому можешь поведать и личные подробности.
– Личного крайне мало. Пока мотался по зверосовхозу, ультрафиолетом обожгло уши.
Мы смеемся. Так повелось – медом не корми командированных, дай на что-нибудь пожаловаться.
– Стало быть, загораешь?
– Еще как! Двадцать пять градусов в тени, а во второй половине дня обещают пургу. С уяра посетил товарный склад готовой продукции. Все в ажуре. Как говорится, комар носа не подточит. В десять часов по местному времени прибыли на ферму. Вольеры смотрели, агрегат по выдаче корма. Устроили, в общем, мне деловую экскурсию. По ходу пьесы успел взять несколько мининтервью у работников, занимающихся уходом за зверьками. Все хаяли, как могли, предыдущую администрацию. Нарушения почти ни для кого не являлись секретом, но бывший директор совхоза Виктор Юрьевич Ферезяев сумел закрыть людям рты. Где подачками, а где и угрозами. Насколько я понял, расхитители действовали до примитивного просто. В ведомостях с легкой руки Ферезяева количество выращенной ондатры скромно занижалось, не учтенные шкурки вывозились с территории совхоза, попадали на корню к перекупщикам, а потом, где-нибудь за сотни километров отсюда, обретали вторую жизнь в виде дефицитных шапок. Я вас не слишком утомляю подробностями?
По тону Чижмина я догадываюсь, что главное он приготовил на десерт, но из педагогических соображений не подаю вида.
– Нет-нет, Лева, продолжай.
– Ферезяев скрылся четырнадцатого октября, буквально за несколько часов до ареста. В тот же день были задержаны кладовщик, учетчица, двое выдельщиков меха, шофер и четверо рабочих фермы. Беседовал я еще не со всеми, но кое-что выяснить удалось.
Лейтенант глубокомысленно замолкает.
– Лева, ты не мог бы приберечь театральные эффекты для своей невесты? – не выдерживаю я.
Чижмин довольно посапывает в трубку и как ни в чем не бывало продолжает:
– Двое рабочих, очевидно, менее остальных замешанные в этом деле, независимо друг от друга опознали на одной из фотографий Моисеева. Петр Сергеевич неоднократно наведывался в зверосовхоз, в последний раз – незадолго до бегства Ферезяева.
