Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
А отец переживал, но действовал прямолинейно, жестко, не убеждал, а принуждал. И терял авторитет. В результате — непонимание, отчуждение сына. Последствия контузии, ссоры и волнения сказались на здоровье Павла. Стали мучить дикие головные боли, а потом и стенокардия, аритмия.
За два года армейской службы Григорий не приобрел никакой специальности, не захотел. Служил он на самом Юге страны. Прослужил кое-как, ни шатко, ни валко, то дневальным, то в наряде на кухне. Без него в доме было тихо, но тревожно. Редкие письма сына не позволяли смотреть в будущее с оптимизмом. Светлана Георгиевна дважды ездила к сыну, отпуск-то он не заслужил. Хотела подкормить, поддержать и сама утешиться. Не было дня, чтобы она не думала о Гришеньке, всегда он был для нее тем малышом, которому целовала ножки в трамвае.
Вернулся Григорий заматерелый, загорелый, накачанный. А с ним появились новые друзья, однополчане. И начались еженедельные празднования демобилизации. Нет, не пьянки с женщинами, визгом, музыкой до утра и спонтанно ночующими парами. Григорий все-таки был некомпанейский парень да и брезгливый: не любил грязь в общении. По существу, домашний мальчик, выросший под опекой пожилых родителей. Из дому выходил разве только в спортивную школу, которую перед армией забросил.
После армии многое изменилось. Два-три приятеля приходили в выходные дни, распивали пару бутылок, пели под гитару какие-то изысканные, но очень похожие между собой песни без мелодии с полублатным содержанием. Гриша готовился к их визиту заранее. В течение недели получал от родителей два-три рубля и собирал на спиртное. Угощал всегда он, видимо компенсируя свой комфорт: нежелание идти к кому-нибудь, куда-нибудь было сильнее всех других преимуществ. Хлопоты сборов, поездок, возвращений он терпеть не мог. Одна мысль о них коробила его и портила настроение. Время шло, и приятели по армии устроились на работу, кто-то продолжил учебу. Встречаться стали только по субботам и воскресеньям. Потом и эти встречи стали все реже и реже — кто-то женился, у кого-то появилась подруга, свои интересы, занятия. А Гриша, оставшись один, уже не мог отказаться от привычки праздновать, так украшавшей его однообразную жизнь. Парень стал отмечать выходные дни сам с собой и, как он потом будет говорить, с тренером — шампанским, коньяком. По мере того, как ухудшалось финансирование со стороны «предков», упрощался и ассортимент: марочное вино, водка. И, наконец, — только бормотуха, дешевые суррогаты. Так как он нигде не работал, то выходной у него был ежедневно. И возлияние пошло без перерыва. Лишь на два-три дня прекращалось питие, когда организм достигал пределов интоксикации и уже не принимал ни грамма. Но затем двухнедельный цикл возобновлялся.
Обычно алкоголики едят очень мало, но курят безбожно. Григорий — не исключение. Он стал курить, причем самые дешевые, без фильтра — «Аврору» и «Памир». В просторной квартире все пропиталось устойчивой, густой табачной отработкой. Григорий не считал себя алкоголиком. Я, говорил он, пьяница. Этот порок у всех проявляется в одинаковой форме, но у каждого имеет свои особенности. Все зависит от сложившихся жизненных привычек. Удивительно, но при ежедневной поллитровке, он не бросил утренние спортивные занятия. Алкоголь и поддержание спортивной формы, казалось бы вещи несовместимые, в данном житейском случае некоторое время все-таки совмещались. И то и другое доставляло ему удовольствие, и в этом была суть его характера: делать только то, что нравится. Это была его идеология: пока молодой, надо жить красиво, легко, пока есть возможность, надо ее использовать. За чей счет — не имеет значения. Родители обязаны его поддерживать. Он у них один такой: симпатичный, сильный, не вор, не хулиган. А куда им девать деньги? Квартира есть, обстановка нормальная в доме, старикам покупать ничего не нужно. Они жизнь прожили и теперь должны жить только для него. Он продолжение рода. Молодость — это богатство, его нужно беречь и сохранять как можно дольше. Мы живем, рассуждал он, только в молодости, а в старости будут одни болезни, как у отца, да заботы о доме, о еде, как у матери. И чем позже возникнут такие проблемы, тем лучше. Он так не говорил, он так думал и еще писал в своих дневниках, которые открывал все реже и реже. И незаметно, постепенно деградировал.
Разумеется, Павел Александрович и Светлана Георгиевна вначале пытались бороться с сыном, вернее за сына. И вместе и по-своему. Отец — по-мужски: сурово, немногословно. Однажды, окончательно выведенный из себя нахальной улыбкой Григория, развалившегося в кресле, Павел Александрович, как в те давние, детские годы, протянул руку, чтобы взять за ухо и вывести сына из комнаты. Продолжая улыбаться, Григорий обхватил запястье и крутанул. Что-то хрустнуло в плече, кольнуло в груди, и Павел Александрович поплелся, шаркая по-стариковски, в свою комнату. Он тихо глотал слезы: какой же он теперь глава семьи, какое у них будущее, для чего прожита жизнь, если родной и единственный сын наплевал на него и так просто, походя дал понять, что в доме будет так, как хочет он, Григорий. Физическая боль не сравнима с душевной. Унижение, испытанное отцом, больно ранило изношенное сердце. Хорошо, что при этом не было жены, думал он. Фашист, гад, шептал Павел Александрович про себя.
Воспоминания и реальность, прошлое и настоящее слиты воедино в жизни любого человека. И если прошлый опыт не противоречит сегодняшнему, если в понятия и представления прожитых лет гармонично вплетается восприятие дня сегодняшнего, то прожитая жизнь представляется осмысленной. Но если то, что было, противоположно тому, что есть, а человек уверен, знает, что прошлое было правильным, красивым, полезным и достойным, наступают глубокое разочарование, депрессия. И нынешняя жизнь кажется никчемной и бессмысленной.
Павел Александрович и днем и ночью, во время бессонниц, прокручивал в памяти прожитую с женой жизнь. Все добыто своим горбом, здоровьем. Так же, как и у тысяч других. Жизнь была небогатая, много в ней было тягот, но сколько в ней было и светлого, счастливого. Энтузиазм предвоенных лет, тяжелейшие военные, смертельные годы. И любовь, радость, страсть. А какое счастье общее наступило после войны! Отмена карточек, ежегодное мартовское снижение цен, повсеместные стройки, планы на будущее. Дети росли в других условиях. Для них, для более грамотных, более красивых и здоровых жили и работали. А как работали, бывало без выходных и отпусков. Редко передохнешь в воскресный день или выкроишь недельный отпуск, да и то не каждый год.
И вдруг, оказалось, что твоему отпрыску начхать на это. Не только никакой благодарности, даже элементарного уважения не видно. Только себе, только для себя, трутень, паук, кровосос какой-то. Безразличен ко всему и ко всем. И это его сын, кровь от крови. Он-то хотел и был уверен, что Григорий будет таким же, как он. И эта ухмылка сына, которая все время виделась отцу, как вечная картина, от которой никуда не уйти, и не снять ее, и не выбросить. Павел Александрович вспомнил, что в тот момент готов был убить Гришу и ужаснулся: насколько отдалился сын, стал чужим, ненавистным. Он понял, что уже не имеет никакого влияния на сына, что ничего не сможет уже изменить — и ушел в себя, замкнулся, прекратил всякие контакты с парнем, отдался на волю судьбы. Все чаще Павел Александрович стал прислушиваться к биению сердца, затаенно ловя глухие перебои, щупал пульс, нервный, прерывистый, пытался рукой разгладить, убрать тонкий, комариный звон в затылке.
Не мог он понять, почему у них с женой, тружеников, честных, порядочных людей сын — тунеядец. То, что сын никогда не пойдет воровать на стороне, грабить, в этом не было сомнений, но также было ясно, что Гриша полностью живет за счет других, близких ему людей, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести. Кто его научил так жить, кто послужил примером, спрашивал себя Павел Александрович и не находил ответа. И, как обычно, так уж устроен человек, не ведая причин, не замечая собственных ошибок, ищет он виновного в другом. Начались претензии и упреки к жене. Это она позволила сыну полгода перед армией бездельничать, она не настояла на том, чтобы после службы тот пошел работать, она его защищала, когда отец требовал дисциплины и порядка в доме. В возбуждении и раздражении Павлюченков все более и более уверялся в своей правоте. Он так и не понял, что, кроме матери, есть отец, что с пацаном нужно заниматься постоянно, что парень всегда ближе к отцу, как к мужчине, и быстрее находит с ним общее как в серьезном деле, так и в развлечениях.
«Я все время работал, приносил деньги в дом,» — говорил Павел Александрович. — «У меня не было свободного времени».
Но то же самое могла бы сказать и Светлана Георгиевна. И добавить, что по дому работы не меньше, чем на производстве.
Получается, что она трудилась вдвойне, втройне: до и после работы магазины, приготовление еды, потом мытье посуды, стирка, штопка и многое другое.
