Андрей Житков - Хакер
— Вот она, альма матер, мать твою! — вздохнул Никотиныч, оглядывая площадь. — Ничего за двадцать лет не изменилось. — Помолчал немного, сплюнул. — И дерьмом всё так же пахнет.
— А телефонная линия здесь есть? — поинтересовался Лобстер — его потряхивало от утреннего холода и недосыпа.
— Ну а как же! Должна быть, — неуверенно сказал Никотиныч.
— Смотри! А то сегодня же отсюда свалим! Веди, Сусанин.
— Покажу тебе сейчас местный парадиз, — подмигнул приятелю Никотиныч и повёл Лобстера вниз, к реке.
Туман уже почти рассеялся. Река неторопливо несла свои воды. Противоположный берег зарос тростником и камышами, а тот, на который они вышли, был чист — только кое-где из воды торчали верхушки водяных растений. Узкие деревянные мостки уходили в реку на одну треть её ширины. Речной поток неторопливо огибали покрывшиеся тиной деревянные столбы.
— Ну что, будешь? — спросил Никотиныч, кивнув на реку.
— Купаться? Ты что, глюкнулся? — возмутился Лобстер. — Холодина какая — пар изо рта идёт!
— Как хочешь, — пожал плечами Никотиныч и стал расстёгивать брюки. — Подержи, чтоб не отсырело.
Лобстер принял его одежду, перекинул через руку. Никотиныч, оставшись в длинных трусах, заухал как филин, стал звонко хлопать себя по животу и ляжкам, приседать и размахивать руками, потом сорвался с места, понёсся к мосткам. Деревянные отсыревшие доски громко запели под его ногами. Он нырнул, разорвав тишину речной глади громким всплеском.
Лобстер присел на корточки и стал рассеянно наблюдать за рекой — хотелось спать. Никотиныч вынырнул, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.
Лобстер вдруг представил себе, что будет здесь через каких-нибудь полтора-два месяца, когда мороз накрепко скуёт реку, оденет её в ледяной панцирь. Сначала и без того неторопливое течение замедлится, вода станет тягучей, масляной, как глицерин, но ещё будет сопротивляться холоду, упрямо пробивая себе дорогу в неглубоком русле, но потом сдастся, встанет и начнёт снизу нежно облизывать пока ещё тонкий лёд, потихоньку наращивая его. Изо льда около берега будут торчать верхушки водяных растений, которые побуреют, промёрзнут и станут хрупкими, как ёлочные игрушки. А поселковые протопчут через реку десятки узких тропинок и будут шастать через реку взад-вперёд — в магазины, в гости, в школу.
Удирали они из Москвы поспешно, как зайцы. Через пять минут после звонка Никотинычу Лобстер уже выскочил из дома. На улице огляделся по сторонам и бросился к автобусной остановке — машину ловить не решился. В каждом человеке, будь то мужчина, женщина или десятилетний лохматый шкет, видел он теперь потенциального убийцу. Оборачивался на каждый шорох, следил за руками людей. Когда кто-нибудь из окружающих лез в карман или за пазуху, Лобстер замирал, готовясь броситься за угол, в кусты: он был почти уверен, что человек сейчас вынет пистолет с глушителем. Нервы были натянуты как струны.
С Никотинычем они договорились встретиться на Ярославском вокзале, под табло. Лобстер сунул в рюкзак свой ноутбук, провода, разъёмы, покидал компакт-диски с программами, родного Йорика. До того спешил, что забыл взять коробку с обыкновенными дискетами. Потом выяснилось, что Никотиныч тоже не взял дискет. Истеричный звонок Лобстера полностью выбил его из колеи. Уже в поезде он пытался было начать разговор о предполагаемых врагах, которые могли бы мстить, предлагал сделать звонок в Управление по борьбе с оргпреступностью, анонимно навести на след, но Лобстер заявил, что даже думать об этом не хочет. Ему нужно время, чтобы хоть немного успокоиться и всё взвесить. Ночью, когда в Угличе ждали автобус, он вдруг подумал, что дядя Паша мог быть прав, покушались на него, а не на Лобстера, за какие-нибудь его «славные» чеченские дела. Мстили? Эта мысль хоть немного привела его в чувство — до этого момента он не мог ни спать, ни есть.
Никотиныч выбрался на берег, стал бегать вокруг Лобстера, высоко вскидывая ноги.
— Ать-два, ать-два! Водичка — мёд, а вылезешь!.. — хохотнул он, обрызгав приятеля.
— Морж нашёлся! Давай уже пойдём, глаза слипаются, — недовольно проворчал Лобстер.
— Окунулся, и не слипались бы, — весело отозвался Никотиныч. Назначая встречу под табло на Ярославском, он и словом не обмолвился, куда они едут — боялся прослушивания. Сам для себя тут же решил, что убегут они именно сюда, под Калягин, — кто будет искать их в этой глухомани?
Никотиныч снял трусы, тщательно отжал их, сунул в полиэтиленовый пакет, вытерся полотенцем, надел другие.
— Знаешь, как речка называется? — спросил он вдруг Лобстера.
— Как?
— Жабня.
— Жабня? — Лобстер рассмеялся. — Ты и есть самая главная жаба на этой реке.
— Главная, не главная, однако сколько мы тут с пацанами рыбы перетаскали… Ты рыбачить любишь?
— Терпеть не могу, — честно признался Лобстер.
— Всё с тобой понятно — московская мимоза. Ладно, через пять минут будешь спать сном младенца, — пообещал Никотиныч.
Он оделся, обулся и выкинул вперёд руку, указывая направление.
— Нам туда.
Они взбирались на холм по тропинке между домами. Триллер в коробе не переставая мяукал, чем вызвал ажиотаж среди собачьего населения. Первым в одном из дворов зашёлся истошным лаем седой пёс, видимо выживший к старости из ума, потом к нему присоединился соседский волкодав, затем загремела тяжёлой цепью овчарка во дворе напротив, заставив гостей ускорить шаг, — в общем, через минуту от деревенской тишины не осталось и следа.
— Ты, Триллер, просто международный террорист какой-то, — насмешливо сказал Лобстер. — Всех на уши поставил!
Котёнок испуганно смотрел на хозяина через щели короба, вжимался в пластиковую стенку и недоумевал, из-за чего весь сыр-бор?
Никотиныч зашёл во двор, поднялся на крыльцо, коротко стукнул костяшками в дверь. Никто не отозвался. Второй раз Никотиныч стучать не стал, открыл дверь и, кивнув Лобстеру — давай за мной, — вошёл в сени.
Небольшая горница, разделённая надвое фанерной перегородкой, оклеенной цветастыми обоями, была погружена в полумрак. Воздух в избе был спёртый, словно её не проветривали несколько лет: несло кислятиной и тухлыми яйцами.
Никотиныч приложил руки к печи, Лобстер последовал его примеру. От печной стены шло приятное сухое тепло.
— И кто это по избе шлындрает? — раздался из-за печи скрипучий старческий голос.
— Тёть Варя, это я, Сергей, — торопливо отозвался Никотиныч.
— Какой такой Сергей? — Певуче заскрипела пружинами кровать, послышались шаркающие шаги, сопровождаемые постукиванием палки о пол. Из-за перегородки показалась старуха в каком-то ветхом, не поддающемся описанию платье. Она подслеповато щурилась, силясь разглядеть непрошеных гостей. — Какой Сергей? — повторила она.
— Ирины Ермолаевой сын, — уточнил Никотиныч.
— Иркин? Серёга? — В голосе старухи слышались нотки сомнения. — Иди-ка сюда! — Нашарила в полумраке его руку, потащила за собой к окну. Уставилась, силясь узнать в сорокалетнем мужике пацана. — А не похож, — покачала головой тётя Варя. — До чего ж громоздкий стал! Поперёк себя шире!
— Да я это, тётя Варя, я, — рассмеялся Никотиныч. — Я тут вам подарочков привёз. — Никотиныч расстегнул молнию на сумке, стал выкладывать на стол какие-то свёртки.
— А кто это с тобой? — всё ещё недоверчиво вглядываясь в Никотиныча, спросила старуха.
— Это друг мой, Лобс… Олег, в общем. Вот, решил ему пенаты предков показать. Отдохнуть хотим немного. Телефон на почте работает, нет?
— Телефон? — переспросила старуха. — Я уж третий год со двора никуда не хожу! Почитай, девятый десяток меряю. У Светки спросить надо. Мать-то жива?
— Жива, тёть Варя, жива. Привет вам передавала. Как там её дом, стоит?
— Ага, вот в ермолаевском и будете жить, — кивнула старуха. Она откинула скатерть, выдвинула ящик стола, стала шарить рукой. Протянула Никотинычу ключи на шнурке. — Ране я и сама Иркин дом держала, а теперича соседку прошу. Мать-то когда последний раз была?
— Не знаю, — пожал плечами Никотиныч. — У неё уже лет десять под Москвой дача есть.
— О-о, зато я знаю, — протяжно произнесла старуха. — Третий год уж носу не кажет! Избу-то держать надо: и топить, и править. Одних дров сколько уйдёт? А ежли бы не я? Так и передай: не может ездить, пускай продаст, а у меня уже силов нету. «Под Москвой у неё дача»! — передразнила Никотиныча старуха. — Срам!
— Хорошо, тёть Варь, я скажу, — пообещал Никотиныч.
Когда они вышли на крыльцо, Лобстер с удовольствием вдохнул в себя свежий осенний воздух.
— Ну, ваще!
— А ты думал булки на деревьях растут? — усмехнулся Никотиныч. — Как говорится, не дай бог на старости лет одному остаться! Да ещё в такой глухомани. Умрёшь, и будет дом твой гробом твоим, — неожиданно возвышенно произнёс он.
