Владимир Полудняков - Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
— Весьма поучительно. Количество говорит само за себя. Тут уже о случайности не скажешь. Конечно, каждую историю можно объяснить случайностью, совпадением, сходством, но как быть с общим числом? Сотни схожих. Что-то нехорошее в прошлом либо сразу, либо через десятилетия, а иногда в следующем поколении откликается трагедией.
— Не делай другому… — подхватил адвокат.
— Не делай другому того, чего себе не пожелаешь, — повторил Морелли. Получается, что мудрость-то народная — вовсе не теория, а вот она, — кивнул он на картотеку, — практика. Кто, как уравновешивает события, кто следит за соблюдением этого принципа? Что это? Закон природы, объективное, научно познаваемое явление, влияние какой-то энергетики, сторонней силы? Что?
А сколько раз от людей я слышал рассуждения о том, что природные катаклизмы случаются в тех местах, где возникают этнические конфликты: землетрясения, извержения, сходы лавин, наводнения, ураганы бьют как раз туда, где возникают столкновения в обществе.
Кстати, я заметил: стоит мне подумать что-то нехорошее, как тут же получаю по мозгам. Есть у нас в прокуратуре одна прокурорша. Всех достала своим дерьмовым характером. Не по делу цепляет, язвит, сплетни разводит. В другой раз посмотришь на нее и подумаешь: хоть бы ты, змея тонкогубая, заболела, передохнули бы немного. Так глядишь, на следующий день либо жена заболеет, либо у самого давление подскочит, либо простуда прихватит.
— Правильно говоришь, — поддержал Петров. — И у меня такое было не раз. Едешь на машине, а какой-нибудь дурак нарушит правило, помешает тебе. Пошлешь его подальше, подумаешь: чтоб у тебя колесо прокололось, так сам же прокол и получишь.
— Совершенно справедливо, — подытожил Анатолий Федорович. — Не только не делай, но даже не желай другому того, чего себе не пожелаешь. И если с тобой что-нибудь произошло: несчастье или просто неприятность, вспомни, проанализируй — кому-то, когда-то ты в мыслях пожелал или в поступках сделал что-то похожее.
Чти мать свою и отца своего
Светлой памяти матушки моей — Натальи Григорьевны
Начало сентября 1940 года было теплым, похожим не на осень, а, скорее, на лето в самом зените. Уличная толпа казалась нарядной: белые длинные платья, белые полотняные костюмы, шапочки, фуражки и даже парусиновые туфли тоже белого цвета. И много радостных лиц.
У Светланы, красивой молодой двадцатисемилетней женщины с пышными каштановыми волосами, была своя, особая радость. Сегодня ее выписали из роддома, и Светлана с сыночком ехала домой. Ее никто не встречал — муж был в командировке, а она, год назад приехав из провинции в Ленинград, подругами и друзьями не обзавелась. Конечно, можно было бы и пешком пройти — всего три остановки до дома, но не дай бог простудить малыша, и поэтому Светлана села в трамвай. В тот, довоенный, грохочущий на стрелках, с длинными висячими ручками-петлями в салоне. Они еще так энергично раскачивались на поворотах.
Ее переполняло счастье, потому что на руках у нее лежал ее сын Гришенька. Он сопел и двигал ножками. Вот одна ножка раздвинула пеленку и бледно-розовая, нежная пяточка требовательно ударила ее по руке. Светлана наклонилась и стала, играя, целовать ее. Людей вокруг было немного, и все они смотрели на нее и улыбались. Только одна старушка, несмотря на теплую погоду, в старом черном платье, проворчала: «Это негигиенично…»
Светлана вышла замуж поздно. В деревне было не за кого, а в город перебралась только в двадцать шесть. Первый же знакомый мужчина, обаятельный, вежливый инженер Павел Павлюченков стал ее мужем. Узкая, длинная, с одним окном комната в коммуналке, где было еще двенадцать соседей, казалась ей раем. Ведь они с мужем так любили друг друга. Жильцы встретили ее хорошо, Павла они уважали и отношения сложились со всеми ровные, доброжелательные. А когда беременность стала заметной, график уборки квартиры поменяли, и, несмотря на протесты Светланы, ее освободили от этих обязанностей.
Вот и родная булыжная улица, семиэтажный без лифта старый дом, многоцветная гирлянда кнопок-звонков, на металлических почтовых ящиках наклеенные названия газет. Полдень рабочего дня, но дома обязательно кто-нибудь есть, подумала Светлана. Доставать ключ было неловко, как бы сына не уронить… Она, смеясь, нажала кнопку звонка Клавдии Степановны. Дверь открыла черноволосая с остреньким носиком и тонкими губами соседка. Она радостно заохала, приняла ребеночка, загулькала над ним. На шум вышли еще две соседки, начались возгласы и сравнения — на кого он похож, на Павла или на Светлану. Все пришли к согласию, что на нее. Говорили — это к счастью, когда сын похож на мать. Так вошел в этот коммунальный мир Григорий Павлюченков, желанный родителями, встреченный всеми жильцами с искренней радостью и открытым сердцем.
А в большом мире, за стенами коммуналок, охваченные энтузиазмом и эйфорией люди строили, создавали, учились. Светлана, как и все в этом общем порыве, взялась было за учебу, но беременность ее прервала. Однако мечту получить среднее образование Светлана не оставила, тем более, что Павел всячески поощрял ее в этих планах. Уже с января 1941 года она снова стала учиться в вечерней школе, оставляя сынишку на попечение соседям, которые с удовольствием возились с ним. Но все же, хотя соседи — милейшие люди, было неудобно отдавать грудного младенца почти ежедневно в разные руки. Поэтому Светлана с мужем договорились выписать из деревни через пару месяцев ее младшую сестру Екатерину. Вот-вот на производстве Павлу должны были выделить квартиру — настоял профсоюз, с учетом увеличения семьи, дать молодым вне очереди.
Небогатое, но шумное новоселье собрало новых друзей. К Павлу потянулась молодежь, а красивая Светлана и ее сестра-певунья, с их милой провинциальной наивностью и природной ласковостью, вносили в добрые, приятельские отношения свое особое обаяние. Собирались дружеские вечеринки, без какого-либо намека на флирт. Поздно гости не засиживались: малыш в девять вечера засыпал, и Светлана их выпроваживала. Иногда Екатерина провожала друзей. Спала она на кухне, на раскладушке, и если приходила позднее, чем обычно, то никому не мешала. Несмотря на разницу в десять лет, сестры дружили. Катя не работала — ведь у нее не было ни паспорта, ни прописки. Да и задача у нее была нянчить Гришу и дать возможность Светлане учиться. А та с упоением рылась в учебниках, писала конспекты, догнала две четверти восьмого класса. В мае она завершила полный курс и устроилась на завод им. В. М. Молотова.
Постепенно наладился быт, заработка молодых супругов хватало уже не только на питание, так что даже удалось снять в Шувалово сараюшку на все лето. Отпуск планировали на август.
22 июня 1941 года все рухнуло. Началась война. На следующий же день Павел ушел добровольцем на фронт. Катя рвалась в военкомат, но Светлана не пустила ее, сказала, что без нее с ребенком не справится, что она сможет заработать на всех троих, да и муж оставил кое-какие накопления.
Потом была блокада. Рабочая карточка и две карточки на иждивенцев — этого было совсем мало, но спасло то, что Павел воевал на Волховском фронте и время от времени бывал дома, помогал своим солдатским пайком. Светлана не отправила своего Гришеньку в эвакуацию с другими детьми. Ее материнское чувство подсказывало ей, что если сына увезут, то она его больше никогда не увидит. Она была так убеждена в этом, что даже не позволяла никому обсуждать с ней этот вопрос.
Потом, после войны сестры редко будут вспоминать то страшное время — голод такой, что не утолить, холод, пронизывающий насквозь, — не отогреться, и бесконечные, выматывающие изо дня в день, с утра до вечера, поиски еды и тепла. Малейшее напоминание об этом — и перехватывало дыхание, сдержать слезы было невозможно. Годовалый, слабенький сынок самим фактом своего существования заставлял обеих женщин стремиться выжить для него, для его жизни в этом аду. От довоенной Светланы остались одни косточки и натянутая на них кожа, почерневшая от ветра и металлической пыли, которую было не смыть холодной водой. Завод перестроился на войну, и она на волочильном станке тянула проволоку.
…С Победой наступила новая жизнь, радостная. Каждый новый год приносил что-то хорошее. Вернулся Паша, контуженный, но живой. Такой родной, он сильно изменился, замкнулся. Он так и не смог сблизиться с семилетним сыном, войти в его детские заботы и разделить мальчишеские забавы. Держал сына на расстоянии.
А Гриша рос молодцом, занялся спортом, гимнастикой, плаваньем. Когда стал постарше, его увлекла борьба. Родители зарабатывали неплохо. В семье появился достаток, и, скопив несколько тысяч, Павлюченковы построили трехкомнатную квартиру, куда и перебрались втроем. Правда пожить в ней главе семьи пришлось недолго. Здоровье было подорвано окончательно, не без помощи сына. После десятого класса семнадцатилетний Григорий не стал учиться, не пошел работать. Мать жалела его, не настаивала на том, чтобы парень пошел на завод, к отцу. Пусть до армии передохнет, думала она. Гриша продолжал работать над собой, проявляя в этом недюжинную волю: каждое утро по полчаса делал силовые упражнения, подтягивался на штанге, заделанной в нише стены отцом, принимал ванну, плотно завтракал, а затем… весь день читал книги, смотрел телевизор, играл на гитаре, хрипло, с надрывом, подражая Высоцкому, пел. Времени свободного было навалом, можно было пофантазировать, пофилософствовать. У него были все основания чувствовать себя неординарным. Иногда пописывал рассказики, от случая к случаю вел дневник.
