Анна и Петр Владимирские - Игра навылет
— И поэтому в пирожном…
— Думаю, да.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что в больнице у Лизаветы как раз умер больной, отравленный крысиным ядом.
— Ни фига себе! — Олино лицо вытянулось. — Что ж нам теперь прикажешь делать? Не есть и не пить?!
— Пока что не вижу причин отказываться от «Шоколадного безумия». — И в подтверждение своих слов Вера попробовала пирожное. Отхлебнув глоток кофе, она улыбнулась дочери. — Как видишь, совершенно безопасно.
— Ты знаешь, что тебя просто пугают, да, ма? — Оле, наблюдавшей за матерью всю свою жизнь, было известно о ее повышенной чувствительности к опасности. Она на всякий случай понюхала пирожное и кофе, а потом со вздохом стала есть. — Кто бы это мог быть?
— Здесь столько народу, что засунуть нам записку в пирожное мог практически любой… Олюнь, слушай, мне нужна твоя консультация как компьютерного гения.
— Отвлекаешь, — снисходительно усмехнулась дочь. — Льстишь, чтоб я не дрожала от страха.
— А кто дрожит? Никто не дрожит… Скажи, можно ли с помощью компьютера изменить голос так, чтобы тебя не узнали по телефону?
— Можно и на компьютере отредактировать звуковой файл. Но это долго, во-первых. А во-вторых, это же будет запись, то есть монолог. Есть способы попроще.
— Да? Какие, легкие?
— Легче не бывает. Ты в «Подземном городе» на Бессарабке бывала? Наверняка нет, я знаю, духоты и тесноты не любишь. А там открылся магазин волшебных подарков. Ну, такие вещички прикольные, вроде тапочек с подогревом через USB-порт компьютера и много всякой всячины. Я там видела изменитель голоса, вот штука суперская! Так и написано: «Разыграйте своих друзей! С помощью переключателей на этом приборе создайте себе несколько разных голосов». Работает от батарейки. Похож на рупор с ручкой, сколько стоит, не помню. Но не особенно дорого… Ой, ма, посмотри!
Посреди зала на длинном прилавке устанавливали Эйфелеву башню, маску Тутанхамона и статую Свободы из шоколада. Возле них разместили несколько башен, мостов, женских фигурок и сердец. Ольга, не выдержав искушения, помчалась покупать шоколадную статуэтку. А Вера осталась сидеть у стола, обдумывая угрозы.
Выходит, теперь везде и всюду она будет находиться под неустанным наблюдением тех, кому не понравился ее интерес к смерти Бегуна…
* * *Вера Лученко собиралась уже спуститься в подземный переход, чтобы на метро поскорее добраться домой. Тут ее окликнули сбоку:
— Верочка!
У тротуара стоял черный автомобиль с затемненными стеклами, пассажир на заднем сиденье чуть опустил стекло и выглянул. Федор Афанасьевич!..
Генерал Сердюк приложил палец к губам, поднял стекло и приглашающее приоткрыл дверцу. Вера все поняла. Она быстро уселась на сиденье, и автомобиль поплыл по Крещатику.
— Здравствуйте, милый Федор Афанасьевич, — не скрывала радости Лученко. — А я думала о вас…
— Знаю, девочка. Я тоже думал.
Он хоть и постарел за последние годы, но больным особо не выглядел. Жилистые крепкие руки, подтянутое лицо, умные глаза в сетке морщин, загорелый лоб оттеняют седые короткие волосы.
Федор Афанасьевич Сердюк, работник Министерства внутренних дел, познакомился с Верой Алексеевной давно. Много лет назад она вылечила его жену, «Елену Прекрасную», от заикания. С тех пор майор стал генералом, жена родила ему дочку, а Федор Афанасьевич и Лена относились к Вере Алексеевне не только как к своему семейному доктору, но и как к другу. Открыв для себя уникальность психотерапевта Лученко, понимая, с кем имеет дело, милиционер очень ценил их дружбу. И обращался к ней лишь изредка, в случаях крайней необходимости. К тому же очень тактично. Само собой разумеется, доктор Вера не отказывала. Но только когда расследование дела не шло вразрез с ее представлением о справедливости. Сам Сердюк помогал Вере добыть информацию, когда у нее в этом возникала необходимость.
— Как сердце? — спросила Вера.
— С сердцем у меня все в порядке, — угол рта Федора Афанасьевича нетерпеливо дрогнул. — А вот душа болит… Я, Верочка, не лечился в госпитале. Я там от начальства прятался.
Вера посмотрела на водителя.
— Это мой человек. Все в порядке, — сказал генерал. — К делу. С твоим быстрым умом ты уже догадалась, почему я «болел»…
— Что ж тут догадываться. Честный человек — он неудобен. Не выполняет глупые или преступные приказы…
— Да. — Верин собеседник посуровел, и она увидела: постарел все-таки. — Честным быть даже стыдно теперь, будто это какое-то тайное извращение…
Они спустились по улице Толстого и остановились в густой тени, на узкой улочке позади старого ботанического сада.
— Поговорим здесь, — сказал Сердюк. — Снаружи пекло, а у меня кондиционер.
Вера повернулась к нему.
— Послушайте, мы эту тему ни разу не затрагивали. А я давно хотела хоть с кем-то… Тем более именно с вами. Почему так получается? В одно далеко не прекрасное утро я просыпаюсь и вдруг обнаруживаю, что моя улица переименована. Э, да это еще полбеды! Мой любимый гастроном вдруг закрыли. Потом вместо него возникает хорошо если тысячная по счету аптека, хоть лекарства радом. А обычно красуется бутик супердорогих цацок. Которые никому не нужны, и никто их не покупает.
— Вера…
— Подождите! Дайте уж я «оторвусь». Следующим утром просыпаюсь — перегородили улицу и начали стройку века. На несколько лет. Путепровод какой-нибудь. Выхожу из подъезда — утыкаюсь в зеленый забор. Я этот кислотный зеленый цвет уже видеть не могу!.. Оказывается, снесли соседний старый дом и будут возводить тридцатиэтажный. Перекопали весь двор, и поэтому нет света и воды сутками. Затем я иду на рынок — а рынка нет, вместо него спешно строят стоянку для автомобилей. Я уж молчу про старый Сенной, лежащий в жутких развалинах, напоказ, уже несколько лет! Иду гулять по историческим местам, допустим по Владимирской, — и не узнаю Киева: вместо старых аптек, лавок, хлебных магазинов — казино и адвокатские конторы!
— Вот что, Вера Алексеевна!.. А я тут при чем?! — рассердился генерал. Покосился на водителя.
— Вы хотите курить, Федор Афанасьич? Выйдем на воздух?
Он молча открыл дверь и вышел, Вера — за ним. Они присели на лавочку в тени каштана. Весь тротуар улицы Ветрова был занят автомобилями. Сверкал стеклами банк, оранжевой вывеской завлекал салон красоты, толпились люди у адвокатской конторы. Противоположная, залитая солнцем сторона узенькой улочки принадлежала ботаническому саду. Каменная ограда заросла зеленью, не видной за припаркованными автомобилями.
Сердюк закурил, окутался дымком, помахал коричневой ладонью.
— И главное, — воспользовалась паузой Лученко, — все происходит так, будто не имеет ко мне никакого отношения. Я тут ни при чем, понимаете? Узнаю об этом так же, как о последствиях жары в Италии или сходе лавин в ущельях Альп… Это же все равно, как если бы ко мне в квартиру явился ремонтник и без спроса стал делать перепланировку!
— Чего ты от меня хочешь? — буркнул Сердюк. — Сами виноваты. Выбираете не тех. Почему у вас в городских структурах все не киевляне?! Вот в Австрии…
Вера тоже рассердилась.
— Не тычьте мне Австрию. А вы-то что же? Они помолчали минуту. Вера вздохнула:
— Ладно. Извините, накипело. Генерал кивнул, помолчал.
— Как раз об этом я с тобой тоже хотел… Знаешь, — сказал он, — когда во время «оранжевой революции» я возмутился приказу сверху и открыто не велел специальным отрядам трогать собравшихся на Майдане — сошло с рук. Единомышленники нашлись. А скорее, просто коллеги из генералитета поняли свою выгоду. Они быстрее соображают в смысле карьеры, не то что я. Теперь другое. С честностью нынче плохо. А дослужить до пенсии хочется, год остался. Но есть вещи…
— Например? — спросила Вера. — Мне можете рассказать?
— Кое-что. Все — даже тебе не могу. Да и времени много займет… А вообще-то ты сама уже все прекрасно изложила. В самом центре Киева продали землю под застройку. Как продали, кому — не будем углубляться…
— Жаль, хотелось бы углубиться.
— А смысл? Нам суток тогда не хватит для разговора. Дальше. Как водится, поставили забор, тут же недовольные жители, активисты всяких защитных организаций пикетируют стройку.
— Это все я видела.
— А ты видела, как проходят судебные заседания по таким делам? Их ведь много, и система отработана. Не думай, что достаточно сунуть взятку судье и его помощникам. Все дни разбирательства у здания дежурят накачанные молодчики. Не пускают свидетелей обвинения и журналистов, только своих свидетелей. Тупо.
— Господи! Неужели вот так, внаглую?
— Именно. Они никого не боятся. Вообще никого — нигде и никогда. Ничье возмущение, никакие провокации на них не действуют. Слишком большие деньги стоят на кону. Огромные… Понимаешь, целые состояния для групп людей — для них самих и многочисленных членов их семей. Тут не до церемоний. Так и проходит суд, и понятно, в чью пользу принимается решение. Конечно, активисты не молчат, они пишут в прокуратуру и мое министерство, но вся их суета совершенно бесполезна…
